Ревность - Катрин Милле

Мне кажется, что именно в это время родилась Катрин М. Та, кем я была рядом с Жаком, наблюдала за той или теми, кем я становилась в своих сексуальных эскападах, — наблюдала пристально и в то же время отстраненно, так что в конце концов многолетние неосознанные наблюдения превратились в материал для книги. Если попытаться восстановить тогдашнее состояние моего сознания, то мне не найти лучшего сравнения, чем со способностью воспринимать окружающее внимательно, но как бы с расстояния, — какая возникает, когда приходишь в себя после обморока. В это мгновенье предметы, находящиеся на уровне глаз, выглядят огромными и необычно приближенными, а голоса тех, кто рядом с тобой, громким эхом отдаются в голове; и именно с помощью этих знаков, которые кажутся увеличенными, удается определить нахождение собственного тела и понять, что оно занимает неподходящее место: либо на полу, куда ты упал, либо где-то еще, куда тебя занесло. Я, всегда наслаждавшаяся сексуальной свободой, словно речь шла о чем-то врожденном, теперь начала фиксировать собственные изображения в разнообразных ситуациях и встречах, и впервые в жизни они показались мне выразительными.

Таким образом, наша жизнь может складываться не так, как диктует нам традиция, — в виде полоски дороги, тянущейся к невидимому прошлому, в виде напластований, столь же твердых, как земная кора, и, подобно ей, состоящих из взаимопроникаемых слоев. И хотя теперь я умела контролировать свои порывы, но все равно поддерживала какие-то связи, которые иногда влекли за собой рискованные встречи, давно уже ставшие для меня сексуальной рутиной. Но поскольку я вела себя так с Клодом (но не с Жаком), мне постепенно стало казаться, что все это относится к слою отложений, столь удаленному от моей повседневной жизни и столь герметически закрытому по отношению к ней, что, отправляясь туда, я чувствовала себя почти что спелеологом. Так наше сознание подбрасывает нам парадоксы, позволяющие справиться с внутренними противоречиями: в то время как некоторые сны настолько сильно пропитывают нашу реальность, что внедряются в нее как данность, наш ум, напротив, заставляет нас переживать определенные моменты нашей сиюминутной жизни до такой степени вырванными из рамок повседневности, что можно подумать, будто они либо привиделись во сне, либо принадлежат прошлому, и это позволяет нам относиться к ним не серьезнее, чем к химерам или давним воспоминаниям.

Был у меня такой период, когда в канве моей жизни так тесно переплелись не только ее фрагменты, прожитые как сон, но и множество настоящих снов, что в результате возникла ткань со сложным набивным орнаментом, где выпуклость фантазий воскрешала столько же эмоций, сколько и реальных фактов. Речь идет о годах после ухода из жизни моего отца, а несколько месяцев спустя — и матери, чей уход был особенно драматичен, поскольку она сама осуществила свой выбор. Не находя тому объяснений, я заметила, что вскоре после этих горестных событий, особенного второго, у меня на долгое время вошло в привычку предаваться несвойственным для меня эротическим грезам. До того мои фантазмы служили лишь приложением к сеансам мастурбации, и я впускала туда партнеров, образы которых, как мозаика, были составлены из самых разных кусочков. Я грезила обрывками, прокручивая снова и снова короткие и, скорее, нейтральные сценки, как например диалоги или взгляды с обещанием близости, обмен репликами в стиле легкого флирта, — все те знаки, которые в жизни, несмотря на их незначительность, иногда вызывали во мне столь острое удовольствие, что оно вызывало спазм, но в тех условиях этого не хватало для завершения мастурбации. Может быть, эта несвойственная мне сдержанность была вызвана тем, что тогда я стала отыскивать типажи своих партнеров среди более или менее конкретных людей, входивших в мое окружение, и, по крайней мере, я могла случайно повстречаться с ними?

