Дьявол в Белом городе. История серийного маньяка Холмса - Эрик Ларсон

Каждым воскресным утром Рут играл на органе в Первой пресвитерианской церкви и писал рецензии на оперные спектакли для «Чикаго трибюн». Он постоянно читал книги по философии, наукам, искусству и религии и благодаря своей способности обсуждать любую тему, проявляя при этом ум и выдающиеся знания, был широко известен всему Чикаго как исключительно компетентный собеседник. «Он обладал выдающейся способностью убеждать, – говорил один из его друзей. – Казалось, не существовало такого предмета, который он бы не изучил и не исследовал и который не знал бы досконально». Он обладал тонким чувством юмора. Однажды в воскресенье Рут, как обычно, играл на органе с присущей ему серьезностью. Прошло немало времени, прежде чем все поняли, что он играет «Кыш, муха, не беспокой меня!» [51]. Одна женщина, которая часто видела Бернэма и Рута вместе, сказала: «При виде их мне всегда приходила в голову мысль о двух больших деревьях, вокруг которых постоянно резвятся молнии».

Каждый из них был хорошо осведомлен о способностях партнера и относился к нему с уважением. Результаты этой гармонии отражались на том, как работала и управлялась их фирма, которая, по словам одного историка, функционировала с механической точностью забойного цеха; это сравнение можно рассматривать как прямое указание на отточенный профессионализм Бернэма и его личную связь со скотобойней. Но Бернэм также создал в компании такую атмосферу корпоративной культуры, которой не было и в следующем столетии. Он организовал гимнастический зал. Во время обеденного перерыва четверо сотрудников играли в гандбол. Бернэм давал уроки фехтования. Рут наигрывал свои импровизации на взятом напрокат пианино. «В компании постоянно выполнялась срочная работа, – вспоминал Старрет, – но сама атмосфера, царившая в ее стенах, была исключительно свободной, легкой и человечной по сравнению с тем, что я наблюдал в других компаниях, где мне пришлось работать».

Бернэм понимал, что он и Рут вместе достигли такого уровня успеха, которого ни один из них не смог бы достичь, действуя в одиночку. Синхронность, с которой они работали, позволяла им брать больше сложных и требующих смелости проектов, причем в такое время, когда все, выходившее из-под карандаша архитектора, было новым и когда повышение этажности и массы здания увеличивало риск катастрофы. Гарриет Монро писала: «Каждый из них в своей работе постоянно и все более тесно зависел от работы другого».

Фирма разрасталась – вместе с ней разрастался город. Он становился больше, выше и богаче; но одновременно с этим он становился грязнее, темнее и опаснее. Клочья дыма и пятна котельной сажи затемняли его улицы, оставляя в поле видимости лишь соседний дом; особенно трудно было зимой, когда топящиеся углем печи горели практически беспрерывно. Нескончаемые потоки поездов, вагонов канатной дороги, вагонеток, пассажирских вагонов, конных повозок разного рода – двухместных экипажей, четырехколесных экипажей, двухместных экипажей с откидным верхом, одноконных двух- или четырехколесных экипажей для двух или четырех человек, фаэтонов и погребальных колесниц – все с окованными железом колесами, грохочущими по булыжным мостовым подобно кузнечным молотам, – создавали непрерывный грохот, который не стихал даже после полуночи и не позволял открыть окно в душные летние ночи. В бедных районах горы мусора заполняли аллеи и сыпались на землю с давно переполненных мусорных баков, создавая банкетные залы для крыс и синих мясных мух. Трупы собак, кошек и лошадей часто оставались там, где эти животные падали, расставаясь с жизнью. В январе они замерзали в печальных позах; в августе их тела раздувались и лопались. Многие попадали в реку Чикаго – основную коммерческую артерию города. Во время обильных дождей речные воды струились грязевыми потоками в озеро Мичиган, почти достигая башен, установленных на местах, где в трубы водозабора питьевой воды для города закачивалась озерная вода. При дожде любая улица, не присыпанная щебнем, превращалась в вонючую смесь конского навоза, грязи и мусора, сочившуюся из стыков между гранитными блоками, подобно гною из ран. Чикаго внушал благоговейный трепет приезжающим и в то же время наводил на них ужас. Французский редактор Октав Юзен называл его «городом, подобным гордиеву узлу, таким же запутанным, таким же дьявольским». Пол Линдау, писатель и издатель, изображал его «гигантским кинетоскопом [52], наполненным ужасами, но исключительно по существу».

