Школа - Феликс Дымов

Но главное — не хватало старшего Молева.

Школа поворачивалась к каждому новому человеку, всюду искала Леонида Петровича, верила — вернется! Ей не так уж трудно было поверить в чудо. Ведь она сама когда-то умела творить чудеса…

Но вот в директорском кабинете водворился маленький шустрый человечек. Пустой рукав пиджака был аккуратно заправлен в карман и пришпилен булавкой. Дела быстро завалили нового директора, слушать никого, кроме себя, он не успевал, а у Школы не возникало желания чем-нибудь ему помочь. Она беспрерывно сравнивала его с Леонидом Петровичем и — нет, не находила в нем ничего родного.

Вражды к маленькому директору она не питала. Он по-своему был заботлив, хоть и не думал о ней, как о живой. Что ж, в конце концов не каждому дано прочувствовать душу здания, а чтобы вдохнуть ее в мертвый камень — тут одной заботы мало, тут даже любовью не обойдешься — талант нужен. Маленький директор оказался на редкость скучным. Хлопоты его были необходимы, но тоже невыносимо скучны. Понятно, время такое — не до веселья. Где уж веселиться, когда простых тетрадок и тех нет, пишут ученики на обрывках газет. Тем не менее едва маленький директор начинал нудно перечислять свои дела: дрова, кирпич, жужелица на покрытие двора, новые трубы для колонки, стекло, фанера, чернильные таблетки, перья ученические, краска, выпрошенные в городе в долг портреты ученых, отчет в роно — уф! — Школа тотчас затыкала слуховые окошки на чердаке и непроизвольно вздрагивала.

Она бы простила человеку эту его нудность, да вот ведь незадача — старался маленький директор вовсе не для Школы, не для ребят, не для учителей, старался для того, чтобы в роно заметили его старания. Оттого суетился и неустанно что-то доставал, доставал, доставал… Оттого и Школа при нем ощущала скованность — как внезапно переодетый для гостей мальчуган: вынули тебя из повседневного костюмчика — и вот уж ни на травке тебе поваляться, ни на дерево залезть, ни погонять лапту!

Ошеломленная этими мощными и вместе с тем равнодушными заботами, Школа поняла, что ждать дальше своего директора бесполезно. В полной мере она поняла это тогда, когда и с третьей, и с четвертой попытки ей не удалось отыскать Молева-старшего. Воображаемое время раз за разом рисовало картины одного только его прошлого, отнюдь не настоящего. Значит, ни в воображаемом, ни в реальном мире Леонида Петровича больше не было.

Школа заскулила, насмерть продрогла, и в эти дни ее невозможно было натопить. Маленький директор бегал в ужасе по коридорам, вздымая единственную руку: «Экая прорва! Сколько дров жрет! Не напастись на тебя!» Но и эта совсем прежняя, из довоенной жизни, Леонида Петровича фраза не примирила ее с тем, кто теперь считал себя здесь хозяином.

Школа кинулась к людям. Она пыталась настроиться сразу на всех и на каждого поодиночке. Она мечтала хоть кому-нибудь пожаловаться…

Но ни старое, ни новое поколения не откликнулись на ее зов. У каждого человека была своя история — такая, что не приведи бог! Кто же имел время и желание интересоваться чужими болячками?!

Встреча с Олегом Школу тем более не обрадовала. То есть встреча попросту не состоялась. За четыре года Олег здорово переменился. Он будто бы стеснялся прошедшего в этих стенах детства. В классе не задерживался. На переменах торопился домой сразу после звонка. А до дома Молевых издерганная и растраченная Школа не доставала. Силы ее только-только хватало на уголок под лестницей и кусок второго этажа — памятное помещение, с двери которого так и не сняли наполовину расколотое стекло с облезшими золотыми буквами:

Школа не могла справиться с собой одна. Ей нужен был хоть кто-нибудь…

Однажды она все же подстерегла Олега. Олег пробрался в пустой кабинет и расплакался, упав головой на бывший отцовский стол. Почувствовав спиной участие и вопрос безмолвных стен, он сжался, затих.

Школа не удержалась, сотворила у окна нескладную, приземистую, дорогую им обоим фигуру: отсюда, заложив руки за спину, Леонид Петрович Молев распекал тех, кто сорвал урок. Но Олег укоризненно отвернулся, сгорбился и вышел такой походкой, что у Школы от стыда едва не истлела похороненная под глиной дранка.

Мальчик вырос из игрушечных чудес. Единственное же чудо, какое он хотел и ждал, Школа устроить не умела.

После этого Олег окончательно отдалился, а Школа снова ушла в себя.

За свои годы она так и не привыкла к разлукам. До войны у нее было мало собственных выпускников, она не успела к ним привязаться. По существу, и Леонид Петрович, и Олег были первой ее потерей, и как всякая потеря — абсолютно невосполнимой. И все же гораздо больше Школу мучили обида и непонимание. Ну, Молев-старший — это война, это нимало от нее не зависело. Но Олег? Каким образом она утратила Олега? Что ей делать без него?

Пришлось приучать себя к неизбежному: что маленькие человечки подрастают и, подрастая, уходят, Уходят в самостоятельный мир, куда Школе — с ее вечными заботами детства — вход воспрещен.

Но если так, чего же грустить? Пусть подрастают. Пусть уходят. И Олега можно причислить к подрастающим и уходящим. Пора.

Ах, жалко? Ах, не с кем будет перекинуться мыслями? Их ведь так мало, понимающих, не правда ли? Но так ли уж хорошо иметь их много? Ведь чем больше найдешь, тем больше в итоге потеряешь…

На это открытие, да и на то, чтобы привыкнуть к нему, тоже требовалось время. Правда, теперь оно появилось у Школы в избытке. Но ровно ничего для нее не значило.

Школа попробовала задуматься и думала очень долго. Год или два. Во всяком случае, когда она вновь огляделась, куда-то пропал Олег.

Проще всего было спросить у Катюшки Молевой. Но девочка по-прежнему не слышала Школы, а Школа была глухой к Катиным мыслям. Еле-еле уловила лишь злость на Олега, испуг и боль.

Это отняло у Школы последнее желание отличаться от других домов поселка. Сила ее почти иссякла, Школа медленно превращалась в бесчувственную незатейливую коробку, лишь случайно отведенную детям. Сухость и равнодушие корежили Школу изнутри хуже короеда. Ревматически поскрипывали полы. А жадную к солнцу и дождю черепицу стараниями маленького директора заменила железная кровля.

Короче, к тому моменту, когда двадцать третьего августа неизвестно какого года она услыхала знакомые шаги, от прежней Школы в ней оставались лишь стены, забитый черный ход да отмытое после войны оконце в кладовой технички. Еще не веря себе, не пробудясь окончательно, Школа исхитрилась заглянуть в учительской в закрытый шкаф, заметила дату в классном журнале. «Ну и ну! — могла бы она вздохнуть, если бы помнила, как это делается. — Снова-здорово, дождалась! Шесть лет не видались!»