Перерождение (история болезни). Книга вторая. 1993–1995 гг. - Михаил Кириллов

День был сырой, и краска не сохла. Когда он, пошатываясь, встал и попытался продолжить дело – черным по серебру вывести текст, краска «поплыла», да и рука у него была нетвердой. Посидели, подождали, когда подсохнет грунт. Но мастера очень быстро разморило, видно, выпил, да не закусил. И он признался виновато, что не сможет закончить работу сегодня и сделает это завтра. Но приходить сюда еще и завтра мне было трудно. И я, взяв у него, кисть, не очень уверенно, но сносно написал текст сам. Делал я это, конечно, медленно. Он все это время сидел на скамеечке и дремал, свесив голову. Закончив, я разбудил его и предложил взглянуть, как получилось. Он, уже немного протрезвев, осмотрел сделанное, дотронулся до сохнущей краски пальцем и сказал, что, конечно, сойдет и так, но уж очень непрофессионально, и добавил виновато, что все же завтра он все сделает, как надо. Пока сидели, я выяснил, что был он когда-то неплохим художником, даже картины на продажу писал, но после смерти жены «руки опустились», стал попивать и подрабатывать на кладбище… Сложив в портфель весь свой «инструмент», он собрался уходить. Я ему говорю: «Возьмите свой заработок, как договаривались». Он остановился, посмотрел на меня и сказал тихо, но твердо: «Деньги – не мои – я не работал». И пошел по дорожке в сторону церкви…

Долго потом стояла дощечка с моими каракулями, напоминая о профессиональной, да и обычной, человеческой, честности. Казалось бы, спился человек, а совесть не пропил.

Выплывает другое воспоминание…

В войну, в 1942 году, мы – мама, я и еще двое братиков – жили в Петропавловске в Казахстане. Эвакуированные туда, мы поселились в избе с земляным полом. Пол был холодным даже летом. Помню, к нам заходили соседи по московскому дому, помогали: кто примус починит, кто дров притащит, кто часы-ходики наладит. Тогда между людьми так было принято, да и понимали они, что матери с тремя тяжко.

У мамы уже давно кончилось молоко в груди, а младший – Вовка, которому только исполнился год, часто болел. И вот я по поручению мамы, а было мне 9 лет, ходил через две улицы к тете Лии, веселой и толстой женщине, которую я помнил еще по нашему довоенному московскому дому и у которой, как и у нас, было трое мальчишек. Младшему было ровно столько, сколько и нашему Вовке. Я приходил к ним с чистым граненым стаканом, закрытым марлей, и тетя Лия сцеживала при мне молоко поочередно из обеих грудей. Молока у нее было много. Из розовых сосков оно брызгало в стены стакана, сверкая на солнышке. Она в это время обо всем меня расспрашивала и смеялась. Она любила смеяться, и молоко у нее, наверное, было веселое. Мне даже завидно было, что все это – Вовке. Я осторожно, чтобы не разлить, нес это богатство к нам домой, и Вовка пил его из бутылочки с соской и, напившись, засыпал прямо с соской во рту. Молоко было веселое, а он почему-то засыпал.

Так было каждый день, наверное, целый месяц. Мучительно долго шла война, и мы ждали, когда наша армия и товарищ Сталин победят, и мы вернемся домой.

Жилось в те годы трудно всем, но каждый оставался тем, кем он был: пьяница-художник честным человеком, товарищ Сталин – Сталиным, а матушка – кормилицей.

Но были и исключения. Как-то, году в 1943, мама преподала мне урок наказания предательства, попросив опустить в почтовый ящик соседке рассказ А. П. Чехова «Хамелеон». А предыстория была такова: в 1941 г. отец помог этой семье эвакуироваться из Москвы в Петропавловск и устроил ее в теплом доме, тогда как нас устроить в тепле у него уже не хватило времени. Живя обеспеченно, эта наша соседка не пришла к нам на помощь, когда мама заболела туберкулезом, а младший братик умирал от дизентерии. Это было предательством. И даже когда мы и они вернулись в Москву, помощь не последовала: выгоды не стало.

Август. Подмосковье. Уже знакомые липовые аллеи. Мир несбывающихся надежд. Вылазки в Москву, в это чрево зависимости.

Встретились с В. И. Буровой. Вспомнилось последнее посещение музея. Народу было немного. Фотовыставка. Снимки больного Ленина – после 4-то или 5-гЬ паралича, столь же ужасны, как снимки Н. Островского в последний год его жизни…

В городе на прилавках повсюду книжка в двух томах «Неизвестный Ленин». Автор – уже упоминавшийся нами Волкогонов – бывший начальник Главпура Советской Армии, а теперь – один из «кротов». Еще один из вариантов перерождения. Писал-писал полжизни статьи о вождях, об Октябрьской революции, доклады для самых первых, вернее ленинца не было, а оказался прокурором.

