Что будет дальше? - Джон Катценбах

— Так, может быть, нам стоит покончить с этим прямо сейчас, Номер Четыре?

— Я не знаю…

— Может быть, нам стоит покончить с этим прямо сейчас, Номер Четыре?

Мужчина повторил свой вопрос слово в слово.

Дженнифер не понимала, как лучше ответить. Будет ли «да» расценено как предложение овладеть ею прямо сейчас? Наброситься и изнасиловать? А если сказать «нет» — может ли это быть воспринято как сопротивление? В любом случае тот и другой ответ вполне могли привести к одному результату.

Она сделала глубокий вдох и задержала дыхание, так, словно это могло помочь ей выбрать правильный ответ, если, конечно, он вообще существовал.

Дженнифер передернула плечами. «И что будет потом? Буду ли я тогда им нужна?»

— Отвечай на вопрос, Номер Четыре!

Она вздохнула.

— Нет, — сказала она.

В ответ вновь послышался шепот:

— Но ведь ты только что говорила, что хотела чего-то особенного?

Она кивнула. Мужчина продолжил говорить тихим, исполненным отнюдь не любви, а, напротив, сдержанной злости голосом:

— Это и будет нечто особенное. Только особенное в несколько ином смысле, чем ты полагала.

Он засмеялся. Затем Дженнифер почувствовала, как он отошел назад.

— Скоро, — сказал мужчина. — Задумайся об этом. Очень скоро. Это может случиться в любую минуту. И это будет жестоко, Номер Четыре. Это не будет похоже ни на что, о чем ты когда-либо могла помыслить.

Дженнифер услышала, как мужчина прошел по комнате.

Через секунду раздался другой звук — хлопнула дверь.

Дженнифер оставалась на месте, не решаясь одеться. Ей показалось, что она простояла так, не двигаясь, несколько минут. Затем, когда тишина уже стала давить ей на уши, она выдохнула и пошарила вокруг в поисках своего нижнего белья. Найдя трусы и лифчик, она натянула их на себя и вернулась на кровать.

Пот ручьями лился с нее — не от жары, а от ощущения страшной опасности. Она нашла своего медвежонка и принялась шептать ему на ухо:

— Это все происходит не с нами, Мистер Бурая Шерстка. Это происходит с кем-то другим. Дженнифер — твой друг, как и прежде. С Дженнифер ничего не случилось.

Ей хотелось бы по-настоящему верить в то, о чем она только что говорила своему игрушечному другу. Она понимала, что балансирует на грани, поочередно отклоняясь то в одну, то в другую сторону, словно идя по канату и рискуя в любую секунду упасть вниз, в пропасть, то есть утратить целостность собственной личности.

Она не была уверена в том, что ей было под силу сохранить равновесие.

Дженнифер казалось, будто комната, в которой она находится, начала вращаться.

У нее кружилась голова, все тело горело, казалось, везде, где ее трогали руки мужчины, остались шрамы и красные, словно от ожогов, полосы.

Она сильнее прижала Мистера Бурую Шерстку к себе.

«Борись, Дженнифер, отвоевывай то, что сможешь! Остальное не важно».

Она кивнула, словно соглашаясь сама с собой.

Затем девушка настойчиво, словно пытаясь донести эту мысль до глубины собственного сознания, сказала себе: «Что бы ни случилось, это ничего не значит, ничего не значит, ничего не значит. Важно только одно — остаться живой».

Глава 32

Все выходные Адриан Томас провел дома, не выходя на улицу. Его никто не запирал, никакие замки и засовы не преграждали ему путь. В четырех стенах его удерживала лишь болезнь, прогрессирующая день ото дня. Профессор практически ничего не ел и почти не спал, а если и забывался на какое-то время, его начинали терзать странные, тяжкие сновидения, и просыпался он еще более уставшим и больным. Бо́льшую часть времени он беспорядочно ходил из комнаты в комнату, останавливаясь лишь затем, чтобы поговорить с Касси, которая упорно не отвечала на его вопросы и вообще не показывалась ему на глаза, или чтобы в который раз попросить судьбу о свидании с Томми, о возможности хотя бы однажды еще обнять сына. В какой-то момент Адриан поймал себя на том, что уже несколько часов кряду мысленно повторяет одну и ту же фразу: «Еще один раз еще один раз еще один раз еще один раз…» Несмотря на все его мольбы, Томми по-прежнему молчал и явно не торопился показаться отцу на глаза.

