Ожерелье для дьявола - Жюльетта Бенцони

— Я не знаю! Я не осмеливаюсь дотронуться до него.

— Ты прав! Нужна помощь.

И виконт Поль де Баррас взялся за колокол у ворот большого особняка, откуда раздавались звуки музыки, и одновременно закричал таким зычным голосом, что вмиг вокруг столпились с полдюжины буржуа в ночных колпаках, в накинутых прямо на ночные рубашки шубах и одеялах. Они толпились, кричали, не принося сколь-нибудь ощутимой помощи. Баррасу лишь удалось от них узнать, что группа людей убежала после того, как они попытались убить какого-то знатного дворянина и юношу, стоящего на коленях возле него.

— Ну да! — пробормотал Баррас себе под нос. — Когда кучер Лекульте сказал, что отвез его на улицу Клери к дому пятнадцать, то есть к этому разбойнику Бозиру, я имел основания сомневаться. К несчастью… А, вы все же явились!

Широкие ворота особняка открылись, показалась группа мужчин, женщин довольно странного вида и для этой эпохи, и для этого времени года. Под огромными меховыми шубами они все были одеты в греческие тоги и туники, изготовленные из самых лучших шелков Лиона. В этом доме жила супружеская пара художников. Это был знаменитый Лебрен и его не менее знаменитая супруга. Мадам Виже-Лебрен, любимая портретистка Марии-Антуанетты, одна из красивейших женщин королевского двора. В этот вечер супруги-художники давали одну из своих знаменитых «античных» ассамблей, во время которых все старались забыть милости XVIII века и прожить какое-то мгновение в Греции эпохи Перикла.

— Я не знаю, в кого вы играете! — вознегодовал Баррас, с недоумением разглядывавший эту группу. — Но будет лучше, если вы займетесь тем, что происходит у ваших ворот. Здесь убивают офицера королевской гвардии.

— Эй, кто там! — закричал Лебрен, обращаясь к веренице слуг, сопровождавших процессию с факелами. — Быстро носилки, одеяла. Перенесите раненых в дом! А вы все возвращайтесь домой! — обратился он к буржуа. Те не заставили себя упрашивать и поспешили к себе в тепло домов.

С бесконечными предосторожностями окровавленное тело Жиля было перенесено на носилках в ярко освещенную, украшенную цветами комнату, помогли дойти и ошеломленному Жильдасу. Баррас решительно и властно руководил всеми.

— Быстро идите за врачом! — приказал он.

— Я врач, — объявил молодой человек, мило украшенный цветами, появившийся из глубины салона в сопровождении юной девушки, чья слегка растрепанная прическа ясно говорила о типе разговора, который они там вели.

— Тогда вот работа для вас! — заявил Баррас.

Сорвав с себя венок из роз, молодой врач властно, без особых церемоний отодвинул столпившихся вокруг «афинян». Перед носилками стояла на коленях Виже-Лебрен и вытирала своим белоснежным платком грязь с бледного лица Жиля.

— Как он красив! — вздыхала она.

— Как же его жалко! — промолвила другая женщина. — Такой молодой! Он действительно мертв?

— Как я могу знать? — огрызнулся врач. — Позвольте мне хоть подойти!

— Бог мой! Я же его знаю! — воскликнуло прелестное юное создание, задрапированное в тяжелый белый шелк, застегнутый крупным изумрудом.

Аглая де Гунольштейн подошла к Жильдасу, которого ввели в странную столовую, где вместо привычных столов стояли ряды кроватей, расположенных, как спицы в колесе. Она усадила его к огню. Слуга снял с него мокрую разорванную блузу. Лебрен налил ему стакан вина.

— Что же произошло? — спросила молодая особа властным тоном. — Кто это сделал?

Юный бретонец поднял на нее свой взгляд. Он, казалось, вновь оживал.

— Нам сказали, что это монсеньер герцог Шартрский.