Жестокие странички диктатуры пролетариата ему не понравились. Захотелось «общечеловеческого» сладенького желе. И набросился Волкогонов, откормленный рабочим классом, засушивший политическую работу в армии, сначала на Троцкого, потом на Сталина, теперь на Ленина. Обслужил один режим, теперь обслуживает другой. Человек «чего изволите». Смаковал даже снимки больного Ленина, сделанные его сестрой Марией Ильиничной для истории и хранившиеся по решению партии совершенно секретно: перенес их на суперобложку книги, изданной миллионным тиражом. Очень исхудавшее лицо, безумные глаза. Гуманно ли тиражировать лицо парализованного перед его смертью и раздавать снимки родственникам и знакомым в доказательство того, что паралитик был злодеем, судя по его виду. И это о гении! Нормальному человеку это кощунство в голову бы не пришло. На него оказался способным только выкормыш ЦК не рабочей партии.

А ведь интеллигенция, падкая на сенсации, мелкобуржуазная в своей сути, охотно клюет на эту пакость, вспыхивая, как хворост, в своем негодовании за «бесцельно прожитые годы» при Советской власти среди совков с их идейным вождем. Великих людей всегда окружала свора кликуш, кротов, гробокопателей и шавок. Волкогонов думал, что он Ленина свалил, а на самом деле надорвался. Ленин жил, Ленин жив, Ленин будет жить!

Сентябрь. В Саратове проходит II съезд фтизиатров России и СНГ. Более 500 человек. Среди делегатов – академики А. Г. Хоменко, Н. В. Путов, проф. Приймак и другие. С туберкулезом в стране плохи дела и именно начиная с 1991 г. Анализ, данный на съезде и в его резолюции, обличает антинародный курс правительства «реформ» в большей мере, чем десяток пикетов.

Лейтмотивом съезда оказался эпидемиологический и социальный анализ того положения с туберкулезом, которое в последние 2–3 года сложилось в России и приняло размеры эпидемии. В материалах съезда указывалось: «В России смертность от туберкулеза снизилась с 1970 по 1990 г. в 2 раза, а начиная с 1991 г., наблюдается абсолютный и относительный рост этого показателя…». «Основными причинами такого положения являются: снижение жизненного уровня населения, в частности, ухудшение питания с резким ограничением количества потребляемых белковых продуктов; рост стрессовых ситуаций в связи с неустойчивой политической обстановкой, возникновением конфликтов на национальной основе в ряде регионов страны; резко увеличившаяся миграция населения, практически выпадающего из поля зрения лечебно-профилактических учреждений и не охваченных профилактическими и оздоровительными мероприятиями; снижение эффективности мер по раннему выявлению и профилактике туберкулеза среди взрослого населения и, в частности, групп высокого риска заболевания туберкулезом и социально-дезадаптированных групп, число которых среди населения резко возросло». Съезд решил обратиться к правительству…

Безнадежные попытки! Туберкулез – неправительственная категория, правительству она столь же нe выгодна, как и мафии: и тем, и другим здесь не на чем погреть руки. 100 лет тому назад В. Г. Короленко писал: «Туберкулез – это слезы бедняков, пролитые внутрь». И сейчас он угрожает миллионам бедняков. В этой угрожающей ситуации фтизиатры – как организованная часть медиков – поневоле становятся их профессиональной партией. Представленный анализ не оставил у многих никаких сомнений в том, что пришло время называть виновников по именам.

К сожалению, коммунисты проходят мимо подобных социальных форумов. Видимо, не хватает кругозора. А ведь прошедший съезд и проведенный им анализ – посерьезнее десятка демонстраций!

Академик Н. В. Путов, бывший на съезде, в прошлом фронтовик, хирург, разделяя всю серьезность политической оценки положения с туберкулезом в стране, выразил все же робкую надежду на результативность реформ. Поразительна способность даже очень подготовленных людей оставаться не более чем свидетелями происходящего разгрома страны и бедствия народа.

Шли мы с ним часов в 10 вечера по проспекту Кирова. Это в Саратове самая красивая улица. Было тепло. Темная зелень. Его охватила радость при виде нарядной улицы, уставленной столиками, с сидящей за ними молодежью. Эдакое всенародное счастье. Я ему говорю: «Это же сытое ворье бабки тратит. И не девушки это, а девки. И не радость это, а изнанка обездоленности большинства современной молодежи». Видимо, тем, кому за 70, трудно все время видеть только правду. Впрочем, это трудно всем, кто видит.