Дьявол в Белом городе. История серийного маньяка Холмса - Эрик Ларсон

С самого начала между двумя фирмами возникли напряженные отношения, хотя никто не мог знать, что они еще более обострятся через несколько лет и проявятся в форме злобных нападок Салливана на самые значительные достижения Бернэма – после того как его собственная карьера сойдет на нет из-за неприятностей и растворится в алкогольном чаду. Но сейчас напряженность в отношениях сделалась более утонченной, коварной и походила на вибрацию перенапряженной стальной конструкции, сопровождаемую невнятным скрипом. Причина заключалась в противоречивых представлениях о природе и целях архитектуры. Салливан в первую очередь видел себя художником, идеалистом. В своей автобиографии, в которой он всегда писал о себе в третьем лице, он изображал себя «невинным существом, сердце которого неразрывно связано с искусством, философией, религией, блаженством естественного очарования, собственными поисками человеческой сути, личной стойкой верой в милосердие, даруемое силой». Он называл Бернэма «колоссальным торгашом», сосредоточившимся на возведении самых больших, самых высоких, самых дорогостоящих построек. «Он был слоноподобным, бестактным и болтающим без умолку человеком».

Рабочие приступили к постройке «Аудиториума» 1 июня 1887 года. В результате было построено богатое здание, которое на тот момент явилось самой крупной частной постройкой в Америке. Театр имел более четырех тысяч посадочных мест – на тысячу двести мест больше, чем театр Метрополитен-опера в Нью-Йорке. Он был оснащен установкой кондиционирования воздуха с прохождением воздуха надо льдом. В окружающих зданиях расположились коммерческие офисы, огромный банкетный зал и отель с четырьмя сотнями роскошных номеров. Один немецкий путешественник вспоминал, как простым поворотом диска электрического устройства, укрепленного на стене над кроватью, он мог заказать себе в номер полотенца, ледяную воду, газеты, виски или вызвать чистильщика обуви. «Аудиториум» стал самым известным зданием Чикаго. На его торжественном открытии присутствовал президент Соединенных Штатов Бенджамин Гаррисон.

В конечном итоге эти достигнутые конкурентами успехи не имели большого значения для Бернэма и Рута. Гораздо худшим было то, что произошло – и притом весьма скоро, а именно 14 февраля 1890 года – в день решающего голосования по поводу выставки, которое, казалось, открыло перед партнерами дорогу успеха длиною в жизнь.

Вокруг здания, в котором размещалась редакция газеты «Трибюн», воцарилась тишина. Толпе нужно было несколько мгновений для того, чтобы переварить новости и отреагировать на них. Первым это сделал какой-то мужчина с длинной белой бородой. Еще раньше он поклялся не бриться до тех пор, пока Чикаго не получит права на проведение выставки. Теперь он взобрался на ступеньки лестницы стоящего рядом «Доверительного паевого инвестиционного банка». Стоя на верхней ступеньке, он издал вопль, который один из присутствующих сравнил с пронзительным визгом ракеты, взмывающей высоко в небо. Многие в толпе поддержали его крик, и вскоре две тысячи мужчин, женщин и несколько детей – в основном разносчики телеграмм и курьеры – исторгли из своих глоток единый возглас, который, подобно внезапному наводнению, пронесся через «ущелье» из кирпича, камня и стекла. Мальчишки-курьеры помчались разносить новость, а в это время разносчики телеграмм выскочили из офисов Почтово-телеграфной компании и компании «Вестерн Юнион», разбросанных по всему городу, или оседлали свои «безопасные» велосипеды фирмы «Поуп» и бросились каждый по своему адресу: один – в «Гранд Пасифик отель», другой – в «Палмер-хаус», остальные – кто в «Ришелье», кто в «Аудиториум», в «Веллингтон», в фешенебельные особняки на берегу Мичигана и в районе Прерии; в клубы «Чикаго», «Сенчури», «Юнион Лиг» – в дорогие бордели, в особенности «Керри Уотсонс плейс», с прелестными женщинами и потоками шампанского.

Один разносчик телеграмм пошел в назначенное место через темную неосвещенную аллею, где пахло гнилыми фруктами и было тихо, если не обращать внимания на отдаленное шипение газовых фонарей на улицах, оставшихся у него за спиной. Он нашел дверь, постучал и вошел в комнату, полную мужчин; некоторые были молоды, некоторые стары, и все они стремились говорить разом, а некоторые были пьяны. Гроб, стоящий в центре комнаты, служил им барной стойкой. Освещение было тусклым и обеспечивалось газовыми форсунками, спрятанными под черепами на стенах. Другие черепа были беспорядочно разбросаны по комнате. Петля палача висела на стене вместе с другим подобным оружием и одеялом, запачканным кровью.