Аглая негодующе воскликнула:

— Ужас! Кто мог придумать подобное? Никогда герцог не приказал бы кого-то убивать, а особенно офицера короля. Он же не сумасшедший!

— Я тоже такого мнения, сударыня, — присоединился к ней Баррас, слышавший этот разговор. — Я знаю герцога. Он резкий, увлекающийся, гордый, но он истинный дворянин. Будь он оскорблен этим человеком, он бы искал удовлетворения оружием, но никогда бы не приказал так подло убивать его головорезам. К тому же следует его об этом предупредить. Я узнаю до конца эту историю.

В коридоре раздался шепот облегчения. Врач объявил:

— Он еще не умер. Но ему отнюдь не лучше.

Мне нужна кровать, комната.

Красивое лицо художника короля побледнело.

— Здесь? Да вы с ума сошли, Корвизар. Эта темная история может поссорить нас и с Версалем, и с Пале-Роялем. Нужно, чтобы все выяснилось. Нельзя ли перенести его куда-нибудь в другое место? Куда-нибудь к друзьям?

— Ко мне! — резко оборвала его госпожа де Гунольштейн. — Это будет самым лучшим способом доказать, что герцог Филипп не причастен к этому подлому покушению. Доктор, его можно перенести?

Никола Корвизар пожал плечами.

— Это надо сделать. Но он может умереть, даже пока его спускают с лестницы.

— Тогда быстрее! Люди, быстро карету! Я нисколько не хочу вас ввязывать в эту историю, — обратилась она к супругам-художникам, — но вам придется одолжить мне одеяла, шубы, грелки.

Затем она спросила врача:

— Вы тоже поедете с нами, я надеюсь?

— Только переоденусь в одежды, более достойные служителя Эскулапа. Где вы живете, баронесса?

— Теперь я занимаю павильон Эрмитажа. Это рядом с замком Баньоле, принадлежащим монсеньеру герцогу Орлеанскому. Поедем через Бульвар и скоро будем на месте.

Минутой позже закутанный, как кокон. Жиль был перенесен на бархатные подушки прекрасной кареты, комфорт которой был тщательно продуман и приспособлен к нуждам такой красивой женщины. Госпожа де Гунольштейн сидела на подушках, голова Жиля покоилась на ее коленях.

Корвизар и перевязанный, закутанный в шубу Жильдас заняли места на передних сиденьях.

Баррас ехал верхом на своей лошади.

— Погоняй, Флорентен! — приказала баронесса кучеру. — Осторожно, избегай толчков.

Кучер с предосторожностями тронул лошадей, и экипаж двинулся по Бульвару, где по горящим кострам можно было видеть сторожевые посты.

Двери дома художников захлопнулись. А в своем доме Бозир в это время сделал все, чтобы освободить свое жилище от трупов с помощью единственного не убежавшего соучастника. Ему вовсе не хотелось быть повешенным за какую-то горстку экю. К счастью для него, снова повалил снег, заметая следы крови и боя.

АГЛАЯ

Комната была похожа на походный лазарет, когда Никола Корвизар заканчивал перевязывать раны Жиля. Повсюду были разбросаны корпия, окровавленное белье, обрывки разрезанной ножницами одежды. Все это камеристка собирала в корзину. Неподвижное тело, распростертое на столе, было прекрасно, как античный мрамор, и отдавало трагичной оцепенелостью статуй церковного собора. У каждого угла стола стояли слуги в голубых ливреях, держа по пучку длинных свечей. Врач, засучив рукава, работал. Неподалеку от стола сидела Аглая де Гунольштейн. Почти такая же бледная, как и Жиль, она смотрела расширившимися глазами на это мертвенно бледное лицо с закрытыми глазами. Она ничего не слышала, кроме хриплого дыхания раненого и легкого звяканья инструментов врача. Иногда раздавалось потрескивание горящих в камине дров.