Ракетная рапсодия - Семен Лопато

— Что ты имеешь в виду?

— Должны же они понимать, что единство страны, единство разделенной нации важнее любых сиюминутных выгод, что это не сиюминутная игрушка, а корень и основание всего дальнейшего существования, за воскрешение которого можно заплатить любую цену? Ведь рассуждения о том, что формальная разделенность может быть возмещена общностью языка, истории и культуры, не более чем бред, это может продолжаться пять, десять, пятнадцать лет, потом ей просто не дадут существовать, живя на границе двух миров, нельзя оставаться нейтральным, маленький шарик на вершине горы обязательно скатится в ту или другую сторону, и нечего говорить, что та самая общность не позволит ему скатиться в сторону, нам чуждую, это глупо говорить в век, когда для обработки людей существуют мощнейшие средства, достаточно одного поколения, чтобы создать трещины, которые никогда не зарастут, они видят все это и ничего не делают, и я понимаю, что и не сделают, а мы, которые живем, не зная, кто и за какие дергает ниточки, мы здесь, мы уже убиваем, сначала мало, потом будем больше, а потом, когда все полыхнет, то никто даже не удивится, всем покажется, что все так и должно быть, что это естественно, все само собой к этому шло, и никто ни в чем не виноват, а между тем это безумие куется сегодня, копится, лелеется, подкармливается ложью, обещаниями, пустыми договорами, предательским забвением всего, чем веками жило государство, и остается лишь смотреть на все это, остановить ничего нельзя, остается только мысленно причитать — да что же это такое, да как же это? Не знаю, Николай, я не знаю, что мне делать, в последнее время мне стало трудно жить. Я отвечу стократно за то, что я сделал, но они, которые знают и видят в сто раз больше, как они могут такими быть?

— Ты еще скажи, как Бог там сверху смотрит и терпит все это. Это же спектакль, ну так какие же причины относиться к этому иначе, чем к спектаклю? Причем спектакль взаимный. Что думаешь, у этих ребят есть какие-то проблемы в отношении таких, как ты, — которые задают неприятные вопросы? Да никаких, уверяю тебя, на все же есть давно отработанные рецепты. Причем и у тех и у других, это ж только по видимости международные переговоры, на деле и те и другие решают сугубо внутренние проблемы. Они ж за эти годы прекрасно научились с народом общаться — даже никаких политтехнологов не надо. Хотите объединения — получите договорчик, пусть он пустой, пусть он ничего не решает, ну так какое это имеет значение, мы ж старались, мы ж чего-то там суетились, чего-то там варили, шарились, ну не получилось, ну что ж делать, бывает, не все сразу, еще посуетимся, может, через годик-другой получится, так сказать, начало положено, процессы запущены, позитивные подвижки, положительная динамика, будем и дальше развивать контакты, налаживать связи, не снижая усилий, синхронизация подходов, выработка общих платформ, что с того, что все все понимают, — придраться-то не к чему, а может, кто и вправду поверит. Тем более что с той стороны все равно встречного движения не будет. Он же не дурак, он все понимает. Он же прекрасно понимает, что будет, согласись он действительно на такое объединение. Сдай он Белоруссию — что, думаешь, ему дадут играть хоть какое-то подобие самостоятельной роли? Скажут — сдал? Спасибо. А теперь сиди тихо. Твой годовой доход — такой-то. Будешь выступать — урежем. Будешь еще выступать — на сына заведем уголовное дело. Так что вряд ли стоит всерьез воспринимать процесс, который сами его участники всерьез не воспринимают с самого начала.

С опустошающей ясностью, уже не слушая, Сергей остановившимся взглядом смотрел мимо Николая.

— Скоты. Оскотинились сами и оскотинивают нас. И мы сами позволяем им делать это.

— Возможно. Единственное, в чем ты ошибаешься, — то в идентификации носителей зла. Ты говоришь о них, как о чем-то появившемся невесть откуда и только что. А на деле ты всех их знаешь. Ты встречал их — в институте на лекциях, на партсобраниях, в студенческих столовых и домах отдыха, на вечеринках, в метро. Фарцовщики, выменивавшие у иностранцев жвачку на пионерские значки, бывшие секретари комсомольских организаций, абсолютно знакомые лица. В частной беседе они, возможно, согласятся с тобой, никогда не надо забывать, что все эти брокеры, трейдеры, министры, банкиры, архимандриты — все они обычные советские люди, но настанет новый день, они приступят к своим обязанностям и будут проводить именно ту политику, которой ты сейчас возмущаешься. Иначе и быть не может, потому что, однажды свернув, они вступили в колею, уйти с которой невозможно, и взывать к их совести бессмысленно, поскольку самой логикой вещей они вовлечены в систему координат, где совести в ее привычном понимании уже не существует и восстановить ее невозможно. Так что единственное, что можно сделать, — это вступить с ними в легкую светскую беседу о прежних временах и, кстати, обсудить заодно и современное положение вещей, так, как если бы им занимались не они, а кто-то другой, — и единство по всем вопросам гарантировано, равно как и полное взаимопонимание на эмоциональном уровне.

