Магия, любовь и виолончель или История Ангелины Май, родившейся под знаком Рыб - Елена Ларина

Я гуляла по заснеженному городу и чувствовала себя студенткой, сбежавшей с лекций. Сошла с рельсов и ничего, жизнь продолжается. А казалось… опоздаешь – трагедия. Ошибешься – скандал. Забудешь – предательство и подстава. Нервный начальник – нервная работа. Вернее, шеф не нервный. Он эмоциональный. И у него громадные амбиции и замах на сверхкарьеру. Это для нас – просто работа, а для него ступень.

Но теперь все.

Я взяла билет до Пскова на тридцатое декабря. Я уезжаю к бабе Нюре. И гори оно все синим пламенем.

К своему дому на Косой линии я подходила в приподнятом настроении. Прошла под аркой и попала в сложный лабиринт желтых дворов-колодцев. Свернула налево, прошла мимо пустующей в потемках детской площадки. Все фонари над ней были перебиты местным криво подрастающим поколением. Они обычно сидели здесь на спинках скамеек, как воронье, поставив рифленые ботинки прямо на сиденья для бабушек и мамаш.

Сейчас здесь не было никого. Мой раздолбанный подъезд находился в самом темном углу двора. Я уже давно перестала бояться людей. Есть вещи пострашнее.

За мной громыхнула входная дверь, заглушив собой все остальные звуки. А когда я посмотрела наверх, вступив на сумрачную лестницу, ноги у меня чуть не подкосились.

Прямо на первой площадке у кривобоких почтовых ящиков темнел высокий силуэт. Он стоял, преграждая мне путь наверх. Ноги широко расставлены, руки скрещены на груди, как у капитана Немо.

– Так куда ты девала мой годовой отчет? А? – вкрадчиво спросил знакомый голос, мистическим эхом отозвавшийся в пролетах пятиэтажной лестницы.

– Какой годовой отчет? – обмерла я от всей ситуации разом, уставясь на Антона Альбертовича Дисса, как на статую командора, зашедшую ко мне в гости. И с ужасом вспомнила прихваченные в пылу сражения бумаги с его стола. А вот урна где стояла – не помню.

– Вся контора на ушах стоит! А ее черти где-то носят! – Он нетерпеливо поправил козырек кепки, съезжающей на глаза. – Уволю к ядрене фене по статье за нарушение трудовой дисциплины! Никто кондуктором в трамвай не возьмет!

Как все-таки хорошо я его знаю! Если бы я надумала повеситься, он вынул бы меня из петли только для того, чтобы задушить собственными руками.

Книга перемен

Этот трижды неладный годовой отчет он заставил меня искать по всем окрестным урнам в глубокой тьме. А сам только ходил за мной, как немецкая овчарка, и угрожающе рычал.

– Нечего было от руки строчить! Взял бы и распечатал еще раз, – с негодованием сказала я.

– Нечего было хватать что ни попадя с начальственного стола! – начал он яростно. Но потом вдруг посмотрел на меня как-то по-другому, чуть склонив голову набок и прищурившись. Мне показалось, что он на глаз пытается определить, какова мне цена в базарный день. И задумчиво сказал, поправляя козырек кепки указательным пальцем в черной перчатке: – И потом, откуда я знаю, может, ты эти бумаги загнала моим конкурентам? Самые опасные люди – вот такие как ты: нежные и преданные. А, Лина? Продала меня?

– Если кажется, креститься надо, – сварливо ответила я, с опаской заглядывая в очередную урну. – За нежных и преданных, конечно, спасибо.

Это же надо до такого додуматься… Я уже давно научилась спокойно реагировать на Антона.

Отчет в конце концов он нашел сам. Он осторожно вытянул скомканные бумаги из-под неприятных обледеневших тряпок. Встряхнул, как только что выстиранное белье, и двумя пальцами передал мне. Пятнадцать листов непереводимой цифровой ахинеи, свидетельствующей о неуклонном росте продюсерского центра Антона Альбертовича Дисса.

Я долго колебалась, прежде чем взять их в руки.

– У меня билет на тридцатое. Я не успею, – извиняющимся тоном сказала я.

– А куда это, интересно, ты собралась?

– К Санта-Клаусу, в Лапландию! – с вызовом ответила я, потому что истинного направления выдавать не хотела.

– А… В Лапландию? Ну в добрый путь… – самодовольно улыбнулся он. – Паспорт-то твой заграничный у меня в столе лежит. Вот так!

– Я себе другой сделала, – смело сказала я, потому что тот, что лежал в столе у Дисса, был абсолютно пуст и имел узкое служебное назначение. Для того чтобы ехать в Канны, не иначе.

– Что ты гонишь! – скривился он. Верить мне ему не хотелось. – Никуда ты не поедешь.

– Я вообще-то от тебя уволилась, – напомнила я.

– Да что ты? Я и не заметил, – нагло удивился он. Но потом потряс бумажками у меня перед носом и серьезно сказал: – Короче, Лина… Держи отчет. А уволю я тебя сам, если сделать не успеешь.

– Слушай! – Я всплеснула руками. – Ну почему, почему с тобой нельзя говорить, как с нормальным человеком? Ты просто зомби какой-то! Гестапо по вызову!

– Со мной можно, как с человеком, – задушевно сказал он. – Только ты этого никогда не умела! Сама вспомни…

– Неправда… Я пыталась… – устало ответила я. От воспоминаний, к которым он взывал, я внезапно потеряла силы. Это он опять их из меня высосал. – Ты сам мне говорил.

Мы помолчали. Он действительно сказал мне однажды, что ни с одной женщиной, кроме меня, не может работать. Я гордилась. Если отбросить конец фразы, то звучит очень романтично.

– Возьми! – Он так и держал на весу свой замызганный отчет и смотрел не на меня, а на бумаги. А я их упорно не брала.

С принятием решения у меня всегда возникали сложности. Это оттого, что по гороскопу я Рыба. И на символе моего знака нарисованы рыбы, плывущие в разные стороны. Так и с моими решениями. Если есть выбор, меня разрывает на части. Остановиться на чем-то одном мне ужасно трудно. За помощью я обращаюсь к китайской Книге перемен. Сегодня утром она сказала мне вот что:

«Вы на пороге больших перемен. Смело меняйте в своей жизни все то, что в последнее время вас сильно тяготило. Мелкие неприятности на этом пути уйдут, благодаря вашему здравомыслию».

Мелкая неприятность в виде запачканного годового отчета должна была уйти благодаря моему здравомыслию.

– Ладно. Давай. – Я решила здраво помыслить над ним сегодняшней ночью. А если не успею, то подбросить остатки Нике. Она выручит. – Только отвези меня, пожалуйста, домой.

– Только до метро, – отрезал он. – Мне обратно в контору.

– Пошел к черту, – нежно сказала я и бодро зашагала по обледеневшему тротуару, чувствуя себя крайне неуютно, потому что знала – он смотрит мне прямо в незащищенную спину. Смотришь? Смотри! И самым изящным из присущих мне движений запихнула многострадальный отчет все в ту же урну.

Через минуту возле меня взвизгнул тормозами громадный джип. Дверь отворилась, и я услышала:

– Садись! Только быстро!

Книге перемен я доверяю. Здравомыслия, конечно, надо было побольше. Но уж как пошло…