Записки морского офицера, в продолжение кампании на Средиземном море под начальством вице-адмирала Дмитрия Николаевича Сенявина от 1805 по 1810 год - Владимир Броневский

Оставя дом странностей, сад, в который мы вошли, начинается виноградной крытой аллеей, где по бюстам можно познакомиться с знаменитыми греками, римлянами, папами и королями. Обширный сад сей представляет чудную роскошь, великолепие и порядок. Беседки, сделанные из кипарисных дерев, летние домики, искусственные развалины, гроты и подземелья, все стоят в симметрии. Узорчатые цветники с фонтанами, шары, конусы, пирамиды из обстриженных дерев утомляют взор. Целые шпалерные аллеи вырезаны гирляндой. Единообразие и неестественный вид предметов делают то, что в регулярном саду, сколь бы он велик ни был, стоит только взглянуть на одну сторону и все увидишь; стоит сделать несколько шагов и незачем идти далее. В таком саду нельзя наслаждаться удовольствием прогулки; ибо утонченное искусство, обезображивающее природу, не может поражать воображения, когда на всяком шагу видишь один великий и бесполезный труд.

Ворота, которых свод начал уже разрушаться, обращают на себя внимание своей древностью. Два из черного мрамора льва лежат по обеим сторонам ворот, и из отверстых их пастей обширных жерлом течет вода. Чрез сии ворота входим мы в английский сад. Множество дорожек, усыпанных песком и пробитых на траве, сцепляясь и пересекаясь во всех направлениях, идут по долинам и холмам. Плодовитые деревья, до которых не прикасались ножницы, в смешении с дубами и тополями представляли для нас, жителей севера, такое зрелище, что мы почитали себя перенесенными в страну очарования. Лимонные и апельсинные деревья наполняют воздух своим ароматом; фиговые и миндальные обременены плодом. Перешед ручеек, едва текущий по песку, увидели мы шумящий ключ, который бьет с стремлением из-под корня утлого пня. В этом саду, кажется, нет ничего поддельного; природа, в полном своем величестве, щедрой рукой предлагает дары свои, и душа, теряясь в наслаждениях, встречает каждый предмет с новым удовольствием. Тут на каждом шагу думаешь остановиться и все идешь далее.

Взошед на горку, покрытую дубами, кедрами и орешником, увидели мы овощник, а за ним прямой померанцевый проспект, в конце которого, как в волшебном фонаре, показывается маленький с зеленой крышей домик. Мы спустились с горы и пробежали проспект. Домик светлый, чистый, стоит на площадке, испещренной цветами. Пред скромным его фасадом фонтан бьет воду в виде снопа. Несколько проспектов от домика, как от центра, ведут в разные стороны. Мы избрали ясминную аллею и пришли к мраморному бассейну. Четыре обнаженные нимфы, заметив сатира, выглядывающего на них из-за розового куста, погружаются в воду; но в робком замешательстве, становясь одна за одну и как бы чувствуя, что прозрачная вода не может скрыть их, обращаются к сатиру спиной и тем еще более раскрываются спереди. Это прелестное замешательство изображено так хорошо, что кажется самый мрамор краснеет. В другом бассейне прекрасная вакханка подает в раковине пить чудовищу. Весь этот сад наполнен фонтанами, в которых не игра воды, но прекраснейшие статуи обращают на себя внимание. Тут целая мифология богов и богинь; от множества их и вóды и лесá кажутся одушевленными. Там тритоны, сирены и наяды плещутся в кристаллах; тут Пан, нифмы и амуры покоятся в тени или играют на мураве. Некоторые из них сделали бы честь и греческому резцу. Я упомяну о тех только, кои более мне понравились. 1. Дафна, преследуемая Аполлоном, бежит между лавровых и миртовых кустов, цепляется и падает. Аполлон спешит и скоро ее настигнет. Бедная Дафна! по страху, изображенному на лице твоем, вижу, что если бы ты была живая, то лучше бы выбрала эту битую дорожку, а не бросилась бы в кусты, которые изорвали твое платье и так немилосердо исцарапали ноги. 2. Девушка в коротком и легком платье, танцуя с бубном в руках, остановилась в самом лучшем положении. Мрамор этот кажется прозрачным. Складки платье и покрывала так хорошо опускаются, что, раскрывая всю стройность стана, показывают и всю гибкость тела. 3. Леда и лебедь. Работа, искусство чрезвычайное! Взглянув на Леду, захочешь обратиться в лебедя.

По шуму воды пришли мы к прекрасному водопаду. Он пущен с дикой скалы, на которой видны изредка кривые деревья. Низвергаясь с ужасным стремлением, раздробляется он в брызги, кипит, несется одной пеной; но протекая далее, катится с тихим журчанием. Пробираясь по берегу сего ручья, на каждом шагу встречали мы новые предметы. Тут полузасохшая маслина стояла над вросшими в землю развалинами; там Нептун плыл в своей раковине, а там на холме густая тумба дерев осеняла гробницу; плачущий Гений осыпáл ее цветами.

Уже солнце зашло, и мы, не осмотрев и трети садов, принуждены были оставить прогулку. Возвращаясь к коляскам, прошли сахарную плантацию и поле хлопчатой бумаги; перебрались чрез китайский мостик, который соединяет две искусственные горки одной аркой, и наконец взглянули на храм славы, стоящий на обрывистой скале мыса Собрано, у подошвы коего шумит море.

6 ноября не без сожаления оставили мы столицу, где богатство, роскошь, празднолюбие и нищета представляется в странной совокупности. Ветры переменные и тихие благоприятствовали нашему плаванию. 7-го ввечеру мы находились в проливе между Егатскими островами и Сицилией. Остров Маритимо с замком, куда ссылаются преступники, напоминает о казнях ужаснейших, о мучениях лютейших. Одни, как уверял наш лоцман-неаполитанец, осуждены сидеть на бревне и над водой, другие опускаются в подземелье; иные, определенные к голодной смерти, закладываются живые в стену; отцеубийцы бросаются в море на растерзание акулам. Чад французской революции, заразивший неаполитанцев, наполнил замок Маритимо целыми семействами якобинцев, из коих большая часть погибла, и немногие, по восстановлении порядка, возвратились в свет. Мучение пытки, четвертование, колесование, растерзание на хвосте не уменьшали преступлений. Приговоры уголовного суда Неаполитанского королевства представляют злодеяния неимоверные. Одна палермитанка, известная под именем Адской ведьмы, из белил извлекала яд, не оставляющий на теле никаких признаков. Она торговала оным в продолжение 40 лет, наконец открылось ее злодеяние. Жена, желая отравить мужа, положила яд в макароны, поставила их на стол и, сказав, что она уже отобедала, пошла в другую комнату. Оставшись наедине, ужаснулась она преступления и хотела предупредить оное; но, вбежав в залу, увидела, что единственный сын ее, 10-летнее дитя, съел уже половину тарелку, она схватывает ребенка, падает на пол без чувств, открывает глаза и видит сына, в мучительных конвульсиях испустившего дух на руках ее. Несчастная мать признаёт свое злодеяние и требует смерти. Старуха, давшая ей яд, в суде подала список 5000 человек, таким образом отравленных ею.