Счастливая встреча - Роберта Керр

Ее губы приоткрылись под его пальцами. Вздохнув, Жюли запрокинула голову — совсем чуть-чуть, в непроизвольно завлекающем жесте.

И взгляд штормовых глаз, и горячие ладони, ласкающие ее лицо, приковали Жюли к месту: в мире существовал только Адам. Тонкие руки сами легли на его талию. Ей захотелось зажмуриться от восторга, но она удержалась. Она знала: глаза закрывать нельзя, хотя не могла вспомнить почему.

Подушечки его пальцев задержались на ее губах, словно Адам пытался запомнить их форму. Но Жюли требовалось больше. Она попыталась сказать об этом, но язык не слушался. И снова чуткие пальцы скользнули по ее губам, и губы потеплели под легкими прикосновениями. Сладостная истома разливалась по телу словно теплый, пронизанный лучами солнца мед.

Адам наклонился вперед — расстояние между ними исчезло. Уста их соприкоснулись и замерли на мгновение. Затем медленно и осторожно язык Адама проследовал по тому же пути, что и пальцы, потом погрузился в благоуханную сладость, легко щекоча нёбо. Но вот Адам властно завладел ее губами. Поцелуй заключал в себе трепетную нежность, однако страсть пульсировала у самой поверхности, — так алая, раскаленная лава струится по недвижным камням. Вкус ее губ кружил голову, как хмельное вино, и на этот раз глаза закрыл Адам.

Чем глубже погружался он в чувственный экстаз поцелуя, тем настойчивее образы, что жили в его сознании, рвались на свободу, зубами и когтями пробивались сквозь чувственный восторг и радость.

Адам резко отстранился. Горестные воспоминания грозили задушить его. Однако неким непостижимым образом они отчасти утратили былую власть. Не в состоянии разлучиться с Жюли, юноша не размыкал объятий, удерживая девушку рядом, словно одно только прикосновение гибкого, упругого тела разгоняло кошмары прошлого.

Жюли очнулась от чарующего оцепенения: так замерзающий путник, мечтающий о жарком огне, неожиданно приходит в себя и различает вокруг только снег и лед. Блаженство и тепло иссякли, остался лишь холод.

Как она могла? Но даже во власти смущения и стыда, девушка обнаружила, что не способна высвободиться из объятий Адама и уйти. Она по-прежнему льнула к его груди. Сторонний наблюдатель непременно счел бы молодых людей возлюбленными.

Жюли не искала себе оправданий. Она знала, что обнимает ее Адам. Знала, что именно Адам целует ее в губы. И при этом жаждала новых поцелуев и новых ласк. Что она за женщина? Как может она любить Ференца и в то же время таять от восторга в объятиях его брата?

— Простите меня, я забылся и… злоупотребил вашим доверием, — виновато произнес Адам, не в силах убрать ладони с хрупких плеч.

— Нет. — Жюли отважно выдержала его взгляд. — Вы взяли только то, что я предложила по доброй воле.

Золото ее глаз померкло, и Адам понял почему. Забыв об отвращении к самому себе, он попытался утешить и успокоить девушку.

— Все произошло под влиянием момента. Вы подарили мне нечто неизмеримо важное и значимое для нас обоих.

— Да, Адам, все произошло под влиянием момента, но не совсем так, как вам хочется представить. Может, в самом начале нас и впрямь толкнула друг к другу благодарность, но финал оказался иным. — Жюли проглотила непрошеные слезы. — В финале двое наслаждались ласками друг друга, хотя сердца их принадлежат другим людям.

Пристыженный бескомпромиссной честностью девушки, Адам снял ладони с ее плеч.

— Слова тут не помогут, верно?

Нет, не помогут, подумала Жюли. Однако смутный внутренний голос нашептывал ей нечто прямо противоположное. Она метнулась к двери.

Адам потянулся удержать ее, но воспоминания и чувство вины удержали его руку. С отчаянием он смотрел ей вслед.

4

Измученная Жюли смотрела на умирающую, страдая от собственного бессилия. Дитя, на рождение которого ушли все силы женщины, появилось на свет мертвым. Врачи ничем не могли помочь ни ребенку, ни матери. Оставалось только ждать.

Дыхание молодой женщины становилось все более прерывистым. И вот с губ сорвался последний, еле слышный вздох. Но Жюли все сидела у кровати, поглаживая стиснутые пальцы роженицы.

Наконец девушка отрешенно поднялась с места. На пороге стоял Ференц Батьяни, не сводя с нее глаз. Забыв о собственной усталости, Жюли увидела лишь одно: под глазами доктора пролегли темные тени, а морщины, прочерченные жизнью на мужественном, красивом лице, заметно углубились.

— Вам надо отдохнуть. — Жюли шагнула к своему кумиру, борясь с желанием дотронуться до его руки, поделиться силой. — Вы уже двое суток на ногах.

— А вы — нет? Спасибо, что посидели с ней. — Ференц коснулся ее плеча. — С вами все в порядке?

Жюли с трудом кивнула.

— Я пойду домой.

Оказавшись в коридоре, она опрометью бросилась в комнату медсестер и, едва притворив за собою дверь, дала волю слезам. Чепец сбился на сторону, рыдания сотрясали тело.

Жюли не услышала, как открылась дверь, не услышала и звука шагов. Только когда кто-то опустился на жесткую кушетку рядом с нею, она резко подняла голову.

Ференц обнял ее за плечи. Девушка была такой же миниатюрной и хрупкой, как его жена. Но врач знал: под утонченной одухотворенностью скрывается неиссякаемый источник силы, стойкости и сострадательного участия.

— Смерть пациента — всегда горе, — тихо проговорил он. — К этому не привыкают. Но, если мы хотим делать то, что мы делаем, нужно справляться и с этим.

— Она была так молода! — всхлипывала Жюли. — И так хотела жить!

За долгое время работы в клинике Ференц насмотрелся всякого. Воспоминания воскресали в памяти в самый неподходящий момент, — так ноет старая рана при перемене погоды.

— Умирают не только старики, Жюли. Молодые тоже уходят — и надо с этим смириться. — Врач обхватил ладонями залитое слезами лицо и развернул к себе. — Никому не ведомо, когда пробьет его час.

— Вы так мудры… — Плечи девушки беспомощно поникли. — И так добры и великодушны…

— Mon enfant, дитя мое… — Ференц грустно улыбнулся и покачал головой. — Не нужно меня идеализировать.

— О да! Вы мудры и добры! — Усталость и нервное потрясение брали свое: чувство, погребенное в тайниках сердца, впервые облеклось в слова: — И я люблю вас…

Не договорив, Жюли задохнулась от ужаса, глаза ее расширились. Что такое она сказала? В чем призналась?

— Ох, Жюли… — Душу Ференца переполняла нежность к юной, чистой девушке, что годилась ему в дочери. Он ласково погладил темные волосы. — Вы меня не любите, дитя мое. Вы видите во мне героя, каковым я вовсе не являюсь, и вообразили, что влюблены в этого, несуществующего, героя.