Дядя Икс - Аделаида Котовщикова

Поднялось сразу много рук.

— Почему ты так думаешь? — спросила Валентина Федоровна.

— Подлежащее — это основное, ну, самое главное слово. А тут… главное, что праздник был… женский… — Последние слова Кирилка проговорил неуверенно: вон как ребята тянут руки, видно, хотят его поправить.

— Но ведь подлежащее отвечает на вопросы «кто?» и «что?», — сказала учительница. — А на какой вопрос отвечает «женский»?

Так и есть, он ошибся: подлежащим оказалась «страна», а совсем не «женский». Валентина Федоровна поглядела на Кирилку с огорчением:

— Весь урок ты плохо слушаешь, Кирилл. И за домашнее задание тебе двойка. Три грубых ошибки. Что-то ты у нас в последние дни разболтался. Очень печально.

Дома, сразу после обеда, Кирилка озабоченно разложил на письменном столе тетрадки. Даже на улицу с Патом не попросился. Лучше уж сразу отделаться от уроков. А если не успеет погулять, то пойдет провожать Пата и Гордеевну до трамвайной остановки.

— Что это на тебя сегодня усердие напало? — Гордеевна заглянула через Кирилкино плечо в тетрадку и спросила насмешливо: — А корь под кустом растет? Или коклюш?

Кирилка рассмеялся:

— Это болезни!

— А почему же грипп у тебя растет под кустом? Да еще с одним «п». Какое проверочное слово, ну-ка?

— Грибы.

— Вот именно. Будешь грипп под кустом выращивать, живо двойку получишь.

Кирилка вздохнул.

— Уже получил. И с подлежащим не так… Я думал: женский, а не женский вовсе…

— Вот оно что! — протянула Гордеевна. — Тот-то я вижу, ты хмурый явился. — Подумала и сказала: — Если еще двоек нахватаешь, я Пата не приведу. Пусть дома с тоски воет.

Кирилка заплакал. Пат подошел к его стулу, поднял голову, тявкнул, мол, чего ты? Кирилка бросил ручку, слез со стула, сел возле Пата на корточки, обхватил его за шею и заревел пуще.

— О господи! — с досадой пробормотала Гордеевна. — Как нарочно, мне сегодня ни на секунду опоздать нельзя. Да не обливай ты его слезами, не навеки прощаешься!

О провожании до трамвая Кирилка и заикнуться не успел: Гордеевна вихрем умчалась. И Пата уволокла.

Глотая слезы, Кирилка взял в скобки написанное и написал упражнение заново. Так велит делать Валентина Федоровна, если намазал или неверно сделал.

Тихо, как тихо! Впору дожидаться, как бывало, чтобы мышь скреблась. Тоска затопила Кирилкино сердце. Наверное, Гордеевна только грозится, что Пата не приведет. Но ведь Кирилка прежде двоек не получал, даже когда пропускал много…

Зазвонил телефон. Мама, конечно! Придется ей сказать про двойку и про то, что он разболтался. Неприятно.

— Послушай, Кирилл, — раздался необычно серьезный голос Виталия Афанасьевича. — Со мной случалось иногда. Ты помнишь, что это значит?

— Через стенки? Да? — взволнованно спросил Кирилка.

— Да-да. И я увидел через стенки, что ты сидишь и ревешь. И что вообще у тебя подлежащее против Пата.

— Как это? — не понял Кирилка.

— Ну, противниками стали, столкнулись их интересы.

— Потому что она сказала, Гордеевна… — Кирилка всхлипнул.

— А мужчины носом не хлюпают. Двойку исправишь. Главное, не унывай! И помни, что я с тобой! Хоть и через стенки. Но это не так уж важно. Ну, что, полегчало тебе?

— Ага! — У Кирилки и правда тоска куда-то девалась.

— Выше голову, сын радиста!

— Есть выше голову! — повеселевшим голосом ответил Кирилка.

Три копейки

Петька весело сообщил:

— А я бороду приклеил вечером. Столярным клеем. Из пакли борода. Под лестницей нашел клок пакли. Даже два клока.

Гордеевна покачала головой.

— Экая радость! Под лестницей подобрал грязную паклю — фу! У тебя же подбородок заболит.

— Уже заболел! — Петька задрал голову и показал красноту на подбородке.

Ваткой Гордеевна осторожно вымыла Петьке подбородок и намазала какой-то желтой мазью. Баночку с мазью она достала из кухонного шкафчика с самой верхней полки. Если бы захотелось сделать шурду-бурду так лекарства теперь и не отыщешь.

— Домой вчера хорошо попал? — спросила Гордеевна.

Она уже знала, что ключа от квартиры Петьке не доверяют. Жильцов в их коммунальной квартире много, и всегда кто-нибудь открывает Петьке дверь. Но иногда случалось, что никого не было дома. Тогда Петька скитался по улицам, пока не удавалось дозвониться. А ключ от комнаты лежал под половиком у двери. Все знали, где Петька с матерью прячут ключ. Сколько раз Петька предлагал вбить гвоздь в косяк и вешать ключ на него. Хоть нагибаться не придется. Но мать не соглашалась: «А вдруг кто чужой в коридор забредет? Под половиком искать не догадается, а тут — нате, прямо и висит ключ».

