Антидот. Противоядие от несчастливой жизни - Оливер Буркеман

Но спустя некоторое время воспоминания об этих двух минутах стали напоминать о себе, и он ощутил беспокойство. В поисках ответов юноша обратился к даосизму и прочитал «Дао дэ цзин», изучал буддизм, но в конечном счете его привлек именно стоицизм. «Это выглядело гораздо более основательно и конкретно. Я подумал: «А ведь здесь нет ничего, с чем бы я хотел поспорить», — рассказывал Седдон. Оказалось, его видение в парке совпадало со своеобразными религиозными воззрениями стоиков, считавших, что Вселенная есть Бог и что все происходит в рамках некоего большого плана и в определенном порядке. Стоическая цель осмысленности в действиях означает, что всякое деяние должно соответствовать этому вселенскому порядку. «Помышлять всегда о мире, о едином по естеству и с единой душой, — пишет Марк Аврелий, — и о том, как все, что ни есть в нем… сопричинно тому, что становится, и как здесь все увязано и сметано». Для современного атеистического восприятия именно эта часть стоицизма представляет особую трудность. Называть Вселенную Богом — вполне допустимо, возможно, это всего лишь вопрос стилистики. Но вот предположить, что все движется в определенном направлении в соответствии с планом, намного более проблематично. Как со вздохом сообщил Кит, на International Stoic Forum ему постоянно приходится гасить конфликты между стоиками-атеистами и стоиками-теистами, но, как и положено истинному последователю стоицизма, он не особенно раздражается по этому поводу.

Необязательно принимать идею стоицизма о существовании «великого плана» для того, чтобы оценить и принять ее обратную сторону, куда более значимую в повседневной жизни:

вне зависимости от наличия или отсутствия некоего высшего промысла, контролирующего ход вещей, личное влияние каждого из нас на происходящее во Вселенной минимально.

Это знание непросто далось Киту и Джослин. Они предпочли бы жизнь без артрита Джослин, хронической усталости Кита и в большем достатке. Но их обстоятельства сложились именно так, и им невольно пришлось усвоить главную мысль стоицизма о невозможности контроля и важности понимания собственных границ.

Как часто замечает Сенека, мы обычно поступаем так, будто наше влияние на мир намного больше, чем в действительности. Даже такие сугубо личные вещи, как собственное здоровье, финансы или репутация, в конечном счете находятся вне нашего контроля; безусловно, мы можем пытаться влиять на них, но дела далеко не всегда складываются в соответствии с нашими желаниями. Для наиболее расхожих представлений о счастье, как о том, что все должно делаться в соответствии с нашими желаниями, это составляет большую проблему. В лучшие времена очень просто не вспоминать о том, как мало зависит от нас: обычно нам удается убедить себя, что нас повысили на работе, мы завязали новые отношения или получили Нобелевскую премию исключительно благодаря своим блестящим способностям и заслугам. Однако в трудные времена приходится взглянуть правде в глаза. С работы увольняют, планы не срабатывают, люди умирают. Если вашей стратегией достижения счастья является приведение жизненных обстоятельств в соответствие с вашими желаниями, вас ждут неприятные новости: лучшее, что вы можете сделать, — молиться, чтобы все не сложилось совсем уж плохо, и попытаться отвлечься от происходящего, когда все именно таким образом и будет складываться. Для стоиков же состояние покоя подразумевает понимание ограниченности возможностей контроля над ситуацией. «Я никогда не доверял Фортуне, даже если она казалась благосклонной ко мне. Я без сожаления расставался с любыми из ее щедрых даров — деньгами, положением, влиянием в обществе, — если она просила их вернуть», — пишет Сенека. Такие вещи не зависят от человека, и если вы связываете с ними свое счастье, то подставляетесь возможности тяжелого удара. По мнению стоиков, единственное, что нам подвластно, — наши суждения, то есть наше понимание происходящего, и в этом нет ничего плохого. Как мы помним, с точки зрения стоицизма именно наши суждения обуславливают наши огорчения, и поэтому вполне достаточно поставить их под контроль, чтобы заменить душевные страдания душевным покоем.

«Представьте, что кто-нибудь вас оскорбляет, и оскорбляет грубо, — сказал Кит и приготовился развивать тему, склонившись вперед в своем кресле. — Стоик, если он последователен в своем стоицизме, не рассердится, не разозлится, не станет раздражаться или приходить в замешательство по этому поводу. Ему будет ясно, что, в сущности, ничего по-настоящему плохого не случилось. Чтобы рассердиться, ему нужно для начала понять, что другой человек действительно причинил ему вред. Проблема в том, что приходится рассуждать об этом всю жизнь».

