Золотые кони - Жорж Бордонов

— Я всегда буду там, где ты, хозяин.

Во время переходов он подыскивал для меня самое защищенное место, пока я спал, не смыкал глаз, поражая всех своей выносливостью.

…И вот к ноябрьским идам мы прошли через всю Нарбонию и Аквитанию и вышли к лагерю на земле андов.

Глава I

В этой стране, которую пересекает река Луара, ни один каменный фронтон, ни один; мраморный силуэт, ни одна мощеная дорога не укажут на присутствие человека. До самого горизонта не увидишь ничего, кроме безбрежного моря деревьев, большая часть которых уже сбросила листья. Земля укрыта толстым ковром из листьев. Вечерний туман делает неразличимыми контуры лесов. Только широкая гладь Луары, покрытая мелкими мерцающими бликами, оживляет серость пейзажа. После трехнедельного ливня она вышла из берегов и залила равнину, на которой стоял седьмой легион, подошла к самому лагерю. Мы издалека увидели частокол ограды и желтоватые зубцы палаток, а на возвышении — золотого орла палатки легата.

Мы шли по глинистой колее, испещренной следами воинских каблуков, грязь прилипала к подошвам. Я взобрался на плоский камень и осмотрелся. Грязь и слякоть были повсюду. Центурия, ведомая мной, двигалась в беспечности, открытая любой напасти, включая лучников, скрывающихся в лесу. Легионеры едва походили на солдат. Если бы не шлемы, их можно было бы принять за лесорубов, только что выбравшихся из чащи и побросавших вязанки с хворостом.

В этом болоте лагерь стоял с октября, позабыв о строевой подготовке, возведении укреплений, дисциплине. Боевой дух легиона растворился в тумане, они утратили счет времени, коротая дни бесполезно, кто как умел. Грустная пора, ее даже нельзя назвать временем отдыха. Но я не сомневался, что под внешней распущенностью эти люди сохраняли мужество и беззаветную преданность Цезарю. Но если анды имели злые намерения или хотя бы собирались выказать непокорность, их ждал суровый урок. Но пока все было спокойно: они приходили в лагерь с кувшинами меда и колбасами, а возвращались в свои лесные жилища с тугими кошельками. Лишь изредка дозорные сообщали о мимолетном появлении конных воинов или о ладье, пересекшей реку. Да время от времени в лагере возникали ссоры между легионерами разных кровей.

Стоя на своей шаткой опоре, я наблюдал за проходом солдат, которых поручил мне легат для препровождения в лагерь. Среди легионеров этой центурии была половина бывалых солдат, и легат надеялся, что они произведут на меня впечатление. Я вглядывался в их обветренные, изможденные лица, в их усталые глаза, которые лишь на мгновение, пока шеренга шла мимо, останавливались на мне, пытался понять выражение этих непроницаемых и одновременно утомленных взглядов, прочесть что-то по их плотно сжатым или же по-детски пухлым губам, изучал их впалые щеки, низкие лбы со вздувшимися венами, но они по-прежнему оставались для меня непонятными. Больные или здоровые, солдаты упорно преодолевали последние этапы пути.

— Еще недолго, ветераны! Постыдитесь юнцов! — подбадривали они друг друга, вытирая на ходу грязные брызги с лиц…

Ни один из них не подошел бы для секретного поручения Цезаря. Никто не годился для вылазки во вражеский город.

— Шевелись, стадо баб, вас ждет миска супа!

Набежал ветер, забрался мне под плащ. Я сошел со своего камня. Этот ветер не был ни широк, ни порывист, как нарбонский кирк. Происходило всего-навсего быстрое передвижение ледяного воздуха, вызванное течением реки с востока на запад. Этому ветру по силам было лишь разметать тростник на берегу и поднять в воздух груды сухих листьев, потом он пропадал между холмов, среди бессчетных деревьев. Тем не менее у андов и он был предметом культа. Что касается легионеров, то они относились к этому ветру с презрением, он мешал им дышать при быстрой ходьбе, покрывал кирасы и шлемы капельками брызг.

— Это снова ты, старина? — ворчал кто-нибудь из солдат. — Пришел поздороваться?

На этот раз никто даже не улыбнулся шутке. Спины согнуты, не стало сил поднимать высоко ноги, мешали тяжелые мечи. Все же я строго отругал отставших, но без злобы, как учил меня отец.