Словно самостоятельно все поняв, Сергей рассеянно смотрел перед собой.

— Да, ты прав, все именно так и обстоит. Монстров и злодеев нет и в помине. Если что-то и делается, то только нашими хорошими знакомыми, и вообще все хорошо. Причин для волнения никаких — кругом милейшие люди. Просто обстоятельства деятельности заставляют их хитрить, изворачиваться, приспосабливаться к обстоятельствам… грабить, убивать, насиловать. А так они все те же — со своими надеждами, исканиями, системой нравственных ценностей, идеалами юности. С годами они только укрепились, так что поводов для беспокойства ни малейших.

— Я рад, что мы с тобой пришли к единой точке зрения. Надеюсь только, что из всего этого ты не будешь делать выводов об изначальной порочности всего сущего и тотальной непригодности страны в целом. При любых эмоциях приходится овладевать искусством жить в предлагаемых обстоятельствах. Другой России у меня для тебя нет. Так что придется как-то обходиться с этой.

— Ну, этого ты мог бы и не говорить.

— Ну, это я так, на всякий случай. Как показывает практика, состояние всеобщего неустройства повергает в подобные настроения даже относительно приличных людей.

Машинально додумывая уже ненужную мысль, Сергей заторможено взглянул мимо него.

— Странно, что люди, порой весьма мужественно переносящие любовь без взаимности к женщине, ту же форму любви по отношению к отечеству переносят гораздо тяжелее. А ведь эти чувства друг другу сродни. Женщина, имевшая счастье вам понравиться, абсолютно ничего не должна вам. Но ведь и Россия вам ничего не должна. Если то, что вы называете любовью, действительно есть любовь, то она не нуждается в поощрении. Если уж довелось родиться с этим, так и живи с этим. Глупо требовать награды — как пятерки за хорошее поведение.

С выражением вежливого терпения дослушав его, Николай пожал плечом.

— Ну что ж, возможна, вероятно, и такая трактовка происходящего. Так сказать, через призму личной жизни. Вполне в духе гендерных разговоров, что мы тут вели. Кстати, вынужден принести тебе свои извинения — я имею в виду свою подругу, из-за которой пришлось покинуть ристалище. В силу некоторых причин она не может переносить табачного дыма.

— Ничего, некурящая женщина — это даже редкость.

— Да нет, эта как раз пьет и курит за двоих, просто ей сейчас нельзя, вот она и бесится.

Перехватив вскользь брошенный вопросительный взгляд Сергея, с нарочитым хладнокровием он отвел глаза.

— Ну да, уже через шесть месяцев где-то.

— И ты что?

— Да ничего, послал ее на УЗИ, если б была девочка, то, сам понимаешь, мне это вряд ли было бы нужно, но поскольку оказался мальчик, то это уже меняет дело, так что с учетом этого фактора я и дал ей зеленый свет.

— Интересный подход. И как она восприняла все это?

— Да как восприняла — пообижалась, пообижалась и успокоилась, стала вести себя адекватно, насколько это вообще возможно в ее положении. Она знает, что если я за что-то беру на себя ответственность, то в дальнейшем уже нет оснований сомневаться.

Невольно реагируя, Сергей увел взгляд, рассматривая разрисованные обои:

— Да, ты, как всегда, прав во всем. В сущности, это единственная причина, по которой надо быть богатым: если твоя женщина забеременеет, то можно не посылать ее под нож, а просто дать ей спокойно родить, а потом сделать так, чтобы ни она, ни ребенок до конца своих дней ни в чем не нуждались. Чем казнить себя ужасами законного брака, право остаться приличным человеком лучше просто купить за деньги.

— Ну, в данном случае объектом притязаний служили как раз ужасы, они же и прелести законного брака, отсюда и ирония, и рассуждения о мужчинах, которым можно довериться. Что, впрочем, естественно в условиях, когда эти притязания не возымели успех.