Ловушка для Слепого - Андрей Воронин

Он приходил сюда как на работу: почему-то не хотелось, чтобы звонок полковника Малахова застал его дома. Дома хватало проблем и без полковничьих звонков. Они с Ириной никак не могли заново привыкнуть друг к другу, то сходясь, то разъезжаясь по своим квартирам, боясь прямого разговора и с каждым днем все яснее понимая, что он необходим, если они не хотят окончательно запутать свои и без того неимоверно сложные отношения. Ирина напоминала ему открытую рану, болезненно реагирующую на каждое прикосновение. Его собственное состояние вряд ли выглядело лучше, но он оставался офицером и умел держать себя в руках – не только внешне, но и внутренне.

Он сходил на кухню и сварил кофе на газовой плите, помнившей, казалось, времена прихода к власти Никиты Сергеевича. Джезва тоже досталась ему по наследству – вместительная, медная, с подпаленной деревянной ручкой и потемневшими боками, она имела очень рабочий, сугубо утилитарный вид. Когда Глеб пришел сюда впервые, он обнаружил в шкафчике над мойкой полбанки молотого кофе.

Кофе оказался превосходным, и Слепой проникся к прежнему хозяину квартиры неосознанной симпатией. То обстоятельство, что он пользуется вещами и продуктами человека, который скорее всего умер насильственной смертью, не вызывало в Слепом никаких эмоций, кроме легкого сожаления: этот незнакомый ему эфэсбэшник был, судя по некоторым признакам, неплохим парнем. Глеб даже не стал ничего менять в обстановке квартиры – здесь и так было уютно, а входная дверь, казалось, могла выдержать профессиональный штурм до батальона омоновцев.

Вылив кофе в тонкую фарфоровую чашечку, Глеб вернулся в большую комнату и опустился на диван напротив окна. Все-таки это было здорово – хороший кофе, хорошая сигарета, чистые руки и свобода передвижения. Где-то на заднем плане зловещей тенью маячил непонятный полковник Малахов, отношения с Ириной складывались совсем не так, как хотелось бы, но Слепой чувствовал, что все эти трудности временные: теперь он снова стал хозяином своей судьбы.

Допив кофе, он выдвинул ящик стола и взял в руки пистолет. Это был армейский кольт – к сожалению, не тот, который был у Глеба раньше. Чтобы чем-нибудь занять руки, он в сотый раз разобрал и придирчиво проверил оружие, чуть ли не обнюхав каждый винтик: пуганая ворона, как известно, боится каждого куста, и Слепой не хотел неожиданностей.

Пистолет, как и следовало ожидать, оказался в полном порядке, и Глеб с некоторым сожалением вернул его в ящик стола. Ему казалось, что отдых затянулся, безделье начинало тяготить его. «Это он меня специально маринует, – подумал он о полковнике Малахове, – чтобы я озверел от безделья. Однако безделье бездельем, а некоторая сумма сейчас, откровенно говоря, мне не помешала бы.»

Это была чистая правда: выданный полковником аванс подходил к концу, и в отдалении уже замаячил призрак того, от чего Глеб Сиверов отвык давным-давно, – призрак безденежья. Пора было либо приниматься за дело, либо наниматься грузчиком в ближайший гастроном.

«Интересно, – подумал Глеб, – устроит ли Ирину такая профессиональная переориентация?»

Он снова включил компьютер и принялся до боли в глазах вчитываться в сухие строчки рапортов и донесений. Он читал до тех пор, пока не стало казаться, что с экрана вот-вот закапает свежая кровь. Судя по тому, что он читал, за время его отсутствия людей, остро нуждавшихся в том, чтобы кто-нибудь отправил их на два метра в глубь земной коры, в Москве ничуть не убавилось, а скорее наоборот. Он уже мог назвать не менее десятка фамилий тех, кого не мешало бы убрать, чтобы воздух в городе – да и во всей стране, коли на то пошло, – стал намного чище.

Усилием воли он прогнал эти мысли, зная, что попытки решать судьбы мира в одиночку и по собственному разумению до добра не доводят. Однажды он уже пытался сделать это. Тогда все кончилось нервным срывом, и, если бы не чудо, Глеб Сиверов сейчас был бы покойником. Ему до сих пор время от времени снилась та мартовская метель, и он просыпался в холодном поту, хватая воздух широко открытым ртом и прижимая ладони к влажному от испарины горлу. Постепенно обида, ярость и желание отомстить улеглись, и теперь, просыпаясь от ночного кошмара, он всякий раз думал об одном и том же: а было ли то, что он выжил, чудом? Тот, кто был послан, чтобы отобрать у агента по кличке Слепой жизнь, являлся профессионалом высочайшего класса, и не было случая, чтобы он перепутал живого человека с мертвецом. У тех, кто послал его, имелись веские причины желать Слепому смерти, а у него самого – не менее веские причины хотеть, чтобы Слепой жил. Он был учителем, а Слепой – учеником, и, кроме того, они были друзьями – давно, в позапрошлой жизни.

