Двоюродные братья - Иосиф Израилевич Рабин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
На улицу он вышел бритый, вымытый, в легкой летней фуражке вместо папахи.
Девушка уже ждала у дверей библиотеки.
— Без папахи! Ах, как я рада, товарищ! — встретила она его.
Он ощутил дрожь, скользнувшую по телу, и ничего сказать не смог.
— Зайдемте, я познакомлю вас с товарищами, я им обещала.
Ему стало досадно, что он дает себя морочить. Она воображает, что без папахи он пришел ради нее, она хочет познакомить его с товарищами.
— Нет, товарищ, я сегодня не могу.
Минуту она молчала, не понимая. Она устремила на него умоляющие глаза:
— Товарищ, я прошу вас, товарищи ждут...
Она придвинулась к нему ближе, казалось, что она скоро расплачется. Он испугался ее близости, отодвинулся, и внезапная догадка осенила его:
«Она ведь влюблена в меня!»
Он не помнил, подумал ли он или же высказал вслух, но, повернувшись, тотчас ушел.
Теперь, как обычно, он лежал на кровати. Илья сидел на стуле, широко развалившись, и наполнял темную комнату густым папиросным дымом.
Перед уходом Шие зажег свет.
— Пойдем-ка вместе...
На улице они молчали. Им казалось, что сегодня они впервые увидели друг друга по-настоящему. У каждого было о чем размыслить, обоих занимали мысли о каких-то приятных, веселых, хотя и неконкретных вещах, и эти мысли вызывали радостную улыбку, и обоим казалось, что они идут особым, необыкновенно легким шагом по новой и светлой улице.
Мостовые отшлифованы санями, шаг сухо скользит. На каком-то этаже повисла сковородкой озябшая луна, синим светом обливая снежные улицы.
В студенческом союзе все узнали Шиину сибирскую папаху.
Девушка встретила его радостно и подвела к группе студентов.
Вначале чуждались друг друга, искали тем для разговора.
Девушка поспешно уселась и сказала:
— Товарищи, я председательствую, какие вопросы мы обсуждаем?
Обсуждать вопросы? У студентов не было вопросов. Был один вопрос: товарищ Лия принесла весть, будто она склонила одного из главных бундовцев на сторону сионистов, и вот он пришел. Студенты, хорошо знающие Лию, отнеслись к ее словам с осторожностью, и только Моисей Брахман, авторитет группы, верил ей.
Лия не дала им долго раздумывать. Она то поднималась с места, то вновь садилась. Она устремила свои черные глаза на Моисея Брахмана, как бы зовя его на помощь. Брахману стало тепло от ее взгляда, он на минуту забыл, что сидит среди товарищей, и долго смотрел на Лию, а когда вспомнил, где находится, в голове у него все смешалось и мысли испарились. Как ветер, преследуя бумагу, гонит ее, так и мысли Брахмана бежали от него. В голове было пусто, как на улице в позднюю ночь. И Лия отвела от него свой взгляд.
— Естественно, товарищи, мы должны знать, о чем мы будем говорить, естественно также, что повестка дня важная вещь. Но снова...
Подходили новые люди. Шие забыл, что он сидит между чужими.
Илья затаил на нижней губе усмешку, он иронически оглядывал окружающих. Увидев себя окруженным множеством людей, он почувствовал, что ему необходимо чем-то выделиться из этой толпы, и, словно спохватившись, он обратился к соседу:
— О царской полиции? Я уже вам расскажу о моей практике.
Он вспыхнул, лицо посветлело. Он помнил лишь одно: он среди людей и должен их поразить. Он рассказывал о жандарме, которому не удавалось его арестовать. Все смеялись, всем это нравилось.
Моисей Брахман хотел было выразить свое восхищение, но Лия опередила его, и он с досадой отвернулся.
Домой возвращались поздно. Илья взял об руку Лию, она — Шию. Шедшие сзади постепенно отставали, пока, наконец, совсем не исчезли. Долго гуляли они, а когда девушка ушла, Шие сказал:
— Послушай-ка, ты ведь здорово врал насчет жандарма, это же произошло с Беркой!
— Ему ты веришь?
— Да.
— Так слушай же, не верь ему и не верь мне. Ты наивный парень!
СВИНЬИ НЕ НАСЫТИЛИСЬ
Хлеба!
На перекрестках, у дверей магазинов валяются голодные с протянутыми руками. Все уже знают, что если на улице шум, то это значит, либо на человека, несшего хлеб, напали голодные, либо упал изголодавшийся, у которого присох язык от голода.
Голодные на улицах и в домах проклинали неизвестно кого. Все забыли, что есть кто-то, кому и надо предъявить претензии. Осознали это внезапно, и тогда вырос голодный протест:
— Чего молчать? Мы ведь так сдохнем.
Крестьянка из деревни несла в город десяток яиц для продажи. Несла, запрятав их за пазуху, и только
поэтому донесла весь десяток до базара. Нашелся покупатель — ситцевое платье за десяток яиц. Но появился полицейский...
И люди заговорили:
— Немец, немец, сгори он... Когда он уйдет от нас?
С утра рабочие пришли в свою столовую с возбужденными и злыми лицами. Запах жидкой похлебки наполнял воздух. Все нетерпеливо расхаживали по комнатам, ожидая миски с супом. Они знали, что эта постная похлебка разольется по голодному телу и не насытит, а лишь ослабит.
Они торопились доесть в надежде на вторую миску этого супа.
— Товарищ заведующий, сегодня останется?
— Товарищ заведующий, вчера многие получили, а я нет.
Заведующий не ответил, ибо в это время пришел немецкий контролер и, усевшись, как собака над костью, не отходил.
Немец посмотрел сквозь очки, оседлавшие его широкий красный нос, в котел с оставшимся супом и произнес:
— Составлю протокол! Вы получаете лишние продукты, вы нас обманываете. Составлю протокол и закрою столовую.
— Но суп разрешите роздать?
— Во второй раз? Свиньи! Не насытились одной порцией?
Заведующий оправдывался сначала робко, но вскоре голос его пронзительно зазвучал:
— Свиньи? У нас здесь рабочие, члены профессиональных союзов, у нас нет свиней. Вы слышите, товарищи, мы — свиньи!..
Он обращался к рабочим, возбужденно обступившим котел.
— Паршивая собака, ты сам — свинья!
— Вон отсюда!
— Вон!
Кричали рабочие.
Глаза у контролера покраснели. Он потрясал кулаком: «Доннер веттер». Он вопил, размахивая руками, и пятился к клетушке кассира. Здесь он почувствовал себя увереннее и стал стучать кулаком по столу.
— Доннер веттер... Евреи, проклятые!.. Выходи, выходи, выходи!..
Рабочие остановились возле барьера. Контролер резко повернулся к кассиру, как к человеку, который должен быть с ним заодно.
— Кассир!..
— Я ведь тоже проклятый еврей — ответил Шие.
Контролер посмотрел