Я больше не испытывала потребности превращать эти сны в реальность. Я никогда не была донжуаном в юбке. А то, что мне удавалось свободно вести сексуальную жизнь, превратило меня в фаталистку; если связь должна была завязаться, то эта возможность всегда представлялась, и у меня не создавалось впечатления, что я влияю на ход событий; если же нет — волна желания должна была отхлынуть и устремиться в другом направлении. Поэтому в моих фантазмах в течение нескольких лет оживали двойники пяти или шести реально существующих людей; сложилось так, что в действительности только один из них сыграл свою роль в реальной жизни, но природа этой связи была такова, что на всем протяжении наших отношений они скорее развивались в моих мечтаниях, чем наяву. Человек этот был со странностями — любовник, умевший чередовать нежность с грубостью, внезапно без видимых причин вообще прекращал всякое общение, то есть запирал дверь и отключал телефон. Возможно, в силу этих необъяснимых перепадов его настроения я впервые отважилась на маневры по сближению, которые долго планировала в уме. Сегодня я вряд ли смогу определить, сколько времени у меня ушло на то, чтобы заполнить интервалы между свиданиями игрой фантазии, поскольку мне кажется, что количество часов, потраченных мною на разработку стратегий с целью прорыва обороны или подготовки подробного сценария нашей встречи, пугающе велико.

Я планировала день, заранее определяя плацдармы для своих грез: в транспорте, в приемной врача или какого-то начальника, где предполагалось долгое ожидание, точно так, как я бы готовилась к обычному свиданию. Сколько раз я засыпала и просыпалась, разрабатывая в уме эти планы и с радостью предвкушая их удачный исход? Наверное, это продолжалось годы, поскольку я иногда замечала, что мне удается жить этими виртуальными приключениями в течение многих недель, а иногда даже месяцев, когда объект из плоти и крови исчезал из поля зрения. Впрочем, сила желания велика, а ресурсы воображения неистощимы, потому четыре или пять месяцев подпитываемого таким образом ожидания были столь щедры на эмоции и насыщены ими, как если бы тот, кто занимал мой ум, на самом деле все это время жил рядом со мной. Вот почему тот, кто долго ждет, не отчаивается. Не поддаваясь безумию, не смешивая мечты с реальностью, он черпает в своей одержимости опору, которая образует устойчивые мостики, связывающие подлинные события нашей жизни; правда, зачастую именно этим событиям в силу их мимолетности или вызванного ими разочарования следовало оставаться лишь снами. Какое место занимают в нашей жизни два часа поспешных ласк по сравнению с целыми днями сотни раз повторяющегося предвкушения этих минут? Не правда ли, что именно недостаток реальных событий насыщает наши сны дополнительным содержанием? В таких условиях ход времени, иначе говоря, чередование событий, составляющих реально прожитую жизнь, не истощая ожидания и не скрывая под своими напластованиями вымышленные творения, напротив, способствует появлению все новых и новых снов; поэтому разбуженный мечтатель, так же как и погруженный в свои ночные сновидения спящий, теряет представление о времени. И именно вновь обретя ощущение времени, в один прекрасный день он возвращается с небес на землю. Нет такого события, которое способно потрясти его. Словно устроившийся у нас на животе котенок, упорно и настойчиво мурлычущий там от удовольствия, возможно, испугавшись шума, внезапно выгибает спину, потягивается и исчезает, как будто услышал неразличимый для нас зов, — так и наше желание неожиданно покидает свой объект. Ничто не предвещало нам расставания. Как-то я заметила, что уже довольно давно не видела этого человека и он не появлялся в моих снах. Только тогда возникло понятие времени. Я сказала себе примерно так: «Я полгода не думала о нем! И представить себе не могла, что такое возможно!».

Мечтатели огибают разные мысы на своих утлых суденышках, пока не налетит буря и не опрокинет их. В то время когда другие натыкаются на препятствия или пытаются найти обходной путь, эти без всяких блужданий отыскивают проход, который позволит им погрузиться в сон, — и за то время, пока длится этот сон, возможно, препятствие останется уже далеко позади. Поскольку им не нужно бороться, они не отступаются от своих снов, не отказываются от своих желаний и сохраняют детскую доверчивость фантазеров. Начиная с того момента, когда мне пришлось строить совместную жизнь с Жаком, я выбрала для себя общий стиль поведения — более спокойный, чем с Клодом. Наши темпераменты сочетались лучше, а образ жизни писателя, его интересы подходили мне больше, чем образ жизни торговца произведениями искусства. К этому можно добавить, что сексуальная вседозволенность безо всякой на то договоренности с нашей стороны стала, как я уже говорила, запретной темой; тем самым мы ограждали себя от риска приступов ревности, которые эпизодически случались, когда я была с Клодом. Наблюдатели отмечали крейсерскую скорость, которую я, казалось, сумела развить.