Адаптация - Валерий Былинский

– Нет, вы все-таки попробуйте, я не верю!

– Это действительно так, – сказал я, – и я ничего не понимаю.

– Я в шоке, – качала головой Бер… – Это что, сон?

– Наверное, твоя сила, Бер, заточена только против мужчин, – сказала Лиза. – Вот и все. Против женщины ты не можешь сражаться.

– А ты?

– А я могу сражаться только с тобой.

– Нет, гайз, герлз, – замотал головой Фишер, – это розыгрыш какой-то, сейчас я лично все разрешу. Давай со мной, – повернулся он к Лизе. – Меня Бер заламывала еще быстрее, чем твоего друга.

Он и Лиза легли напротив друга. Фишер без труда положил в траву сначала правую руку Лизы, а затем и левую.

– Бер, – озадаченно повернул он голову, – она не поддавалась. Что происходит, а? Бер, ты же только тому американцу проигрывала…

– Давайте что-нибудь выпьем, – предложил я. – Есть тут поблизости бар? Мы угощаем.

В кафе я заказал для нас всех виски. Здесь же продавали небольшие дозы марихуаны и пирожные с коноплей. Фишер предложил мне попробовать все это, и я отказался. Лиза тоже.

– Вы первые иностранцы, кто не хочет пыхнуть в Амстердаме, – с подозрением констатировал Фишер.

– Понимаешь, Фишер, – сказал я, – приехать в Амстердам, официально считающийся предназначенным для того, чтобы курить траву, и курить тут траву – как-то скучно и пошло, не находишь?

Фишер посмеялся моему ответу, согласно закивал и закурил конопляную сигарету.

Слово «poshlo» я сказал по-русски, но, кажется, он понял.

Бер была мрачна. Я спросил, не из проигрыша ли она расстроена.

– Нет, – пожала она плечами, – я всегда такая.

– Слушай, откуда ты? Из какой страны?

– Не помню. Откуда-то из Европы.

– Ну, если не хочешь говорить…

– Не не хочу. Действительно не важно. Усекаешь разницу?

– Ты хорошо говоришь по-русски.

– Я китайский тоже учу.

– Один мой знакомый уехал в Китай.

– Это классно. Китайцы есть, мы – нет.

– А твой родной язык, Бер, – английский?

– Нет у меня ничего родного, что пристал? Я даже не знаю, кто я. Да мне и по хрен. В грибах только нормально.

– В грибах?

– Ну да. Грибы пробовал?

– Галлюциногенные, что ли?

– Псилоцибин, мескалин, по хрен. Там я есть. А здесь нет. Надоело здесь. Паршиво, черт возьми.

Бер вдруг опустила голову на руку и расплакалась. Глядя на ее узкие вздрагивающие плечи, мне не верилось, что только что она положила меня одной правой. Не верилось, что я говорю с этим человеком наяву. Было жаль ее. Или его? Лиза положила Бер на плечо руку, погладила, присела рядом на корточки.

– Что с тобой? Не надо, ты не одна, мы тут все рядом, поможем тебе…

Бер подняла заплаканные глаза:

– Ты кто?

– Какая разница, – улыбнулась Лиза, – я люблю тебя.

– Точно?

– Ну конечно.

Бер смотрела на Лизу полувидящими глазами.

– Обними меня, пожалуйста… поцелуй.

Лиза, с улыбкой взглянув на меня, наклонилась к Бер, обняла ее и поцеловала в губы. При этом они обе закрыли глаза.

Лиза встала:

– Извини, у меня друг, – она указала на меня, – и я хоть и люблю тебя, но до конца жизни буду с ним, а не с тобой.

Бер встала и взъерошила свои волосы:

– Твой друг разрешает тебе целовать других?

– Он понял, что этот поцелуй нужен тебе. К тому же я думаю, что в любви нет пола. Я люблю в Са близкого мне человека, а не только мужчину.

– Тебя зовут Са? – посмотрела Бер на меня.

– Да.

– Давай я угощу тебя и ее грибами.

– Правда же, не хочу. Нам хорошо и так.

– Да, – подтвердила Лиза, – нам хорошо просто без ничего, только вдвоем.

– Вам хорошо. А я… ем грибы.

– Давно?

– Не помню… С тех пор, как забыла.

– А что ты там видишь, в грибах? – поинтересовалась Лиза.

– Все. Все, что здесь, там вот такое, – Бер показала кончик своего ногтя. Я хожу и ищу себя.

– Почему ты не ищешь себя здесь?

– Здесь нельзя. Здесь не получается. Там. Там есть такая дверь, можно войти. Но я не решаюсь.

– Какая она?

– Не знаю. Живая, очень живая. Может быть просто дверью, может быть из воздуха, из веток, неважно – всегда дверь.

– Дверь восприятия, – сказал я.

– Это очень важная дверь. Мне кажется, если я туда войду, сразу пойму, кто я. Но каждый раз… что-то мешает. Или я боюсь. Или это кончается.