— Бабка Панкратьевна была дома, — сказал Петька и весело похвастался: — А я ей позавчера отомстил!

— Отомстил? За что?

— Она бросила в кухне на табуретке свое вязанье. А мама нечаянно на пол его столкнула. Спицы выскочили, петли спустились — подумаешь! А Панкратьевна маму обругала: «Вот неловкая!» Сама-то больно ловкая. Тут же всю мелочь из кошелька просыпала. Ищет-ищет под столами. Вместе с моей мамой. Гривенник нашли, и пятак, и пятнадцать копеек. А три копейки в угол закатились. Я их потом нашел. Да не отдал! Не обзывай мою маму!

— Попробовал бы кто мою маму обидеть! — воскликнул Кирилка. — Уж я бы тому показал!

Но Гордеевна помрачнела.

— Не отдал, значит? Как нехорошо! Ты же эти три копейки, выходит, украл.

— Ничего не украл. Просто нашел.

— Нашел, да не отдал. Чужое себе взял.

— А зачем она мою маму… Вот я ее и надул!

— Матери ты об этом рассказывал?

— Нет, не рассказывал.

— То-то. Да твоя мама лучше бы десять упреков выслушала, тем более от старого человека, чем один раз узнала бы, что ее сын чужое присвоил. Ты это и сам чувствуешь, не маленький, потому и не сказал матери. Отдай Панкратьевне три копейки! Сегодня же! Скажешь, что нашел.

— Как я отдам? Их уже нету.

— Где ж они?

— Конфетки купил. В школьном буфете. Съел уже.

— Одну конфетку мне дал, — растерянно сказал Кирилка.

Гордеевна совсем расстроилась.

— Ай-яй-яй! Ну, вот что, Петюшка, я тебе дам три копейки. Подарю, значит. Тем более, наш Кирилка, оказывается, тоже ел конфету, купленную на краденые деньги.

Мальчики густо покраснели.

— Да я же… нашел, — начал оправдываться Петька срывающимся голосом.

Гордеевна сказала строго.

— Утаить чужое, хоть и найденное, все равно — украсть. — Она взяла со стола кошелек и порылась в нем. — Вот тебе три копейки. Как вернешься домой, сразу отдашь их Панкратьевне. И прощения попросишь, что не сразу отдал. Извините, мол, сразу как-то не успел. И чтобы ни-ког-да больше такое не повторялось! А то уважать тебя не буду.

Широко открытыми глазами Петька смотрел на Гордеевну:

— Уважать не будете?

— Ни уважать, ни любить тебя не буду. Так и знай!

Необычно присмиревший Петька вскоре ушел домой.

На другой день, едва переступив порог, он объявил:

— Я отдал бабушке Панкратьевне три копейки. Она обрадовалась, маме моей сказала: «Парень-то у тебя честный растет».

— Вот и хорошо! — промолвила Гордеевна.

И никогда больше, ни одним словом, она не упомянула об этих несчастных трех копейках.

Мама Людочка

— Кир, обедай скорей и ступай с Патом погуляй. Я его и вывести не успела. Платье для Людочки отпаривала.

Кирилка ничуть не удивился, что Гордеевна назвала его маму Людочкой. Со второй встречи она стала называть маму Людой и на «ты».

— Молоденькая совсем, чего уж! В два с половиной раза меня моложе.

Кирилка знал, что маме недавно исполнилось двадцать шесть лет, и стал было подсчитывать, сколько же лет Гордеевне, но вскоре бросил эту нудную затею.

А узнав, что мама воспитывалась в детском доме, потому что родители ее умерли в блокаду, Гордеевна стала называть маму «доченькой». На Кирилку Гордеевна часто ворчала и покрикивала, а на маму никогда не сердилась. Наоборот, случалось, отпускала ее в кино или в театр. Тогда и Пат оставался у них ночевать. Он спал на подстилке возле дивана, Гордеевна на диване, а мама на раскладушке. Ночью Кирилка тихонько вставал и перетаскивал Пата под свою кровать вместе с подстилкой. Но утром Пат снова оказывался возле дивана, сладко спал на голом полу.

Мама полюбила Гордеевну, как родную, и часто говорила:

— Как я благодарна судьбе, что она мне вас послала!

— Не судьбу благодари, а… ты знаешь кого. — Отчего-то Гордеевна косилась на Кирилку и делала безразличное лицо.

Папа Кирилкин, Сергей Дроздов, тоже жил когда-то в детском доме. Отца у него убили на фронте, а мать убило бомбой. Мама с папой воспитывались в одном и том же детском доме. Поэтому у них и бабушек никаких не было. Если бы папа не зимовал на Новой Земле, Гордеевна, очень может быть, называла бы его, как мама, Сережкой. Называла бы Сережкой или нет?