Это довольно незначительный пример: понятно, что словесное оскорбление не обязательно наносит осязаемый личный вред. Но намного сложнее судить подобным образом в случае, скажем, смерти друга. Именно поэтому идея «великого плана» так важна для полного и бескомпромиссного приятия стоицизма: только рассматривая смерть в качестве части этого плана, можно надеяться на возможность спокойного отношения к ней. «Не презирай смерть, а прими как благо — ведь и она нечто такое, чего желает природа», — говорит Марк Аврелий. Но это — по очень высокой мерке. Максимум, чем стоицизм может быть полезен в этом случае для атеиста, это содействием в осознании возможности частично контролировать свои суждения и способности напоминать самому себе о том, что существует выбор между провалом в полное отчаяние и глубоким, но осмысленным переживанием.

Но от этого стоический подход к менее значительным повседневным огорчениям, с которых Седдон советует начинать своим заочным ученикам, не становится менее полезным. Попробуйте рассуждать стоически, предлагает Седдон, во время обычного похода в супермаркет. Чего-то нет на полках? Слишком большие очереди у касс? Стоик совершенно не обязан мириться с ситуацией и может просто направиться в другой магазин. Но вот раздражение станет, в терминологии стоиков, ошибочным суждением. Гневно реагировать на окружающее бессмысленно: вы не контролируете ситуацию. Более того, ваше раздражение будет совершенно непропорционально ущербу, который могут нанести вам эти неудобства, если вообще можно говорить об ущербе; нет никаких оснований воспринимать все на свой счет. Возможно, это повод для того, чтобы предаться «провидению недоброго», — что будет худшим результатом происходящего? Почти в любом случае ответ на такой вопрос выявит преувеличенный характер вашей оценки ситуации, позволит свести ее к минимуму и сменить раздражение и огорчение на спокойствие.

Здесь

важно улавливать разницу между приятием и смирением: использовать силу своего разума для того, чтобы ситуация не выводила вас из равновесия, не означает, что вы не должны пытаться изменить ее.

Вот вполне очевидный пример: последовательница стоицизма, подвергающаяся жестокому обращению, не обязана с этим мириться и, как правило, должна что-то сделать, чтобы прекратить подобные отношения. Стоицизм требует от нее только осознать то, что в действительности представляет собой ситуация, и предпринять все возможное для ее изменения, а никак не полагаться на волю обстоятельств. «Огурец горький — брось, колючки на дороге — уклонись, и все. Не приговаривай: и зачем только явилось такое на свет?» — советует Марк Аврелий.

«Рассмотрим пример человека, которого посадили в тюрьму по ложному обвинению, — говорит Кит. — Как стоик, этот человек скажет: «То, что я оказался в тюрьме по несправедливости, в определенном смысле не имеет значения. Важно то, как я вовлекусь в эту ситуацию. Я именно тут, а не где-либо еще, что я могу сделать здесь и сейчас? Наверное, мне надо изучить законы, подать апелляцию и бороться за свое освобождение. Это точно не смирение. Но умом я понимаю и принимаю свое положение, и мне не надо мучиться, думая о том, что так не должно было произойти. Ведь так уже произошло». Киту и Джослин это понятно очень хорошо: «Я действительно не знаю, как бы мы справлялись со всем этим без стоицизма», — тихо добавляет Кит, обводя жестом жену и себя.

Позднее, возвращаясь из уотфордских сумерек, я почувствовал, что какая-то часть строгого разумного спокойствия Кита передалась и мне. Зайдя в супермаркет, чтобы купить что-нибудь для ужина со своими лондонскими друзьями, я встал в длинную очередь к кассе не с того конца, попал на слишком занятого продавца и сломанные торговые автоматы. Я начал раздражаться, но мне удалось воззвать к стоическому разуму. Ситуация была ровно такой, как была. При желании я мог просто уйти, а самый худший сценарий состоял всего-навсего в том, что мы с друзьями сядем за стол на несколько минут позже. Проблема заключалась в моем неразумном восприятии, а не в очереди. Осознав это, я ощутил совершенно несоразмерную масштабам события гордость собой. Понятно, что в долгой истории стоицизма мой триумф никак не соотносился со сколько-нибудь заметными подвигами и не мог и близко сравниться со спокойствием Сенеки, вскрывающим себе вены по приговору Нерона. Но ведь надо же с чего-то начинать, стоически заметил я себе!