Эти артефакты придавали зловещий вид штаб-квартире «Уайтчепельского клуба», названного по имени лондонского района трущоб, в котором за два года до того Джек-Потрошитель совершил свои убийства. Президент клуба носил официальный титул Потрошителя, а членами клуба были в основном журналисты, которые приносили на его собрания истории об убийствах, собранные на городских улицах. Развешанные по стенам орудия действительно использовались при совершении убийств и были пожертвованы клубу чикагскими полицейскими; черепа принес психиатр, работающий в расположенной по соседству богадельне; одеяло было даром одного из членов клуба, которому оно досталось, когда он освещал для прессы сражение между армией и сиу [55].

Узнав о том, что Чикаго одержал победу и стал городом проведения выставки, люди, собравшиеся в Уайтчепельском клубе, сочинили телеграмму Чонси Депью [56], который считался самым ярким представителем развернутой в Нью-Йорке кампании за проведение выставки в этом городе. Депью обещал членам Уайтчепельского клуба, что в случае победы Чикаго он при встрече передаст себя в руки членов клуба, чтобы быть расчлененным самим Потрошителем – разумеется, метафорически, предполагал он, хотя кто знает? К примеру, гроб, служивший в клубе барной стойкой, первоначально использовался для перевозки тела одного из членов клуба, который покончил жизнь самоубийством. После выноса тела члены клуба притащили труп в ландшафтный озерный заповедник «Дюны Индианы» [57] на озере Мичиган, где разложили немыслимых размеров костер. Они положили тело на его вершину, после чего подожгли. Облачившись в черные робы с капюшонами и держа в руках факелы, они ходили вокруг огня, распевая гимны в честь усопшего, перемежая пение с потягиванием виски. У клуба вошло в обыкновение посылать своих одетых в робы людей для захвата и похищения заезжих знаменитостей, которых увозили в черных каретах с затемненными окнами – причем вся процедура проходила молча, без единого слова.

Телеграмма, отправленная клубом, настигла Депью в Вашингтоне спустя двадцать минут после окончательного голосования, как раз тогда, когда группа конгрессменов, представляющих Чикаго, начала праздновать победу в отеле «Виллард» недалеко от Белого дома. В телеграмме был вопрос: «Когда мы сможем увидеть вас на нашем разделочном столе?»

Депью немедленно прислал ответ: «Я в вашем полном распоряжении и после сегодняшних событий готов передать свое тело на пользу чикагской науке».

Хотя Депью великодушно признал свое поражение, он испытывал большие сомнения в том, что Чикаго действительно понимает, что ждет этот город впереди. «Самая великолепная выставка нашего времени только что успешно завершилась в Париже, – говорил он в интервью газете «Трибюн». – Что бы вы ни сделали, все будет сравниваться с нею. Если вы достигнете того же уровня, вы добьетесь успеха. Если вы его превзойдете, это будет триумф. Если уровень вашей выставки окажется ниже, вам придется держать ответ перед всем американским народом за то, что вы не сумели достичь требуемого уровня».

«Учтите это, – предостерегал он. – И действуйте осмотрительно!»

Для финансирования и строительства выставки в Чикаго в темпе была создана официальная корпорация «Компания Всемирной Колумбовой выставки». Спокойно, не привлекая излишнего внимания, руководство города дало понять, что ведущими проектантами будут Бернэм и Рут. Бремя восстановления национальной гордости и значимости, пошатнувшихся после Парижской выставки, легло на плечи Чикаго, а Чикаго, в свою очередь, не колеблясь, но осторожно переместил его на верхний этаж «Рукери».

О провале не могло быть и речи. Бернэм знал, что, если выставка закончится неудачей, это будет сверхчувствительный удар по национальной гордости: Чикаго будет унижен, а его собственная фирма получит сокрушительный удар. Везде, где появлялся Бернэм, всегда находился кто-либо – знакомый, редактор, приятель по клубу, – кто внушал ему, что нация ожидает от предстоящей выставки чего-то грандиозного. И ожидает в назначенное время. На то, чтобы построить один лишь «Аудиториум» (а заодно и привести Салливана на грань физического коллапса), ушло почти три года. А теперь Бернэму и Руту было предложено возвести то, что по объему строительства было сравнимо с целым городом, за примерно такое же время – причем построить надо было не просто город, а такой город, который мог превзойти блеск и великолепие Парижской выставки. Кроме того, выставка должна была принести доход. Среди ведущих деятелей чикагской элиты получение дохода считалось делом личной и общественной чести.