Зачарованные острова - Вальдемар Лысяк

У основания башни Ла Манжия находится небольшая, но замечательно резная часовня четырнадцатого века. Каждого коня подводят к ее алтарю, где священник благословляет его. Затем всадники устанавливают лошадей у стартового шнура. На башне, все сильнее, бьет campanone[19] и вдруг замолкает. Это и есть объявление старта. Веревка идет вверх. Рев толпы. Начинается сиенская средневековая олимпиада.

Кони с раскрытыми мордами, подгоняемые всадниками, несутся по дороге, окружающей раковину площади. Некоторые всадники держат хлысты, другие — громадные бичи из бычьих жил — не столько для своего коня, сколбко для соперников. Бывает, что бьют настолько сильно, что на теле надолго остается красная полоса. Всадники впадают в какой-то экстаз, в безумие, пока не начинают размахивать своими плетями вслепую, без какого-либо милосердия. Ведь на кону честь «контрады»! И подумать только, что в 1581 году, во время этой скачки с бичеванием победила молодая девушка, Виргиния из «контрады» Дракон. Старинные китайские хроники рассказывают, что лошадей ферганской («ferghana») породы, на которых ездили посланцы вдоль Великой Китайской Стены, заставляли мчаться с такой скоростью, что те потели кровью. Чтобы здесь происходило подобное, дистанция слишком мала. Всего лишь один круг. Всего лишь полутораминутная скачка.

Лошади достигают половины дуги, и тут первые из них падают, а их всадники вылетают из седел, словно из катапульт. Счастливчики объезжают неудачников, и турнир продолжается. Наконец — финиш, и рев толпы делается еще мощнее. А затем, в церкви, благословение победителя и фестиваль бессознательной радости той «контрады», чей конь пришел первым.

Триумфаторы получают огромное знамя, называемое Il Palio. Именно от него и взяли названия сиенские игры, которым уже более пятисот лет. Победившая «контрада» парадом проходит по городу. Ее пожилые и молодые члены плачут от радости. Ее название будет записано в муниципальных книгах — ради вечной памяти о событии. Конь завоевавший для нее эту славу, становится гордостью и любовью для «контрады». Конь — в Италии это звучит очень гордо.

4. Гладиаторы системы

«Безоружные пророки не побеждают».

«Мы живем, благодаря молчаливой договоренности не говорить один другому правды, следовательно — мы живем лицемерием».

Флоренция пережила трагедию в ноябре 1966 года, когда река Арно залила город, уничтожая тысячи его шедевров. Через шесть лет во Флоренцию пришел великий день, давший возможность забыть злые мгновения. Флорентийские археологи во время раскопок под собором Санта Мария дель Фьоре обнаружили гробницу с латинской надписью: «Corpus magni ingenii viri Philippi S. Brunelleschi Florentini», что означает: «Тело человека великой гениальности, Филиппа Брунеллески — флорентийца».

Гений архитектуры, который побудил Ренессанс к существованию, возведя знаменитый купол собора, упокоился как раз под ним, вот теперь нашли его могилу. Для историков искусства это имеет такое же значение, какое для бонапартистов имело бы обнаружение могилы Наполеона, если бы та была неизвестной, и такое же, каким для католического мира имело обнаружение могилы святого человека из Ассизи.

Именно в Ассизи я понял, чем может стать обнаруженная могила одного человека для миллионов других людей. Гробница в Ассизи — среди тысяч алтарей и святилищ Италии — это место особенное, которое поражает своей силой, словно раскаленным прутом, и подгибает колени всех, не обращая внимания на вероисповедание или отсутствие какой-либо веры. Достаточно иметь веру в человека и в какую-то ценность, которую невозможно пересчитать на монеты.

12 декабря 1818 года, после пятидесяти двух дней и ночей непрерывного труда, под главным алтарем базилики Святого Франциска в Ассизи было найдено тело святого. Крипта, где он теперь покоится на каменном ложе внутри высокой ниши, доступна для посетителей. Когда сходишь сюда из говорливого, многоцветного салона жизни на поверхности, тебе кажется, что мрачный, переполненный тишиной, сосредоточенностью и шепотами каземат — это словно священная гробница, обладающая небывалой силой воздействия. Насколько небывалой, я смог убедиться сам.

