Зимний день - Николай Лесков

- Значит, вы не верите, что она слышит?.. Ну, я ее сейчас кликну...

- Пожалуйста, без этих опытов!

- Лучше поезжайте скорее домой, и через двадцать минут...

- Ты будешь?

Он согласно кивнул головой.

Она сжала его руку и спросила:

- Это не ложь?

- Это правда, но не надо царапать ногтями мою руку.

- Когда же я не могу!

- Пустяки!

- Поцелуй меня хоть один раз!

- Еще что!

- Но отчего же!

- Ну, хорошо!

Молодой человек поцеловал ее и встал с места: он очень хотел бы, чтобы его дама сейчас же встала и ушла, но она не поднималась и еще что-то шептала. Ее дальнейшее присутствие здесь было ему мучительно, и это выразилось на его искаженном злостью лице. И зато он взял ее руку и, приложив ее к своим губам, сказал:

- Lilas de perse [персидская сирень (франц.)] - это мило: я люблю этот запах!

Дама вспрыгнула и, сжав рукой лоб, покачнулась.

- Что с вами? - спросил ее Валериан. - Спешите на воздух!

Она взглянула на него исподлобья и прошипела:

- Это низко!.. это подло!.. это бесчестно!.. После того когда я тебе это откровенно объяснила... ты не имеешь права... не имеешь пра... ва... пра... ва...

- Бога ради только без истерики!.. Вам нужно скорее на воздух!

- Воздух... пустяки... Я все это должна была выполнить...

- Ну да... и выполнила... Поезжай скорей домой, и все будет прекрасно.

При этом обрадовании она опять взяла его руку и прошептала:

- Ну да... О, боже! Но если ж я тебе уже все рассказала, для чего это так было нужно, то для чего ж говорить: "lilas de perse"! Ведь это низко!.. Я всем скажу... вот именно... как это низко... А я отсюда не уйду...

- Да, да! Пожалуйста останьтесь: maman сейчас придет.

И он встал с места, но она его удержала.

- Я, верно, схожу с ума! - произнесла она, приложив к бьющимся вискам тыльную сторону своих стынущих пальцев, и повторила: - Помогите! Я, право, схожу с ума!

Валериан испугался страдальческого выражения ее лица и начал ее крестить. Она с негодованием его оттолкнула и прошептала:

- Креститель!

- Что ж тебе надо?

- Мне? Унижения и новых обид! Мне нужно, чтобы ты был со мною!

- Но я же с тобою!

- О-о, конечно, не здесь!

- Ну и поезжай скорее домой, и я сейчас буду, и там падай, как хочешь.

- Как я хочу... Меня стоит убить!..

Она хотела сказать что-то еще, по вместо того поцеловала его руку, а он, с своей стороны, нагнулся к ней и прикоснулся губами к вьющейся на ее шее косичке.

Искаженное лицо женщины озарилось румянцем чувственного экстаза, и она поспешно закрыла себя вуалью и вышла. По ее щекам текли крупные, истерические слезы, и ее глаза померкли, а губы и нос покраснели и выпятились, и все лицо стало напоминать вытянутую морду ошалевшей от страсти собаки.

Она догадалась, что она гадка, и закрылась вуалем.

Когда она проходила мимо швейцара, тот молча подал ей хранившееся у него за обшлагом ливреи письмо с адресом "живчика", а она бросила ему трехрублевый билет и села в сани, тронув молча кучера пальцем.

- Инда земли не видит от слез! - заметил своему собеседнику швейцар. А ему хоть бы что!

- Да, нонче себя мужской пол не теряют напрасно.

11

Молодой Валериан собственноручно запер дверь за дамою и, возвратись в гостиную, вынул из кармана панталон скомканные деньги и начал их считать.

Из-за двери, на которую Валериан указал гостье, в самом деле послышался голос его матери. Она спросила:

- Ты что-то делаешь?

- Да я уж сделал.

- Ты можешь купить "промышленные": все уверяют, что они к весне сыграют вдвое.

- Maman, я знаю кое-что повыгоднее.

- А что такое, например?

- Ну, мало ли! Теперь ведь посыпают персидским порошком ростовщиков, и даже наш "взаимный друг" Michel окочурился... В их место нужно же нечто новое.

- Вот то и есть, но что же именно?

- Ах, maman! Это возможно только тому, кого, как меня, считают беззаботным мотом, у которого нет ничего за душою.

За дверью что-то резали и положили ножницы.

- Вы, maman, что-нибудь шьете?

- Да, мой сын, я зашиваю свои дыры, я чинюсь... подшиваю лохмотья, которых не хочу показать моей горничной.

- Это, maman, очень благоразумно и благородно.

- Но неприятно.

Юноша хотел что-то ответить, но промолчал, и только кадык у него ходил, клубясь яблоком.

За дверью опять послышалось, как что-то отрезали ножницами и снова положили их на место, и в то же время хозяйка сказала:

- Я думаю, что ты гораздо больше бы выиграл, если бы помог дяде Захару поправить увлечения его молодости. Лука это наверное бы оценил и стал бы принимать нас.

