Записки русской американки. Семейные хроники и случайные встречи - Ольга Матич

Имя Шульгина тесно связано с историей российского антисемитизма. Антисемитом он сделался в начале века; причиной тому было активное участие евреев в революционном движении, особенно на юго-западе. В гимназии и университете, однако, он дружил в основном с евреями, ближе всего – с братьями Сергеем и Евгением Френкелями (за их сестрой он ухаживал) и Владимиром Гольденбергом, чей отец управлял делами киевского миллионера Бродского[32]; человек богатый, он, как вспоминал Шульгин, все свои деньги тратил на красивую жизнь – гостей, домашний театр и т. д. Его сын, В. В. и их общий приятель Евгений Цельтнер весело проводили время в Швейцарии, путешествуя после окончания гимназии по Европе. В университете Гольденберг получил за свою дипломную работу о политической экономике золотую медаль от Д. И. Пихно – «редактора „погромного„„Киевлянина“», пишет В. В. и добавляет, что его приятель не участвовал в университетских беспорядках; не участвовали в них и Френкели. Еще одним его другом был дядя великого пианиста Владимира Горовица, сам хороший пианист[33].

Несмотря на свой антисемитизм, Шульгин выступал в защиту Менделя Бейлиса, обвиненного в ритуальном убийстве двенадцатилетнего Андрея Ющинского в Киеве в 1911 году. (Владимир Гольденберг, уехавший в Петербург, где он стал известным адвокатом, подписал заявление протеста 25 членов петербургской судебной палаты против обвинения Бейлиса, за что претерпел гонения со стороны властей.) Процесс поддерживали не только киевские власти, но и министр юстиции Иван Щегловитов. Среди экспертов, настаивавших на обвинительном приговоре, был известный психиатр Иван Сикорский, отец будущего авиаконструктора; оспаривал их знаменитый профессор психиатрии Владимир Бехтерев[34] из Петербурга. Главным защитником был кадет В. А. Маклаков, с которым Шульгин дружил. Другим был Д. Н. Григорович-Барский, дядя моей «surrogate mom» Марины Юрьевны Григорович-Барской[35].

Редактор «Киевлянина» Пихно выступил против «позорного» обвинения Бейлиса, несмотря на то что после революции 1905 года он, как и Шульгин, вступил в Союз русского народа. После смерти Пихно (за месяц до начала процесса) Шульгин написал передовую статью, за которую этот номер газеты был конфискован. Вот выдержка из нее:

Со времени процесса Дрейфуса не было ни одного дела, которое бы так взволновало общественное мнение. Причина тому ясна. Обвинительный акт по делу Бейлиса не является обвинением одного человека, это есть обвинение целого народа в одном из самых тяжелых преступлений, что есть обвинение целой религии в одном из самых позорных суеверий. ‹…› Надо было бросить обвинение в сокрытом ритуальном злодеянии против судебного следователя, против прокурора окружного суда, против прокурорской палаты. ‹…› Мы были и всегда будем истинными друзьями русского суда. ‹…› Прокурорская власть не должна была, не имела права, заниматься поставкой живого объекта, необходимого для возникновения такого рода процесса. ‹…› Вы, твердящие о ритуале, сами совершили жертвоприношение. ‹…› Вы отнеслись к [Бейлису] как к кролику, который кладется на вивисекционный стол, чтобы доказать виновность евреев в организации погромов против них[36].

Несмотря на конфискацию, Шульгин продолжил критику суда в следующем номере «Киевлянина», заявив, что бóльшая часть обвинительного акта посвящена не обстоятельствам дела, а «изложению доказательств употребления евреями христианской крови в ритуальных целях и полемике с „Киевской мыслью“». В адрес «Киевлянина» последовали обвинения, сводящиеся к тому, что газета продалась евреям; Шульгин отвечал: «Если так – расстанемся… ничьим лакеем „Киевлянин“ никогда не был. Ищите себе людей, которые будут прославлять ваши ошибки и кадить вам в то время, как вы становитесь на наклонную плоскость»[37]. Вследствие защиты Бейлиса газета потеряла почти половину подписчиков. (Именно поэтому мама в 1970-е годы разразилась письмом в редакцию «Нового русского слова»[38], назвавшего «Киевлянина» «погромным листком».) Известный публицист «Нового времени» М. О. Меньшиков в статье под названием «Маленький Золя» (название отсылало к знаменитому письму Эмиля Золя «J'accuse» (1898) по поводу сфабрикованного обвинения капитана Альфреда Дрейфуса в измене Франции) объявил Шульгина «еврейским янычаром».

Существенно, что статья В. В. имела больший политический резонанс, чем протесты со стороны либеральной и левой интеллигенции – скорее всего, потому, что такого заступничества от него никто не ожидал. На конференции американских раввинов в 1914 году было принято решение выразить ему признательность: «Наша благодарность Василию Шульгину должна быть внесена в книгу протоколов. Шульгин, член реакционной антисемитской партии и редактор ее главного органа „Киевлянин“, доказал, что Бейлис явился жертвой абсурдного и зловещего заговора. Он был вынужден заплатить за свою честность трехмесячным тюремным сроком. Поскольку он реакционер, его показание – самое ценное показание из всех. ‹…› Он – Харбона на киевском Пуриме, чье имя будет помянуто добром»[39]. Как писал сам В. В., во время Первой мировой войны некий еврейский патриарх во Львове рассказал ему, что по приказу главного раввина верующие евреи во всем мире в определенный день и час молятся за него[40]. Когда я недавно была в Киеве, эту историю повторила Татьяна Рогозовская, сотрудник музея Михаила Булгакова.

В 1914 году Шульгин действительно получил трехмесячный тюремный срок за обвинение министра юстиции Щегловитова в участии в деле Бейлиса и оскорбление российского суда. Однако, чтобы его посадить, требовалось согласие Думы, но Шульгин ушел на фронт и уже там получил официальное извещение о том, что Николай II дело аннулировал («Почитать дело не бывшим»).

После революции антисемитизм Шульгина обострился. Не одобряя погромов, он писал в своей «Пытке страхом»:

По ночам на улицах Киева наступает средневековая жизнь. Среди мертвой тишины и безлюдья вдруг начинается душераздирающий вопль. Это кричат жиды. Кричат от страха… Русское население, прислушиваясь к ужасным воплям, вырывающимся из тысячи сердец, под влиянием этой «пытки страхом», думает вот о чем: научатся ли евреи чему-нибудь в эти ужасные ночи? ‹…› Пред евреями стоят два пути: один путь – покаяния, другой – отрицания, обвинения всех, кроме самих себя. И от того, каким путем они пойдут, зависит их судьба[41].

Речь идет об осенних погромах 1919 года, когда Киев был занят Белой армией. На «Пытку страхом» ответил в «Киевской жизни» Илья Эренбург статьей «О чем думает жид», в которой призывал российских евреев, несмотря ни на что, любить Россию. В последующих номерах «Киевлянина», впрочем, Шульгин снова осудил погромы – в том числе потому, что они вели к разложению белых. Такими «зигзагами» (определение В. В.) были отмечены его выступления по «еврейскому вопросу»[42].