Танго смерти - Павел Нечаев

— Нет. Почему?

— Хреновая это работа, быть офицером. Пока ты солдат, ты отвечаешь сам за себя. Идешь, куда пошлют, делаешь, что приказали. А вот офицер… Послать в разведку боем Иванова. А почему не Петрова? А потому что Иванов хреново стреляет, а Петров меткий стрелок и на фронте давно. И если его убьют, плохо придется всем. А Иванова не жалко, помер Максим и хрен с ним, — Саша подошел к Цви и пристально глядя тому в глаза, жестко сказал: — Выбор и ответственность. Большая ответственность и постоянная необходимость решать, кому жить, а кому умереть. А потом жить с этим. Вот это самое сложное, жить с этим. Я когда это понял, перестал лезть в начальство. Не мое это…

Цви пошел пятнами, повернулся и медленно пошел по коридору, не сказав ни слова. Саша пристально глядел ему вслед, потом вернулся в комнату, сел на кровать и задумался. За окном раздались команды, послышался шум отъезжающего грузовика, а Саша все сидел, подперев подбородок кулаком.

— Вот это автобус! — Генрих, открыв рот, ходил вокруг автобуса, трогая блестящий свежей оливковой краской борт. За время скитаний по послевоенной Европе он видел разное, но такой автобус впервые. Громадный, угловатый, обшитый броней кузов, бронированные жалюзи, прикрывающие радиатор, вместо окон — бойницы. — А снаряд такая броня выдержит? И вообще, зачем это?

— Не выдержит, — расхаживающий по платформе Цви услышал вопрос и снизошел до ответа. — На дорогах постреливают, поэтому автобусы бронировали.

Припекало солнце. Время приближалось к полудню, и островок тени под навесом становился все меньше. Генрих был единственным, если не считать Цви, кто рискнул высунуть нос из-под полукруглого навеса. Остальные — человек тридцать, теснились в тени, стараясь не прижиматься друг к другу. Среди них было много знакомых лиц — и Чистюля и капо и другие с парохода.

— Да когда же мы, наконец, поедем? Командир! Ведь все уже давно собрались! Чего ждем? — обмахиваясь газетой, простонал кто-то.

— Когда я скажу, тогда и поедем! — резко ответил Цви и вперил взгляд в спросившего. Тот побледнел и чаще замахал газетой. Подавив бунт, командир взвода продолжил мерить шагами платформу, поглядывая на часы. Вокруг прибывали и отходили автобусы, из динамиков что-то неразборчиво бормотал хриплый голос диспетчера. Широкая площадь, со всех сторон окруженная деревьями, была заполнена шумом моторов и гулом голосов. Центральная автостанция жила своей жизнью. И только маленькая группа на дальней платформе продолжала ждать.

— Не придет он, — вполголоса сказал Давид, когда Генрих вернулся под навес. — Наши пути разошлись.

— Ну не придет, так не придет, — хлопнул себя по колену Мозес и спросил, обращаясь к Генриху: — Где здесь туалет?

— Там, за домом направо, — показал рукой Генрих. Мозес быстрыми шагами направился туда. Сидевшие в тени проводили его ленивыми взглядами. Вскоре он вышел из-за дома и неторопливо пошел назад. Генрих ждал, пока он подойдет, чтобы поздравить с облегчением, но Мозес вдруг свернул в сторону и подошел к группе людей, ждущих автобуса под одним из навесов. Генрих потерял его из виду и направился туда, больше от скуки, чем из любопытства. Подойдя к навесу, за которым скрылся Мозес, он увидел, что тот разговаривает с какой-то женщиной. Женщина была не одна, с ней было двое детей, один подросток, почти юноша и мальчик помладше, лет десяти-одиннадцати на вид. Лица женщины Генрих не увидел, ее заслонял Мозес. Лицо старшего мальчика Генриха удивило — бледное, напряженное, с поджатыми губами. Ненавидящее. Мозес что-то горячо объяснял. Жестикулировал. Женщина слушала, а потом отвернулась. Мозес тронул ее за рукав, и тогда женщина отвесила ему пощечину. От пощечины голова Мозеса мотнулась, он шагнул назад и между ним и женщиной тут же встал сжавший кулаки подросток. Мозес постоял, затем повернулся и как побитая собака пошел прочь. Когда он проходил мимо, Генрих увидел застывшее, точно неживое лицо Мозеса и отшатнулся. Мозес пошел мимо, как деревянная кукла.

— Что случилось? Что такое? — спросил ошарашенный Давид, у Генриха, увидев, что Мозес вернулся сам не свой. Мозес не ответил, тогда Давид вцепился в Генриха: — Что с ним?

— Да там какая-то баба с детьми. Они разговаривали, а потом она ему как даст пощечину! А он… — возбужденно затараторил Генрих. Мозес невидящим взглядом смотрел куда-то в сторону.

— Ладно, ладно, — остановил его Давид. — Мозес, дружище, ты в порядке?

Мозес кивнул, все не поворачивая головы.

— Глядите! — Генрих вскочил, показывая рукой. — Саша! Он пришел!

