Три часа ночи - Джанрико Карофильо

— Вернемся в отель. Надеюсь, свободные номера еще есть, иначе придется нам искать другое жилье. Затем надо найти бюро путешествий и перенести вылет. А дальше… а дальше посмотрим, — заключил папа, ослабляя узел галстука и закуривая сигарету.

Портье сказал, что наш номер уже заняли, но нам могут предложить другой — более просторный, с прекрасным видом из окна и, разумеется, более дорогой. Отец пожал плечами и ответил, что мы снимем его на две ночи.

— Впрочем, ночами нам, пожалуй, лучше вообще сюда не возвращаться, а то сами не заметим, как ляжем и уснем, — заметил он, повернувшись ко мне, пока администратор заново вписывал наши имена в регистрационный журнал.

— Тебе никто не мешает спать по ночам, — отозвался я.

Отец коротко взглянул на меня и молча покачал головой.

— Я сморозил херню?

— Ага. Но, учитывая ситуацию, не вижу в этом ничего удивительного. Я имею в виду, в херне.

Как правило, папа не выражался. Он всегда следил за тем, что говорит (о маме я такого сказать не могу), и использовал ругательства лишь в исключительных случаях. Никогда прежде я не слышал, чтобы он произносил бранные слова тем естественным, будничным тоном, которым разговаривал сейчас. Похоже, я чего-то недопонимал.

Заселившись в новый номер, мы сообразили, что должны непременно посетить магазин одежды или универмаг. У нас с собой не было чистых рубашек, нижнего белья и футболок, ведь мы рассчитывали провести в Марселе всего одну ночь.

Мы вышли на улицу, купили два бутерброда с сыром (они оказались жутко безвкусными) и два пива, устроились на скамейке перекусить, а потом направились в турбюро, которое нам порекомендовали в отеле.

Замена билетов отняла массу времени. Сотрудник, очевидно, особым умом не отличался и потому по несколько раз переспрашивал отца и показывал жестами и мимикой, что ничего не понимает, хотя папин французский был безупречен. При этом с лица сотрудника не сходило раздражение: казалось, бедолаге срочно нужно бежать по неотложным делам, а вместо этого он вынужден тратить бесценные минуты на заполнение дурацких бумажек для докучливых итальянцев.

Я нервничал и сокрушался, что не говорю по-французски, иначе вступил бы в беседу и осадил этого тупицу. Мне было важно поддержать отца, который, как я считал, тоже досадовал на хамоватого француза.

К моему удивлению, папино лицо излучало спокойствие и выглядело странно помолодевшим. На улице припекало, пиджак и галстук отец оставил в гостинице, его волосы были взлохмачены (впервые в жизни я видел папу растрепанным). Судя по взгляду отца, неучтивый сотрудник турагентства даже улучшил ему настроение.

В конце концов мы получили билеты и папа распрощался с французом чрезвычайно любезным голосом, в котором сквозило адское негодование.

На улице мы посмотрели друг другу в глаза, и у меня возникло ощущение, что мы никогда не делали этого прежде.

— Теперь поищем телефон, — бодро проговорил отец. — Я должен позвонить на факультет и предупредить, что завтра меня не будет.

— В следующем году мне поступать в университет, — заметил я невпопад.

— Я помню. И как, есть идеи, куда именно?

— Пока нет. А ты уже знал за год до окончания школы, кем хочешь быть?

Он неопределенно махнул рукой:

— Еще во времена учебы в средней школе я не сомневался, что буду изучать математику или в крайнем случае физику. Других вариантов не рассматривал.

Отец закурил. Интересно, сколько сигарет он выкурил сегодня? И не сосчитать. Мы молча шли, озираясь в поисках телефонной будки. В моей голове крутился еще один вопрос, но я не был уверен, что его стоит задавать.

— А мама? — решился я наконец.

— Что мама?

— Знала, на какой факультет хочет поступать?

— Скорее всего, да. Она с юности мечтала заниматься гуманитарными науками. Уже учась в университете, она стала изучать историю искусств. Твоя мама никогда не думала о том, чтобы посвятить себя, например, инженерному делу или медицине.

— Некоторые мои друзья, как и ты, выбрали профессию еще в средней школе. Меня это так удивляет!

— Ну, тут все зависит от мотива, — отозвался папа, туша окурок о стену и бросая его в мусорный бачок.

— Дети врачей хотят изучать медицину, дети юристов хотят изучать право. Но разве можно лет в двенадцать быть уверенным, что ты готов посвятить себя медицине или праву? А может, у тебя к этим наукам душа вообще не лежит? По-моему, ребята просто стремятся подражать своим родителям, точнее, отцам — матери-то у них не работают.

— Согласен, это стремление часто заводит людей не туда. Мои одноклассники, пошедшие по стопам своих отцов, никогда не казались мне счастливыми.

— А помнишь, как ты водил меня в свой кабинет в университете? Я был там всего однажды.

— Помню-помню. Тебе было лет шесть или семь. Ты очень расстроился, увидев, что у меня такой тесный и невзрачный кабинет.

Я тогда и вправду огорчился не на шутку. Зная, что папа дружит с великими учеными из разных уголков мира, я считал его важной персоной, которой по статусу положен роскошный кабинет. До того, как я там побывал, мне представлялось, что отец работает в просторном светлом зале с большими окнами, где размещается хитроумное оборудование и хранятся тысячи книг. Что ж, книг там и в самом деле оказалось предостаточно, а в остальном мои фантазии не сбылись.

Папин кабинет был закутком, в котором имелось всего одно нормальное окно. Шкафы, полки, стол и даже хлипкие столики у стен ломились от учебников и другой литературы.

Войдя туда, я испытал разочарование, но никогда и никому о нем не рассказывал. Я очень удивился, узнав, что отец заметил это в тот день и не забыл спустя столько лет.

То, как спокойно он сейчас об этом говорил, меня озадачило. Я сунул руки в карманы и шел рядом с отцом.

Наконец на нашем пути попался телефон-автомат. Папа стал набирать университетские номера и со второй или третьей попытки сумел дозвониться до того, кто мог ему помочь. С кем именно он разговаривал, понять было трудно, поскольку отец ко всем обращался на «вы». В этом они с мамой тоже разнились: мама легко и быстро переходила на «ты» с любым собеседником. Можно сказать, она во многих отношениях являлась представительницей другой, более поздней эпохи, нежели та, в которую она родилась и выросла.

— Так-с, отлично, с этой минуты у нас с тобой маленькие каникулы, — произнес отец, повесив трубку. — Иногда человек мнит себя незаменимым и верит, что без него мир