Бернэм любил Чикаго за те возможности, которые предоставил ему этот город, но при этом города он опасался. В 1886 году они с Маргарет были родителями пятерых детей: двух дочерей и троих сыновей; последний сын, Дэниел, появился на свет в феврале. В тот год Бернэм купил старый фермерский дом на озере в тихой деревушке Эвастон, которую некоторые люди называли «пригородными Афинами». В двухэтажном доме, окруженном «превосходными старыми деревьями», располагалось шестнадцать комнат; придомовый земельный участок имел прямоугольную форму, упиравшуюся одной стороной в озеро. Бернэм купил его вопреки первоначальному несогласию жены и ее отца. Он даже не поделился планами с собственной матерью вплоть до момента завершения сделки. Позже в письме он извинился перед ней. «Я сделал это, – объяснял он, – потому, что не мог больше выносить того, что мои дети видят на улицах Чикаго…»

Успех легко пришел к Бернэму и Руту, но у партнеров были и трудности. В 1885 году огонь разрушил «Греннис блок», их флагманскую постройку. Один из них находился во время пожара в офисе, и ему удалось спастись, сбежав вниз по задымленной лестнице. После этого они перебрались на верхний этаж здания «Рукери». Тремя годами позже спроектированный ими отель рухнул в Канзас-сити в процессе строительства, в результате чего несколько человек получили травмы, а один человек погиб. Бернэм тогда не находил себе места. Для проведения расследования город пригласил коронера [53], который сосредоточил все внимание на строительном проекте. Впервые за свою карьеру Бернэм подвергся публичным нападкам. В письме жене он писал: «Ты не должна волноваться из-за этого происшествия, и неважно, что пишут газеты. Без сомнения, меня ждет порицание [54], да и другие трудности, через которые нам придется пройти и которые мы встретим стоя плечом к плечу, мужественно, не сгибаясь, какое бы бремя на нас ни свалилось».

Это испытание оставило в нем глубокий след – в особенности то, что его компетентность подверглась проверке чиновником-бюрократом, на которого он не имел никакой возможности повлиять. «Этот коронер, – писал он Маргарет спустя три дня после обрушения здания, – это маленький доктор, не согласный ни с чем, политический наемник без мозгов, который терзает меня». Бернэму было грустно и одиноко и очень хотелось поскорее вернуться домой. «Я отдал бы все на свете, чтобы вернуться и быть снова в своем мире, вместе с вами».

Третий удар он получил в тот же период, но это был удар иного характера. Хотя Чикаго быстро обретал признание промышленного и коммерческого центра, ведущие представители его промышленно-коммерческой элиты болезненно воспринимали доносившиеся время от времени из Нью-Йорка насмешливые упреки в том, что их город не обладает практически никакими культурными ценностями. Для того чтобы ответить должным образом на подобные упреки, один видный гражданин Чикаго, Фердинанд У. Пек, предложил построить «Аудиториум» – зрительный зал таких огромных размеров с такой превосходной акустикой, чтобы он мог заглушить всякого рода брюзжания, доносящиеся с Востока, а также извлечь материальную выгоду из полезного жителям Чикаго дела. Пек задумал поместить этот гигантский театр в еще большее здание, в котором должно быть место также и для отеля, банкетного зала и офисов. Большинство архитекторов, обедавших в ресторане Кинсли, который в Чикаго по статусу считался равным ресторану Дельмонико в Нью-Йорке, согласились с тем, что это, возможно, будет наиболее важным архитектурным событием в истории города, а раз так, то эта работа, вероятнее всего, достанется Бернэму и Руту. Такого же мнения придерживался и сам Бернэм.

Однако Пек выбрал чикагского архитектора Данкмара Адлера. Если проект окажется несостоятельным с точки зрения акустики, все строительство можно считать провальным, вне зависимости от того, насколько импозантным будет выглядеть объект по завершении работ. До этого времени только один Адлер показал на деле четкое понимание принципов проектирования с учетом требований акустики. «Бернэм не обрадовался этому, – писал Луис Салливан, ставший партнером Адлера, – да и Джон Рут не пришел от этого в восторг». Когда Рут увидел первоначальный вариант проекта «Аудиториума», он сказал, что все это выглядит так, словно Салливан «просто пристроил украшающие элементы к другому фасаду».