По раскаленной площади, прикрывая глаза от слепящего солнца, шел человек с вещмешком за плечами. Увидев его, Цви перестал ходить туда-сюда и стал на краю платформы, нетерпеливо раскачиваясь на каблуках.

— Командир… — подойдя к автобусу, начал Саша. В этот момент по площади скользнула тень, как будто что-то на мгновение закрыло солнце. Саша глянул вверх и с криком: — Воздух! Ложись! — упал возле автобуса. Цви мгновенно все понял и побежал по площади, крича на иврите и по-русски:

— Всем лечь! Ложись!

Стоявшие под навесами люди удивленно смотрели на пытавшегося перекричать шум моторов Цви. Те, кто посообразительнее, ложились на землю, но таких было мало. Большинство остались стоять. Давид увлек на землю Мозеса и Генриха, глядя на них, залегли остальные из команды Цви. Поэтому первого взрыва они не увидели. Рвануло совсем рядом, возле соседнего навеса. Земля подпрыгнула, ударила Генриха по лицу. Взрыв моментально лишил его слуха. Волна горячего воздуха пронеслась над ним, сверху посыпались бетонные осколки. Генрих приподнялся и увидел, как чуть дальше, у въезда, вспух огненный цветок. Его швырнуло на землю и он больше не пытался вставать, наоборот, вжимался в асфальт всем телом. Когда стихли разрывы, Генрих встал и тут же рухнул на колени, его трясло. Все вокруг затянул дым, разносилась кислая вонь. Сквозь дым пробивались красные сполохи. Генрих посмотрел в ту сторону, ветер на мгновение отнес клубы дыма в сторону и в просвете показался объятый пламенем автобус. Внутри метались пассажиры. Горящая фигура вывалилась из окна, пробежала несколько шагов и рухнула, потеряв всякое сходство с человеком. Генриха скрутил приступ рвоты. Когда он снова смог соображать, дым скрыл от него жуткую картину. Генрих сидел в полной прострации и не сразу почувствовал, что кто-то трясет его за плечо. Это был Цви.

Убедившись, что Генрих пришел в себя, Цви сунул ему в руки сумку и толкнул вперед. Генрих послушно пошел вперед. Сумка оказалась полной медикаментов. Следующие два часа Генрих прочти не запомнил, только отрывками. Почти сразу же на площадь стали стягиваться экипажи скорой помощи с красными звездами Давида, эмблемой, непривычной для привыкших к красным крестам европейцев. Половина команды так и не смогла преодолеть шок от увиденного. Цви пытался их растормошить, но потом махнул рукой, собрал тех, кто сохранил контроль над собой и повел на помощь медикам. Они перевязывали раненых, относили в сторону убитых, убирали с дороги сгоревший остов автобуса. Все работали, не покладая рук. Убитых было много, раненых еще больше. Среди них были дети, много детей. Генрих отнес на руках убитую девочку лет десяти. Она казалась невредимой, если смотреть слева. Справа отсутствовал кусок черепа и висел на каких-то ниточках глаз. Легкое ситцевое платье в кровавых пятнах. Запомнилась кровь — она была повсюду, громадные лужи крови. А еще — куски тел, разбросанные взрывом по всей автостанции. Все стало серо-красным, серые от пыли лица живых и мертвых и ярко-красная кровь на асфальте.

— Это что, командир? Это как же так, а? — прохрипел Саша, когда они, наконец, присели передохнуть.

— Это египтяне. Проклятые убийцы, — сверкая глазами, ответил Цви. — Сволочи, бомбят мирных жителей. Хуже наци, твари!

— А наши самолеты где? — спросил кто-то.

— У нас нет самолетов, — Цви дернул щекой. — Понимаете? Просто нет! Теперь ты понимаешь, за что мы воюем? За кого? — последние слова он адресовал Саше.

— Да, — кивнул Саша. — Я с вами, командир.

— Тогда не будем ждать. Надо ехать, — Цви стал поднимать людей. — Где водитель?

— Убит. Осколок прямо в смотровую щель попал, — сказал Давид. Водитель сидел в раскаленном автобусе, ему, казалось, жара была нипочем. Непривычные к климату Палестины европейцы смотрели на это со священным трепетом. Первый же разрыв вогнал зазубренный осколок прямо водителю в глаз.

— Кто умеет водить машину? — Цви обвел подчиненных взглядом. Саша шагнул вперед. — Отлично, тогда давай за руль. Надо прибыть на место до темноты.

— Так ведь рано же, четырех нет, — удивленно сказал кто-то. — Что, так далеко?

— Здесь вам не Европа, темнеет рано и быстро, — сказал Цви. — Что стоите? В машину, живо!

До темноты не успели. В открытую бойницу Генрих одним глазом смотрел, как садится за морем солнце. Стемнело очень быстро, не так как в Европе, где солнце часами висит, медленно склоняясь к закату. Движение уходящего светила было видно на глаз. Экватор близко, понял Генрих и вздрогнул. Только в этот момент он по-настоящему понял, что Европа осталась в прошлом.