Черный дублер - Виталий Захаров

Пальцы Марвы несмело притрагиваются к моим волосам и начинают ерошить их.

— Ответь мне, Митя, — слышу я отчего-то далекий-далекий голос. — Ответь мне, что ты от меня хочешь? Почему ты со мной так? Ответь…

Откуда мне знать, Марва, откуда знать?! Не знаю, зачем я полюбил тебя, чего хочу от тебя, почему так часто делаю тебе больно, прямо-таки стараюсь сделать больно…

— Митенька, а я ведь знаю… Напрасно я, что ли, так старательно изучаю эту сторону человеческой жизни, — грустно смеется она. — Точнее сказать — начала изучать с некоторых пор… Да дело не в этом, конечно. Просто я чувствую тебя. Иногда кажется, что могу угадать любое твое желание. Вот и сейчас знаю… А что нам с тобой мешает в этом? Ну, чтобы быть совсем-совсем вместе? Ну, как мужчине с женщиной?.. — низко опустив голову и пряча от меня глаза, говорит Марва. — Ведь я — женщина. Чувствую даже больше, сильнее, чем некоторые ваши женщины… Неужели тебе столь важно, чем вызывается температура тела, чем мы питаемся[7], какими путями — механическими или биологическими — рождаются мысли и чувства? Ах! Все это сложно, конечно, но неужели тебе так важны причины, а не наличие?.. Единственное, что нам пока недоступно, — дети. Но и эту преграду между нами скоро уберут ученые. Найдут, обязательно найдут решение, я так надеюсь и верю!

Ах, не о том говоришь, Марва, не о том! То бишь, и о том тоже, но больше этого меня мучает другое. Я эгоист, знаю, но ничего не могу поделать с собой. Меня мучает вот что: лет через восемьдесят я одряхлею, через сто — вообще на станет меня, а ты будешь точно такая же, как сейчас. Такая же красивая, молодая… Каково будет тебе видеть меня таким, а мне тебя — такою! Ты можешь представить?! На какой уж срок рассчитаны вы, последние?.. Кажется, на триста?

— Да, техническая норма — триста лет, — отвечает Марва и смеется, прямо-таки хохочет.

— Ты чего?

— Ха-ха-ха!.. Ух, какой же ты… ненормальный. Еще меня упрекает в рационализме! Восемьдесят-сто лет… Люди же обычно в таких случаях говорят: а-а, что там еще будет!

— Не смейся над этим, Марва…

— Прости, Митя, не буду. Я же понимаю, из-за чего ты… Но поверь, ничего не значат сроки жизни в нашем с тобой… — Марва низко склоняется ко мне, губы ее — знойные, ждущие — почти касаются моих, пересохших, так стосковавшихся по ней. — Они ничего не значат, глупенький мой! Я так люблю тебя, что знаю: никого больше не полюблю до конца жизни. Митя… Митенька…

Ах, губы ее действительно горят, обжигают!

…Мы с Марвой лежим в густой мягкой траве и смотрим, как через синий прогал между кронами осинок проплывают розовые облака.

— Ты прости меня, Марва, — говорю ей шепотом. — Сильные личности, насколько я знаю, перед смертью поступают наоборот: приказывают своим суженым полюбить другого, не мучиться в тоске. Может быть, я тоже дорасту до них и сделаю так же. Но сейчас я просто не могу… Да и смерть мне еще кажется чем-то совершенно нереальным, невозможным по отношению ко мне…

— Я все понимаю, Митя.

— Но как же так, Марва? Как же так? Вы ведь всегда были… ну, холодными. Это совсем не выдумка людей. Я и сам знаю, видел, чувствовал еще недавно ты была действительно холодная, рациональная.

— Не знаю, Митенька, — шепчет Марва, целуя мои волосы. — Не знаю… Легче всего объяснить тем, что я — самая последняя из наших, самая совершенная пока из всех. Только… дело совсем не в этом, Митенька. Ты сделал меня такой, ты вдохнул в меня чувство, спасибо тебе. Думаешь, я не пыталась понять, почему ты так часто мучаешь меня всякими уколами, укорами, уходами? Я об этом много думала. И поняла: так ты борешься за меня. Грубо, неумело, но борешься. Потому что — любишь. И когда поняла все — что-то переменилось во мне… Да и вообще, разве мы, имея два компонента разума по схеме Дельмуса, не можем, хотя бы со временем, заиметь и третий? Наверняка можем. Но какое все это имеет для нас с тобой значение? Просто я женщина, и я люблю тебя…»

Виктор Райтнер вытер со лба выступивший внезапно пот и откинулся в кресле. Покосившись в сторону секретаря, по-прежнему невозмутимо внимающего видеокнигу, сторожко потер левую сторону груди — у него отчего-то вдруг физически ощущаемо заныло сердце. Но секретарь Председателя, при всей внешней занятости, уловил-таки его движение, поднял голову и задал тот же вопрос, что и в первый раз:

— Инженеру Второго класса что-либо угодно?

— Нет-нет, — Райтнер перевел дыхание и поднялся из-за стола. — Показалось — душновато тут у вас…

— Усилить вентиляцию?

— Нет-нет… Я бы вышел на минутку, прогулялся, если еще имею сколько-нибудь времени.

— Точного времени встречи Председатель не назначил… — Секретарь задумался. — Тебе просто предложено познакомиться с записями инженера-практиканта Карпатова. Так что, думаю… Тут у нас, рядом, чудесный парк. Выход здесь вон, через фойе.

— Благодарю. Я ненадолго.

Райтнер суетливо выбрался из-за стола, прошел длинное фойе из голубого стекла и очутился в тополиной аллее, зеленым коридором уходящей в глубь парка. У первой же шатровой беседки остановился, огляделся по сторонам и нырнул под густую сень каких-то незнакомых, — вероятно, привезенных с Венеры — красноствольных деревьев с лопуховидными и словно бы навощенными листьями. Прислонившись к рубчатому стволу, поднял руку и внимательно, будто видел впервые, уставился на свой датчик. Вздохнул, опустил руку и закрыл глаза.

Усмехнулся и решительно набрал номер, который постарался запомнить после первой же встречи с его владельцем и о котором нет-нет да и вспоминал в свободные от работы часы.

— Индекс два ноля — пятью шесть — трижды четыре — тридцать восемь слушает, — прозвучал знакомый грудной голос.

— Аделаида?.. Добрый вечер… Прости — день. Тебя беспокоит Райтнер…

— О, начальство не может «беспокоить!»! Оно может потребовать, подсказать, попросить в редких случаях, но только не «беспокоить», — с ясно прослушиваемой улыбкой откликнулся голос заведующей отделом комплектования. («Она не лишена чувства юмора! Это уже здорово!» — зафиксировал Райтнер.) — Я слушаю тебя самым внимательнейшим образом!

— Я… я просто так… — Виктор Михайлович почувствовал, холодея, как язык во рту внезапно одеревенел и не желает двигаться при всем старании.

— Просто так от работы не отрывают. — Голос в датчике звучал абсолютно ровно. Правда, при внимании — или желании! — в нем можно было уловить нетерпение, («Что-то оно означает?!.») — Так я слушаю.

— Работа, работа! — взорвался неожиданно и для себя самого Райтнер. И вспышка эта помогла ему вытолкнуть из себя еще две фразы: — Только и слышишь от всех: работа, работа, работа!.. В общем, сегодня вечером я хотел тебя пригласить… ну, как тут выразиться получше.