Гробница святого Франциска в склепе

По-моему, это был американец, высокий, молодой блондин с массивным телом, в джинсах и сандалиях. Он стоял и глядел с глуповатой, язвительной усмешкой на коленопреклоненных людей у алтаря под нишей. И еще он жевал резинку — намеренно, раздражающе, громко. Он чувствовал себя более высоким (а он и был выше, поскольку стоял), не таким глупым. Как он долго так себя чувствовал, не знаю. Помню лишь, что его глаза постепенно менялись, словно удивляясь тому, что его демонстрация встречает безразличие молящихся, а усмешечка сползала с налитого лица и застывала в странной судороге. Он перестал чавкать, затем выплюнул резинку и стыдливо сунул ее в карман, опустился на одно колено, затем на другое и склонил голову. Эту сцену я запомню до конца дней своих, хотя никогда ее, наверное, не пойму. Если бы мне эту историю рассказали, быть может, я бы и не поверил. Но я это видел.

В этом месте происходили и не такие вещи, и не у таких людей подгибались колени и совесть. Когда итальянцы решились-таки сломать ось «Берлин-Рим», и когда под конец июля 1943 года фашизм в Италии был свергнут, а маршал Бадольо встал во главе нового правительства — началась немецкая оккупация страны. Военным комендантом Ассизи стал полковник Мёллер. Задание его было простым: ввести «Ordnung» теми же самыми методами, которые до сих пор применялись во всех завоеванных странах Европы, и которые до сих пор страшат кошмарными снами европейцев, помнящих те времена. Итальянцы ненавидели немцев в течение всей Второй мировой войны, и эта нелюбовь до сих пор продолжается, поскольку до сих пор живы поколения, воспоминания которых пропитаны кровью. Всего лишь раз в течение своих итальянских вояжей я слышал крики «браво» во время киносеанса — когда в американском вестерне «Дикая банда» пулю в сердце получил немецкий барон, военный советник мексиканских мятежников.

Мёллер — как и другие немцы — не ненавидел итальянцев. Он презирал их, быть может, потому, что итальянцы — это самые паршивые солдаты в мире (еще двадцать с лишним лет после войны, британский «Панч» писал: «Со времен Леонардо у итальянцев всегда имелись замечательные идеи — во времена второй войны они единственные применяли танки исключительно с задним ходом»). Направляясь в Ассизи, Мёллер знал, что научит послушанию бунтующих «макаронников». И вот неожиданно, у гробницы святого этот человек познал милость просветления, словно легендарный волк из Губбио, которого Франциск усмирил на глазах толпы. В течение всего времени оккупации, Мёллер, в силу своего поста, защищал жителей города перед солдатней, наказывал своих подчиненных за нанесенные людям обиды и возмещал ущерб. Когда поступил приказ взорвать Ассизи, и когда саперы уже заложили взрывчатку, полковник Мёллер вышел в город и в ходе последней, одинокой прогулки по улицам он собственноручно разоружал часовые механизмы бомб. Это было паломничество к очищению, к тому, чтобы сбросить бремя войны — и к смерти. За эту последнюю прогулку, благодаря которой сегодня можно наслаждаться архитектурой и искусством Ассизи, полковник Мёллер был гитлеровцами расстрелян.

Не знаю, имеют ли право люди считать других людей святыми, но тогда я понял, что монах из Ассизи наверняка был лучше, чем остальной мир. Он не притворялся, будто бы любит людей и птиц — просто-напросто, он был этой любовью, весь, от кончиков волос, через лохмотья и до самых ногтей на ногах. Лучшие среди нас не могут полностью избавиться от эгоизма, злости и ненависти, а он — мог. Если любовь делает святым, во что я верю, то он был святым, как никто из людей после Христа. Он был веселым, расточительным сыном богатого купца, и внезапно отказался от своих денег и от своей позиции в обществе, чтобы надеть нищенское рубище — кто из миллионеров мог бы скопировать этот его подвиг? Он вернул семье свое имя и даже одежду — и ушел, словно выпущенная из клетки птица, на лоно природы. Словно герой Элии Казана, Еванджелех («toutes proportions gardees») он поменял Систему золотую на Систему сермяжную, освобождающую и дающую волю.

Старейшее из известных изображений Франциска, созданное ещё при его жизни; находится на стене монастыря св. Бенедикта в Субиако

Разве не является парадоксом тот факт, что все мы, которые обожаем свободу словами и требуем ее, словно голодные птенцы, которые пишем о ней поэмы — заботливо ухаживаем за кандалами Системы, которую сами же создали мучительными усилиями в течение прошедших веков? Она грязная и фальшивая, но это наше дитя, а мы — ее дети; это мы сформировали ее по образу преисподней и ярмарки, теперь же она формирует нас, а мы не можем освободиться. Может, именно потому мы столь быстро и легко склоняем головы перед человеком, который отбросил деньги и тем самым купил себе свободу. По-видимому, это было легче сделать несколько сотен лет назад, чем сейчас, когда свобода слишком дорого стоит для мультимиллионера, и когда Система окаменела, словно железобетонная плита. Наверняка.