Случайно посмотрев на себя в зеркало, Адриан подумал, что видит не свое отражение, а привидение. Чего стоил только наряд: старые линялые джинсы и верх от пижамы. Ощущение было такое, будто его отвлекли в тот момент, когда он не то одевался, не то раздевался, и он теперь сам не знал, чего ему больше хочется: лечь спать или заняться какими-то домашними делами. Его волосы слиплись и блестели от пота, подбородок покрылся седой щетиной. Впрочем, внешние проявления болезненного состояния пугали Адриана меньше всего. Гораздо больше его волновало собственное внутреннее состояние: он чувствовал, как внутри его борются две силы, на стороне каждой из которых выступает какая-то часть его личности, его внутренней сущности. Один из этих «полуадрианов» настаивал на том, что пора все бросить и не терзать себя больше безнадежным сопротивлением. «Хватит мучиться, — взывал он. — Не пытайся сохранить в памяти ни то, что знал раньше, ни то, что происходит с тобою сейчас. Забудься. Погрузись в тихую бездну беспамятства». Другая часть разума профессора Томаса была категорически не согласна с подобным отношением к жизни и к болезни. Эта составляющая его личности отстаивала совершенно иную точку зрения: она была убеждена, что нужно как можно дольше держать разум в тонусе, по возможности контролировать свои мысли и до последнего тренировать память, при необходимости избавляясь от лишнего груза, но старательно сохраняя главное в ее упорядоченных ячейках. Было похоже, что именно эта, здравомыслящая, часть его сознания отвечала и за поддержание жизнедеятельности единого для двух «полуличностей» физического тела. Именно этот упрямый Адриан-логик время от времени напоминал себе и своему оппоненту о том, что нужно что-то поесть, сходить в туалет, почистить зубы, принять душ и побриться. К сожалению, выполнение этих обычных для любого нормального человека действий теперь требовало от Адриана больших усилий — не столько физических, сколько интеллектуальных: было очень трудно вовремя напомнить себе о необходимости сделать очередной шаг.

Он с удовольствием переложил бы ответственность за выполнение этих дежурных и вместе с тем обязательных действий на жену. Касси частенько брала на себя функции его секретаря и не забывала вовремя напоминать мужу о назначенных встречах, о намеченных делах и поездках. Кроме того, у нее была потрясающая память на имена и лица: она помнила, как звали каждого из случайных знакомых, с которыми они встречались на всякого рода университетских банкетах, коктейлях и просто в дружеских компаниях. Кассандра всегда помнила дату каждой такой встречи, место, погоду, стоявшую в тот день, и, главное, темы, затронутые в разговоре при знакомстве. Она словно вела в своей памяти некий дневник, причем делала это с аккуратностью опытной стенографистки. Адриана всегда потрясала ее способность аккумулировать и сортировать всю ту информацию, на которую в его памяти попросту не хватало места. Ему приходилось запоминать и анализировать результаты бесчисленных лабораторных экспериментов и планировать лекции. Оставшуюся часть «жесткого диска» его памяти занимали стихотворные размеры, рифмы и те слова, которые он пытался сложить в поэтические строки. В общем, Адриан Томас всегда мог позволить себе роскошь не держать в памяти имя жены какого-нибудь коллеги по факультету, с которой они познакомились на пикнике по случаю окончания учебного года. Не помнил он и о таких мелочах, как замена масла в двигателе его старого «вольво».

Внимательность Кассандры к деталям всегда удивляла Адриана. Он предполагал, что качество это должно быть свойственно всем художникам. Касси действительно всегда знала, в каком месте на холсте нужно провести ту или иную линию, какую взять краску и в какой пропорции смешать ее с другими пигментами. По всей видимости, такое вдумчивое отношение к мелочам в собственном творчестве переносилось у нее и на окружающую действительность.

Томми не только унаследовал от матери умение запоминать имена и места встреч с разными людьми, но и довел эту способность до совершенства. В операторской работе это ему, безусловно, помогало. Он всегда помнил, с каким светом и каким объективом был сделан тот или иной кадр, не говоря уже о том, где и когда происходила съемка. Он был настоящей ходячей энциклопедией теледокументалистики и операторского мастерства.

«Любой из них, — подумал Адриан, — справился бы с поисками Дженнифер лучше меня». И Томми, и Кассандра смогли бы связать воедино обрывки имеющейся у них информации, они с большим успехом конвертировали бы свои наблюдения и рассуждения в аргументы, доводы и неопровержимые доказательства. И жена, и сын профессора Томаса не хуже, чем его брат, умели сложить мозаику и получить целостную картину интересующего их события.