- Очень может быть, maman, но я ведь не самолюбив и не падок на то, чтобы хвалиться, где меня принимают.

- Но он бы тебе просто дал много денег.

- Что ж, я очень рад, но только как это сделать?

- Надо взять бумагу, которой боится дядя Захар.

- То есть, милая мама, ее ведь надо _украсть_!

- У тебя такая грубость, что с тобой нельзя говорить.

- Maman, я ничего не грублю, а я только договариваю то, что надо сделать.

- Неправда. Эта женщина сама все тебе сделает.

- Э-э! ошибаетесь! Эта женщина есть превосходный агент и превосходный математик, но ее же не оплетеши.

- Однако же она считает тебя игроком и мотом.

- Да, maman, но я употребляю очень большие усилия, чтобы устроить себе такую репутацию, только из-за того, что это должно сослужить мне службу при новом курсе.

- Сказать по совести, я ничего не понимаю, для чего это нужно.

- А кажется, что проще! Все уже вкусили "доблего" жития, и оно, наконец, надоело... Что делать? Род людской неблагодарен и злонравен... Felicitas temporum [счастливое время (лат.)] откланивается... Нужен реванш... есть потребность в реакции...

- И что же будет в реакции?

- Это, maman, еще неясно, но известно всем, что явления не повторяются, а после дождичка бывает ведро, и потому прослыть мотом и кутилой теперь все-таки выгодно - это значит обнаружить в себе известную благонадежность, которая пригодится очень скоро.

- А вы уже на все готовы!

- Как же вы хотите иначе? Ведь мы же так и натасканы, чтоб быть на все готовыми.

- Скажи, однако, как не мудрена ваша мудрость!

- Ах, maman, что такое нам мудрость? Уж фельетонисты, и те где-то вычитали и повторяют, что "блага мудрость с наследием", а ведь вы с папашею нам наследия не уготовили.

- Христианские родители и не обязаны снабжать вас наследием.

- Нет-с, извините-с, обязаны!

- Где же это сказано?

- А вот в "премудрости Павла чтение", на которое любят ссылаться; там это и сказано: "не дети _должны собирать_ имение для родителей, но родители для детей".

- Это что-нибудь из толстовского, в простом этого нет!

- Извините-с! Не угодно ли посмотреть в самом в простом второе послание к коринфянам двенадцатая глава?

- Откуда ты все это знаешь, где и какая глава?

- Га! Я интересуюсь-с! Я хочу этим побить Толстого!

- Так и бей! Это прекрасно тебя выставит.

- Позвольте-с, - придет время.

- Какого еще надо время: он надоел.

- Прекрасно-с, но ничего не надо делать даром... Из их похвал не шубу шить. С тех пор как изобретены денежные знаки, за всякие услуги надо платить: я из руки выпускаю услугу, а ты клади об это самое место денежный знак.

- Но ты бы мог и получить наследие.

- Ах, вам все не идет из головы дядя Лука!

- Именно не идет.

- Ну, я вас успокою: с наследством этим все кончено: "оставь надежду навсегда!" (*37)

- Ты этого не можешь знать.

- Нет, знаю. Я это купил, родная, у нотариального писаря. Все отдано на "питательные учреждения" и "открытое научение".

- Ты шутишь!

- Нисколько-с.

- А Лидия?

- Ей не нужно; она не хочет возбуждать зависти и ссор, и отказалась.

- Вот дура!

- И вредная! не отдала родным!

- Но этого нельзя допустить!

- Не надо бы-с!

- Что ж делать?

- Надобно спасаться, чем знаете, хоть даже чудом!

- Теперь ты веришь в чудо?

- О да, maman!.. Я верю во все, во что угодно: я жить хочу.

И жить, я чувствую, я буду!

Хоть чудом, - о, я верю чуду!

Я вам даже нечто и больше скажу, но это между нами.

- Пожалуйста.

- Надо проводить нового чудотворца.

- Какие пустяки!

- Нет-с: это надо. И у меня такой есть!

- Но что же он может делать?

- Не беспокойтесь!.. маленькие вещицы он уже делает, и очень недурно, но надо его хорошо вывесть и хорошо рекомендовать. О, я знаю, что надо в жизни!

12

Мать и сын умолкли. Казалось, они оба вдруг устали от всех перебранных ими впечатлений и тяжести такого решения, после которого каждым из них ощущалась потребность в каком-нибудь внешнем толчке и отвлечении, и за этим дело не стало. В эти самые минуты, когда мать и сын оставались в молчании и ужасе от того, на что они решились, с улицы все надвигался сгущавшийся шум, который вдруг перешел в неистовый рев и отогнал от них муки сознания. Валерий все еще был погружен в соображения, но хозяйка встревожилась и оживилась: она выбежала в беспорядочном туалете в гостиную, бросилась к окну и закричала: