Луна жестко стелет - Роберт Хайнлайн

Отнес все эти причиндалы Ваечке, позвонил, передал; завалился на полчасика в харчевню на кружку пива, поглядел, что по видео гонят. Ни гу-гу, никаких тебе «слушайте срочный выпуск новостей». Вышел, опять позвонил, жду.

Выкатилась Вайоминг – я ее не узнал. Потом узнал и выдал переходящие в овацию. «Фьюити», щелчки пальцами, охи и полные круговые обзоры.

Ваечка стала смуглей меня, причем пигмент лег великолепно. Должно быть, кое-что у нее в сумке с собой было, потому что глаза стали темные, ресницы тоже темные, рот вдвое больше и пунцовый. Волосы она покрасила тем, что я купил, зачесала наверх то ли узлом, то ли гребнем, но ее крутые кудряшки в достаточной мере не поддались, и вышел какой-то сногсшибательный фик-фок. Не афро, но уж и не Европа. Что-то смешанных кровей и, стало быть, больше похоже на лунтичку.

Красный комплектик оказался мал, в облипочку, как набрызганная эмаль, и с бедер стебал статическим зарядом. Из сумочки она вытащила какие-то помочи, но их пришлось пропустить под мышками. Туфли она ликвиднула или в сумочку спрятала, оказалась босиком и чуть ниже ростом.

В целом вышло в струю. А главное дело, совсем непохоже на агитаторшу, которая толкает речугу перед гопой фраеров.

Пока я выдавал овацию, она вовсю улыбалась и боками покачивала. Два пацаненка приостановились и с визгом поддержали меня, цокая каблуками. Пришлось им намекнуть, чтобы отвалили. Вайоминг подплыла ко мне и взяла под руку.

– В натуре подходяще?

– Ваечка, вы как тот игральный автомат. Поет и манит, и так и тянет воткнуть монету да в щелку эту.

– Ну, раздухарился! Много хочешь за монету. Тоже мне турик-дурик!

– Не злись, красотка. Не по купле, а по любви. Скажи, что тебе надо. Если меда, то у меня целый улей.

– Ты даешь! – она ткнула меня кулачком под ребра. – Насчет меда, я сама пчелка, кореш. Если у нас с тобой когда-нибудь будут эники-беники, на что непохоже, со стороны нам не понадобится. Пошли, поищем эту гостиницу.

Что мы и сделали. Я заплатил за номер. Вайоминг сунулась, но не было нужды. В конторке глаз не подняли от своего вязанья, не соизволили. Войдя, Вайоминг задраила люк.

– Красота!

Еще бы не красота за тридцать два-то гонконгских! По-моему, она всерьез ожидала кабинку, но я ее туда ни за что не сунул бы даже ради спрятаться. Комфортный люкс на двоих с ванной, вода без ограничений. Телефон и автоподатчик из харчевни, что мне весьма кстати.

Она открыла сумочку.

– Я видела, сколько ты платил. Давай рассчитаемся.

Я потянулся, закрыл ее сумочку.

– Сама говоришь: со стороны не понадобится.

– Так то про эники-беники. Ты же на эту ночлежку потратился из-за меня. Так что…

– Кончай насчет этого.

– Слушай: пополам. С тебя половина, с меня половина.

– Нихьт. Ваечка, ты же не дома. Тебе еще гроши понадобятся.

– Мануэль О'Келли, если ты не хочешь, чтобы я внесла свой пай, я линяю.

Я поклонился.

– Дасведанйа, гаспажа, и спакойнноучи. Надеюсь, еще встретимся.

И пошел отдраить двери. Она глянула волком, захлопнула сумочку.

– Хрен с ним! Я остаюсь, будь ты неладен!

– Добро пожаловать с радостью.

– Но я это запомню. Я тебе очень благодарна, но я к подачкам не привыкла. Я вольняшка-одиночка.

– Поздравляю. И не сомневался.

– А ты тоже не злись. Ты мужик что надо, я таких уважаю. Хорошо, что ты за нас.

– Вовсе я не за вас.

– То есть как это?

– Остынь. Я не за Вертухая. Но не скажу, чтобы Мизинчик, упокой готт его благородную душу, постоянно мне снился. Нежизненная у вас программа.

– Но, Манни, ты не понял. Если мы все…

– Вай, не надо. Хватит политики. Я устал и есть хочу. Ты когда в последний раз ела?

– О господи! – она вдруг сделалась маленькая, молоденькая, усталая. – Не помню. По-моему, в вертокате. Шлемный рацион.

– Что бы ты сказала насчет филе по-канзасски, с кровью, с жареной картошечкой, плюс соус Тихо, зелень и кофеёк? А перед этим глоточек?

– Божественно!

– И я про то же. Но в этот час в этой дыре нам крупно повезет, если сыщутся хлорелльные щи и сосисочный фарш. Что будешь пить?

– Всё равно. Хоть спиртягу.

– Окей.

Подошел к автоподатчику, нажал кнопку.

– Меню, пожалуйста.

Он сработал, и я выбрал пару отбивных с гарниром, две порции яблочного пирога со взбитыми сливками, полбанки и ледок. Пометил.

– Как, думаешь, ванну принять успею?

– Валяй. Ароматней будешь.

– Всё тело чешется. Двенадцать часов в гермоскафе – и ты провонял бы. Вертокат жуткий попался. Я скоренько.

– Секундочку, Вай. А эта штука не смоется? Она тебе еще понадобится при отъезде, как ни кинь, куда ни сунься.

– Само собой. Но ты купил втрое, чем я пользуюсь. Извини, Манни. Когда я езжу по этим делам, обычно беру с собой запас. Разное бывает. Как нынче вечером, хотя нынче уж вовсе не в дугу. Но тут времени не было, капсулу пропустила и чуть не пропустила вертокат.

– Раз так, объявляется генеральный мокрый драй.

– Йессэр, капитан. Спинку мне тереть без надобности, но дверь я не закрою, поболтать охота. Просто ради компании, не сочти за приглашение.

– Делай, как знаешь. Я с женщиной не в первый раз.

– А она дрожит, бедняжка.

Вай улыбнулась, снова ткнула меня кулачком под ребро, сурово ткнула, вошла и приступила.

– Манни, может, ты вперед меня? Для этой смази мне и после тебя сойдет, а тебе меньше вонять будет.

– Дорогуша, вода без ограничений. Лей, не жалей.

– Какой кайф! Дома я одной водой пользуюсь три дня подряд, – она засвистела от тихого счастья. – Манни, ты такой богатый?

– Не богатый, но не плачу.

Звякнул податчик. Я отозвался, заделал два мартини, водку со льдом, ей подал ейный, сглотнул свой и сел, где не видно. Да и зрелища не предвиделось: она была по шею в мыльной пене, пьяная от счастья.

– Чтоб жизнь была полная чаша! – произнес я.

– И тебе того же, Манни. Твоя медицина мне в самую точку.

Помолчала и спросила:

– Манни, ты женатик, йа?

– Да. А что, видно?

– Без очков. С женщиной вежлив, без напряга, не заискиваешь. Значит, женатик, причем давно. Дети есть?

– Семнадцать на четверых.

– Кодла?

– Цепочка. Приняли в четырнадцать, я пятый из девяти. Так что номинально семнадцать детей. Большая семья.

– Должно быть, чудно. У нас в Гонконге цепочек мало, мне редко случалось видеть. Всё кодлы, кучки, полиандрии хватает, а цепочки никак не прививаются.

– Не «должно быть», а просто «чудно». Цепочке почти сто лет. Восходит к Джонсон-сити и первым этапникам. Двадцать одна связь, нынче девять актуальных, разводов не было. Когда наши потомки и всякая родня съезжаются на именины или на свадьбу – это же сумасшедший дом! Детей, конечно, больше, чем семнадцать, но тех, кто женился, мы уже за детей не считаем, а то бы я имел детишек, что мне в дедушки годятся. Живем славно, никакого принуждения. Возьмем, например, меня. Никто не гавкает и не названивает, если меня неделю нету. Появляюсь – мне рады. В цепочках разводы – редкость. Прикажешь желать добра от добра?