Смех Афродиты. Роман о Сафо с острова Лесбос - Питер Грин

Если бы Питтак был доселе жив, он мог бы столько поведать мне об этих днях. Если бы у него возникло желание. Или если бы он решил в один прекрасный день, что правда может оказаться забавнее, нежели его заковыристые пошлости и банальности с претензией на несторианскую[32] мудрость. Правда таится на дне колодца… На дне колодца… И образ колодца непрошено является в моем сознании. Глубокий широкий колодец с высокой каменной кладкой и поросшей мхом деревянной заслонкой. Его осеняет высокий платан. Рядом, неподалеку от кухни, квохчут куры в загоне, а поодаль из свалочной ямы доносится рычание псов, — очевидно, не поделили объедки. Стоит послеполуденный зной; я решительно отодвигаю заслонку и заглядываю вниз. Лучи солнца пронзили таинственные зелёные глубины, отраженный от зыбкой поверхности свет очертил контуры моей головы и плеч.

Как сейчас помню — вглядываюсь вниз, словно затерявшись в зеленом сновидении, и тут же возле меня появляется другая голова. Я на мгновение застываю, словно оцепеневшая: такой неожиданной показалась мне коллизия двух миров — мира грез и мира бытия. Медленно выпрямляюсь, щурясь от солнца; рядом со мной другая девчонка лет семи — долговязая, вся в веснушках, с короткими, по-мальчишечьи подстриженными волосами.

Руки в ссадинах и царапинах, на хитоне кое-как зашитая дыра.

— Привет! — сказала она. — Ты что, не слышала, как я подошла?

Я покачала головой.

— А ведь я, пожалуй, могла бы и столкнуть тебя туда, — сказала она таким тоном, будто и в самом деле могла пойти на это. — Я из фракийского детского отряда. Папочка говорит — никогда не доверяй этим сорвиголовам, они за горстку монет кому угодно всадят нож в спину. Но ты этому не верь. Как тебя зовут?

Я назвала свое имя. У девочки были странные, похожие на орешины и притом разные глаза. Один, если на него падал свет, светился зеленым огоньком, другой мог бы сойти за карий.

— Меня зовут Андромеда. — Она протянула мне свою всю исцарапанную руку и крепко пожала мою. — Сколько тебе лет?

— Пять. Шестой идет.

— А мне семь, — ответила она и тут же убрала руку; я никак не могла понять, чего она от меня хочет. — Ты во что любишь играть? — спросила она, резкими движениями почесав свои коротко остриженные кудряшки.

Вопрос застал меня врасплох. Как правило, мне приходилось играть одной. Трехлетний братишка Харакс был еще совсем кроха, Евригию и того меньше, всего-навсего годик, а родительнице моей не очень-то нравилось, когда соседи пускали своих отпрысков к нам в сад. Мысль вырваться за ограду самой мне как-то не приходила в голову.

— Не знаю, — неубедительно сказала я. — Во что угодно, лишь бы было веселей.

— Ничего себе веселье — пялиться в колодец, — сказала Андромеда. — Фу, да оттуда воняет! У вас что, кто-нибудь утоп там, что ли? — И, поняв, что ее вопрос так и останется без ответа, она подобрала камень и с силой пустила его точно в голову нашему самому крупному петуху, который, ничего не подозревая, любовался своим

блестевшим на солнце оперением. Куриный предводитель испустил отчаянный крик и свалился замертво. Я была возмущена и потрясена одновременно.

— Кто… научил тебя этому?

— Как кто? Конечно же папочка!

«Ничего себе», — подумала я, решив, что вовсе не этому хотела бы научиться у своего отца.

— Пошли, — сказала Андромеда, дернув меня за рукав. — Пойдем отсюда.

— Куда?

— Как куда? Конечно же к морю!

— Но… — Я хотела сказать, что мне не разрешают, но вовремя сообразила, что в глазах Андромеды это покажется глупостью. — Они же нас увидят!

— Никто нас не увидит. Папочка в доме, занят разговором с твоими родителями. Выскользнем через задний двор.

— Ну что ж, — неуверенно сказала я, и мы вышли.

Всласть поплескавшись, полазили по скалам, а потом

швыряли камни по плававшему на волнах бревнышку: Андромеда вообразила, будто это неприятельское судно, и почти каждый ее бросок попадал в цель.

— Как бы я хотела быть мальчишкой! — воскликнула она.

— Это еще зачем?

— А забавнее! К тому же девчонкам не положено воевать.

— Как, тебе еще и воевать хочется?! — изумилась я. Мы лежали бок о бок на песке в тени большой скалы и, по правде говоря, малость выдохлись: солнце уж очень пекло.

— Именно так! — сказала Андромеда, и ее обращенный ко мне зеленый глаз вспыхнул с новой силой, как пламя, когда кидаешь в него щепотку соли. — Да, разумеется, мне хочется сражаться. А тебе что, никогда не хотелось?