Бер замолчала. Она вытащила из кармана шорт холщовый мешочек, затянутый тесемкой, вытряхнула из него на ладонь кучку сухих мелких грибов, похожих на скрюченных и высушенных человечков. Затем она наклонила голову и стала есть грибы с ладони – так кошка обстоятельно и внимательно поедает «Китикэт» с блюдца.

– Все, через пятнадцать минут отъедет, – заботливо сказал Фишер.

Вместе с Бер мы вышли на улицу, вошли в сквер и она улеглась в тени под кустом.

– На что вы живете, – спросил я Фишера, – армрестлинг?

– Так, живем и все. На пиво и на косяк всегда хватит. Знаешь, мы с Бер не трахаемся, – добавил он, вероятно, подумав, что мне это важно знать. – Для секса у меня есть одна бирманка, работает тут неподалеку официанткой. Я думаю, Бер вообще не трахается. Ей все равно.

Бер лежала, закрыв глаза. Пятнадцать минут уже прошло и, вероятно, все уже началось.

Интересно, войдет ли она сегодня в свою дверь? Отыщет ли себя?

На следующий день, с утра, пошел дождь. Мы с Лиз прогуливались по зданию аэропорта, раздумывая, куда отправиться дальше. На глаза попался плакат с надписью по-английски:

«Куба! Последний оплот коммунизма в Америке. Желаете там побывать?»

Я поинтересовался у сидящей за стойкой служащей аэропорта, симпатичной азиатки, как можно получить визу на Кубу. Узнав, что мы русские, служащая порылась в компьютере и сообщила с улыбкой, что для граждан России на Кубе действует безвизовый режим.

Я оглянулся на Лизу, перевел ей эти слова. Лиза захлопала в ладони.

В Ираке в это время толпа из нескольких десятков человек начала топтать захваченного американского солдата. Через пять минут, когда солдат превратился в сочащийся кровью кусок отбитого мяса, его, еще дышащего, облили бензином и подожгли. В последнюю секунду перед смертью душа морского пехотинца вложила в его губы молитву, которой его в пригороде Орлеана научила его негритянская бабушка. Подумав несколько начальных слов, двадцатидвухлетний парень скончался, и молитва договорилась его душой уже в другом мире. Через два часа, после бомбардировки с воздуха, в городок ворвались британские десантники. Было убито семьдесят восемь иракцев, в том числе трое детей и восемь женщин. Было ранено пятеро англичан – один из них через полчаса умер от ран без молитвы. Когда смолкали последние выстрелы и еще звучали стоны умирающих и живых иракцев, самолет, в котором находились я, Лиза и еще 150 пассажиров, взлетел из амстердамского аэропорта и взял курс на Гавану. Каждую минуту нашего полета в разных точках плывущей под самолетом земли умирало по разным причинам около 100 человек. Каждые 10 секунд нашего полета из чрева матерей рождалось 40 людей, а умирало примерно 18–20. Жизни производилось пока еще больше, чем смерти. Предприятие жизни, если говорить языком бизнеса, было рентабельным.

Последние часы секса

Над Атлантическим океаном все спали. Кроме меня и Лизы. Она, кажется, вообще не сомкнула век за все двенадцать часов полета, а я только проснулся и в полусонном, туманном состоянии смотрел в окно на плывущие под нами города и замки кучевых облаков. Лиза зашевелилась в своем кресле, прижалась ко мне и тихо сказала на ухо:

– Я чувствую, что наш секс скоро кончится.

– Почему ты так говоришь?

– Да… мне кажется, что граница нашего секса – это Атлантический океан. А за ним у нас начнется что-то другое, что-то более важное… Не знаю, понимаешь ли ты меня.

– Ты опередила мои мысли, Лиз. Они меня пугали, и я не говорил о них.

– Новое всегда пугает, Са. Но оно, мне кажется, сейчас лучше, это новое. Его не надо бояться.

– Мы с тобой будто бы в детство возвращаемся. Да? В то время, когда секс был не важен, но мы были счастливы. А может, не в детство, Ли? Может быть, у нас просто начинается настоящая любовь…

– И пока она окончательно не наступила, – улыбнулась мне в ухо Лиза, – мне очень хочется получить тебя в свое безраздельное пользование на высоте 12 тысяч метров.

– И мне.

Мы пошли вдоль рядов кресел, в которых спали люди. Вошли в туалет и закрыли за собой дверь. На последних вздохах своей жизни секс особенно прекрасен. Лиза сильно застонала, дернулась несколько раз в судороге и затихла. На мгновение я даже подумал, что она умерла – но она тихо дышала и я догадался, что она заснула. Одев ее и себя, я вывел обмякшую Лизу из туалета, а когда понял, что она спит очень крепко, взял ее на руки, пронес по проходу и посадил на свое место. Рядом со мной очутилась встревоженная стюардесса:

– Девушке плохо?

– Ну что вы, – улыбнулся я, – она просто спит.

– Спит? Как спит?

– Как ребенок. Как маленький ребенок.