Шаг за шагом мы приближались к лагерю. Уже отчетливо были видны бойницы на башнях, зубья частокола, верхи плоских палаток, крыши маркитантских повозок. Эти маркитанты со своими фургонами, набитыми продажными девками, всегда были язвой нашей армии. Они забирали у легионеров часть их военных трофеев и привозили в обмен полные амфоры вина, а с ними и свой живой товар. Я видел однажды в обитом железом сундуке у одного из них, отобранном примипилом за серьезное правонарушение, галльские браслеты и ожерелья, массивные серебряные рукоятки мечей, украшенные эмалью шишки со щитов. В армии, как и в Риме, царил торгашеский дух; кровь, проливаемая воинами, превращалась проходимцами в сверкающее золото.

Небо тускнело. Лучи перламутрового сумеречного света еще скользили по наконечникам копий дозорных, по красному султану над палаткой центуриона. Из разных мест, где готовилась пища, поднимались струйки дымков. Они дружно клонились в одном направлении и сливались с облаками. На короткое время над самым лесом показалось солнце, похожее на потертый статер[5]. Я крикнул:

— Песню! Все вместе!

Это была старая уловка — входить в ворота с песней, чтобы не слышать шуточек сытых лагерников.

Пятьдесят тысяч шагов в день за стакан уксуса.Пятьдесят тысяч шагов в день за котелок супа,Кираса трет плечо,Сумка давит спинуЛопатка, меч, кирка, копье…

Отстающие не успевали, первые ряды уже заканчивали куплет, а они еще пели:

Лопатка, меч, кирка, копьеЗавоюют весь мир, сказал Цезарь.Лопатка, меч, кирка, копье —Это невероятная тяжесть…

У преторианских ворот центурион приветствовал меня:

— Салют, Браккат[6]. Легат ждет тебя. Кажется, у него гадкое настроение.

Я доверил центурию своему помощнику, молодому офицеру, который щелкал каблуками так истово, что на этот раз обдал меня грязью. Я не выразил недовольства, не стоит пресекать служебное рвение молодых — гордиться собственной выправкой не так плохо.

Меня провели в палатку легата, я застал его за чтением. Он сказал мне, не отрывая глаз от страниц:

— Готов выслушать тебя, Браккат.

И указал мне на скамью жестом, в котором чувствовалась хорошо отрепетированная непринужденность. Красс был похож на своего отца. У него было такое же бледное, одутловатое лицо, такие же бесцветные, но острые глазки. Он не носил униформы и был одет в тогу, украшенную пряжками с гранатами. В подражание Цезарю он так же коротко стриг волосы (над Цезарем посмеивались, он делает это, чтобы скрыть облысение) и брился каждый день, тогда как большинство офицеров отпускали бороды. Чтобы совсем быть похожим на Цезаря, легат окружил себя грудой скарба: разномастной мебелью, сундуками с бельем, посудой, умывальными принадлежностями. За манипулой[7] неизменно следовал отряд его рабов: парикмахеры, массажисты, стряпчие. Ни при каких обстоятельствах он не изменял привычкам богатого патриция.

Вот и тогда он сидел на великолепном бронзовом табурете, украшенном слоновой костью, ножки которого оканчивались копытцами лани. К шестам палатки были подвешены лампы тонкой чеканки, к одному шесту на фоне пурпурного полотна был прикреплен серебряный орел седьмого легиона. Я подумал: «Не иначе, как эти вещицы были выделаны ювелирами твоего отца, упрятанными в эргастул. Наверное, добра не с одного пожарища запасено в его подземных кладовых!»

— Что же ты молчишь, центурион?

При всем желании он не мог абсолютно точно воспроизвести интонации Цезаря, а уж тем более имитировать его обходительность. И разумеется, он ликовал внутренне, что получил под свое начало близкого родственника императора, настолько, видимо, ничтожную личность, что его нашли возможным отправить в мятежный край обычным письмоносцем.

— Я провел людей через лес, — ответил я.

На миг на его губах появилась нагловатая ухмылка банкира. Но тут же спохватился и сказал:

— Мой дорогой, ситуация ухудшается с каждым днем. Сегодня после полудня я получил два послания. Теперь можно не сомневаться: восстание охватило весь Ареморик. Вергобрет[8] ратианов также поделился со мной тревожными сведениями. «Злоумышленники», о которых упоминает в письме Цезарь, становятся все смелее, число их растет. Они перерезали лесную дорогу на юге от Ратиака, наладили связь с венедами через Луару. Вергобрет боится, что заговор зреет в его собственных владениях. Что ты скажешь на это?

— Следует занять Ратиак, вергобрет сам сдаст его нам, пока это в его власти.