— Нет. Никогда не хотелось.

— Ну что ж, — великодушно сказала Андромеда. — В конце концов, тебе только пять лет. — Но в ее голосе явно чувствовалось разочарование.

— Так с кем же ты хочешь сражаться?

— Да есть один, в Митилене. Его надо убрать. Только чур, язык за зубами! Это страшная тайна!

— Ну а ты-то как узнала?

— Очень просто, — хихикнула Андромеда. — Спряталась в ларь да и подслушала папочку. — От этих слов я лишилась дара речи. — Ну и пылища же была в этом ларе! — продолжила Андромеда. — Я не удержалась и чихнула. Видела бы ты, как взбеленился мой папочка!!! Схватил за шкирку да отчесал ремнем на глазах стольких почтеннейших мужей, а затем взял с меня страшную клятву никому не рассказывать.

— Но ведь…

— Ты не в счет. Я имею в виду, твой папочка тоже посвящен.

На мгновение мне показалось, что жизнь вокруг меня остановилась. Надо мной угрожающе простерлось огромное бледное небо, словно солнце иссушило весь его цвет. Мне сделалось дурно, меня затрясло как в лихорадке. Все закружилось перед моими глазами; шатаясь, я хватала ртом воздух, а затем выбросила вперед руку, пытаясь устоять. Андромеда вытаращила на меня глаза:

— С тобой все в порядке? — спросила она.

Я кивнула. Как могла я ей объяснить, что сама мысль о возможном участии моего отца в любом акте насилия, не говоря уже о заговоре с целью человекоубийства, кажется мне невероятной дикостью! Нет, нет и еще раз нет!

— Пойдем обратно, — сказала я. — А то нас хватятся.

— Пойдем, пожалуй, — с безразличным видом сказала Андромеда, давая понять, что ей и самой надоело шляться где ни попадя.

Осторожно скользнув за ограду сада, мы увидели, как оба моих родителя мечутся туда-сюда под сенью большой сосны, что растет у фонтана. С ними чужак — крупный широкоплечий мускулистый бородач. Его смех, похожий на рев, эхом раскатывался по саду.

— Папочка, — прошептала Андромеда.

Мы переглянулись. Меня охватил ужас.

— Как ты считаешь — они уже голову потеряли, не зная, где нас искать?

— Да уж точно, — радостным голосом сказала Андромеда.

В это самое мгновение вся троица нас заметила. Великана, судя по всему, не нужно было учить, как поступают в таких случаях. Он перевел взгляд с нас на моих родителей, потом опять на нас. Затем шагнул нам навстречу, подхватил дочурку своей медвежьей лапищей, а другой отвесил ей звонкого шлепка по тому месту, откуда ноги растут. Андромеда завопила не своим голосом, но уже мгновение спустя с блаженной улыбкой ерзала на папочкиных плечах, устраиваясь поудобнее.

— Ну, я вижу, вы успели подружиться, — : сказал он. Вблизи Андромедин папаша казался еще громаднее, а густая черная шерсть на руках и ногах и расплющенный, точно у кулачного бойца, нос делали его похожим на чудовище. От него пахло потом и прокисшим вином.

Тут к нам подскочила моя мать. Она была явно рассержена, но, вопреки ожиданиям, бешеных тирад не последовало:

— Да вы не хуже меня знаете, от этих деток чего угодно ожидать можно! — только это и сказала.

Великан пропустил ее замечание мимо ушей.

— Клеида, не познакомите ли вы меня с этой очаровательной молодой особой? — спросил он.

— Еще чего! Да вы просто несносны! — запротестовала мать. Но в голосе ее зазвучали теплые дразнящие нотки, никогда не слыханные мною прежде. Яркие, будто изваянные из камня или бронзы черты и солидное сложение делали ее женщиной видной, но теперь она неожиданно стала еще и красивой.

— Моя дочь Сафо, — сказала она.

Великан вытянул свою могучую лапищу и бережно взял мою крохотную лапку.

— Надеюсь, мы познакомимся поближе, — сказал он и подмигнул мне. — Будешь слушаться мамочку, я с тобой гулять буду. Со мной не пропадешь! (Впоследствии, по прошествии многих лет, мне еще не раз придется вспомнить эту фразу — с легким ироническим наслаждением!) Восседая на плечах отца, Андромеда заговорщически улыбнулась мне.

— Не думаю, чтобы нянюшка дозволила им бегать вот так вольно, без всякого присмотра, — сказала мать, к которой ненадолго вернулось благожелательное расположение духа.

— Ну что, Клеида, будем любить друг друга? — сказал великан. — Право, не пристало такой прекрасной женщине тратить свой страстный пыл на этих негодных домашних слуг. Побереги немного и для тех, кто тебя по-настоящему ценит!