Восстание - Радмила Александровна Ёлкина

ночью из домов, а Дежурные все время ходили по ночам. И вдруг он на миг включил фонарь и направил на нас. Я успела только сильно испугаться и увидеть глаза этого Дежурного. Они были голубыми. И выглядели они яркими. Могу поспорить, что я их где–то видела. Я не успела разглядеть человека, так как он тут же выключил фонарь и пошёл дальше своей дорогой. Мы с Вовой еще минуты две стояли в молчании, переваривая все то, что сейчас было.

– Это… был Дежурный? – спросил меня Вова. Он был потрясен не меньше меня. Мы стояли лицами друг к другу, и я слышала, как тяжело он дышал.

– Да, похоже на то, – ответила я тихо, и мы двинулись дальше. – Это странно. Правда, странно.

Но Вова мне не отвечал, я только слышала его шаги. Я начинала видеть очертания дома, к которому мы шли. Если честно, то я и не очень–то хотела идти туда. Ведь в этом доме тоже когда–то жили обычные люди, и их всех убило правительство. Теперь только и остался от них этот старый дом, который должен был нам помочь. Я не хотела ощущать эту пустоту, которая там должна была быть. И, наверное, входя в чужой дом, пусть уже и пустой, чувствуешь какое–то угрызение совести, будто ты зашел в дом, в котором на самом деле жили люди. Будто нарушаешь покой душ, которые обитают в этом доме. Но мне нужно было его осмотреть. И вот мы совсем близко к нему подошли. Калитка ходила туда–сюда от ветра и скрипела. Окна были разбиты, а старый двор уже давно порос травой. А трава эта была где–то по колено.

– Это довольно странно, – говорил Вова, идущий впереди меня. – Кто–то был здесь совсем недавно. До дома протоптана тропинка. Видишь? – я выглянула из–за его спины и убедилась в том, что он говорит правду. – Что если там Дежурные? – спросил он немного погодя. Мы стояли в этой траве и смотрели друг другу в лица. Дул ветер, который наверняка пытался отрезвить меня. Я почти спала на ходу. Вова снова повторил свой вопрос.

– Им здесь определенно нечего делать, Вов, – ответила я ему. – У них богатые дома! Не будут же они здесь тусоваться. Это нелогично. Так что давай иди дальше!

Мы зашли в этот заброшенный дом. Тут была только тьма.

Вова включил свой фонарь. Все было таким мрачным, что мне стало не по себе. Сначала я увидела деревянный стол и несколько стульев. Здесь жила семья. Под ногами скрипели уже прогнившие доски. Мы стали продвигаться дальше. Умывальная комната, где стояли заржавевшие тазы. Потом чья–то спальня, в которой стоял небольшой комод и кровать. Я пошла к пыльному комоду. Я попросила Вову посветить мне. Открыв первый ящик, я обнаружила, что там лежали вещи, их было немного, они были старыми и серыми, впрочем, как и все в этом доме. Во втором тоже была одежда, но она была меньше по размерам. Наверное, это были детские вещи. Тут же лежали фотокарточки. Я достала их. На одной из них была маленькая девочка с косичками, державшая в руках букет ромашек, которые, скорее всего, росли возле этого дома. Она мило улыбалась, и я улыбнулась ей в ответ.

– Как можно было убить ее? – сказала я. – Это настоящее варварство. Так нельзя. Неужели у людей, правда, не осталось сострадания? – я перевернула фотографию. С другой стороны было что–то написано. – Она была самой первой.

– В каком смысле? – спросил Вова и подошел ко мне вплотную, чтобы рассмотреть фотографию.

– Тут написано, что эта девочка, Настя, была первой, кого забрали из этой семьи. Ее забрали десять лет тому назад. Ты только посмотри, какой она была красавицей! – я снова перевернула фотографию и показала Вове изображение девочки. – Сейчас ей было бы примерно столько же, как и нам.

– Тут еще фотографии, – друг взял из стопки еще одну фотокарточку. Я придвинулась к нему поближе, чтобы рассмотреть ее. Молодой красивый парень, у которого была лучезарная улыбка. Он стоял возле этого дома, сложив руки на груди. На вид ему было столько же, как и Володе. – Он был следующим. Его забрали на полгода позже сестры, – пояснил друг. – Ему было девятнадцать, когда за ним приехали Праведники.

– Это, наверное, их мама, – сказала я, показывая следующую фотографию. – Она умерла через год после гибели своих детей. Последним оставался ее муж, который неизвестно когда умер. Видимо, он и записывал даты смерти на этих фотографиях. Почему мир так жесток?

– Мира уже давным–давно нет, Таня, – тяжело вздохнул Вова. Он отошел в другую сторону и что–то проверял. Потом он подошел к кровати. – Тань, пошли–ка отсюда.

– Что там? – спросила я и подошла к нему. – Что? Одежда Дежурного? Что она здесь делает, черт возьми? На ней нет пыли. Она здесь недавно. Что за?..

– Думаешь, кто–то из них здесь бывает? – спросил Володя.

– Конечно, нет! – запротестовала я. – Что им здесь делать? Но тогда откуда взялась эта форма? Я теперь не уверена на счет того, что тут можно переждать ночь. Если сюда иногда заходят Дежурные, нам здесь определенно нечего делать.

– Тогда что теперь? Где мы переночуем? А еще надо где–то хранить запасы.

– Тогда мы должны переждать ночь все–таки в своих домах. А там мы как–нибудь выкрутимся, я уверена.

– Таня! Выкрутимся – это не для нас. Нам нужен определенный план, – Вова сел осторожно на рядом стоящий стул и включал–выключал фонарь. – Согласись, у нас ведь ничего не выйдет. Мы все обречены на смерть.

– Если ты будешь так говорить, я уйду без тебя, Вов. Я говорю серьезно. Если у тебя нет настоящей жажды жизни, то нам не по пути. Я не посмотрю на то, что нас связывает крепкая дружба. Я хочу жить! Я буду скучать по тебе, мне будет тебя не хватать, но я буду жить. И даже если эта свободная жизнь продлиться совсем немного, я буду счастлива. Я просто хочу, чтобы ты тоже ощутил эту настоящую свободу. Я хочу, чтобы ты был счастлив. А ты говоришь о том, что у нас ничего не выйдет, и что все мы умрем. Как у тебя только язык повернулся? Ты сомневаешься во мне? Или ты просто боишься?

– Да, Таня! Да! Я боюсь, что потеряю тех, кого люблю. Боюсь потерять вас с Варей. Я боюсь умереть. Неужели тебе не страшно? – срывался мой друг. Он не на шутку разозлился на меня. Вот только этого мне сейчас не хватало. – Тебе не жутко от того, что