Глеб выключил компьютер, вернулся на диван и торопливо закурил. Когда-то ему казалось, что он забыл это лицо, но сейчас оно стояло перед глазами как живое. Предпоследняя их встреча состоялась в Афганистане, а последняя – там, на заметенной сырой мартовской метелью дороге, где ученик и учитель сошлись в смертельной схватке. "А ведь я бы его тогда наверняка убил, – подумал Глеб. – Если бы он промахнулся, если бы не подловил меня на этот старый трюк, я убил бы его так же верно, как налетевший на полном ходу тепловоз. А он ухитрился выжить и оставить в живых меня, причем так, что все, кого это интересовало, сочли меня умершим. Старый мастер, как обычно, переиграл всех.

И ведь это он охранял Ирину несколько месяцев, не давая чересчур осторожным господам из нашего департамента довести дело до логического завершения. А потом просто взял и исчез – наверное, увидел меня издали и все понял."

Слепой легко поднялся с дивана, порылся на книжной полке, выбирая нужный диск, и вставил его в дисковод компьютера. Из колонок полилась музыка – звучал Бетховен, более всего соответствовавший теперешнему настроению Глеба. Вслушиваясь в переполнявшие тесную квартирку звуки, Глеб Сиверов мерил комнату шагами и курил сигарету за сигаретой – сейчас он мог себе это позволить, поскольку был не при задании.

Когда Активист проснулся, было уже светло. Более того, складывалось совершенно определенное впечатление, что уже довольно давно наступил день. Было что-то такое в пробивавшемся сквозь планки жалюзи солнечном свете, что наводило на подобную мысль, и, кроме того. Активист чувствовал себя отменно выспавшимся, хотя совершенно не помнил, когда лег спать.

Покопавшись в памяти, он обнаружил, что не помнит, оказывается, очень многого. Смутно вспоминалось, что по дороге домой от матери он завернул в бар, где они с Тыквой опрокинули по рюмочке сразу после дела, и неожиданно для себя обнаружил там Тыкву, который, казалось, никуда не уходил. Правда, спортивного «шевроле» на стоянке перед баром не было, из чего следовало, что Тыква загнал машину в гараж и вернулся сюда, чтобы взяться за дело всерьез. К моменту появления в баре Активиста он уже зашел по этому пути довольно далеко и приветствовал товарища шумно и бессвязно. Еще Виктор Шараев помнил, что несколько раз заказывал выпивку, стараясь отбить стоявший во рту кислый вкус поражения, появлявшийся всякий раз после визита в родительский дом, а все остальное тонуло в жемчужном тумане, из которого выныривали какие-то малопонятные рожи, некоторые из которых были почему-то разбиты в кровь.

Активист поднес ладони к лицу и тщательно осмотрел одну и вторую. Ладони были в порядке, а значит, морды в баре разбивал не он.

«И на том спасибо», – подумал Активист.

Продолжив осмотр, он обнаружил, что завалился спать в рубашке и галстуке, что было совершенно неудивительно, учитывая имевший место провал в памяти. Покосившись вниз, он увидел на полу брюки. Это тоже было хорошо – значит, он пришел домой в штанах, а не потерял их по дороге.

«Ну дела, – подумал Виктор. – Надо же, как меня разобрало. Это все Тыква, рожа протокольная. Вечно пьет сначала без меры, а потом неделю лечится. Давно я так не напивался.., и давно, признаться, об этом мечтал.»

Похмелья, как ни странно, не было – видимо, он успел по-настоящему проспаться, лишь в висках в ответ на каждое движение начинали часто-часто стучать сердитые молоточки пульса.

Посмотрев на часы, он тихо застонал. Было начало третьего пополудни, и значит, уже не только утро, но и весь день практически миновал. «А в чем, собственно, дело? – сказал себе Активист. – Я что, на работу проспал или коммерческий ларек забыл открыть? Человек рождается свободным. Кто сказал? А черт его знает… Верно, в общем-то, сказал, вот только зря он промолчал о том, сколько усилий приходится потом потратить на то, чтобы эту свободу вернуть, а главное – сохранить. Порой вот так побьешься, побьешься, а потом и задумаешься: а на кой ляд она мне сдалась, эта свобода? Пусть бы дядя за меня думал, а я бы на него работал как придется…»

Он снова посмотрел на часы и обнаружил, что размышления о свободе и работе на дядю украли у него еще пятнадцать минут жизни.