Сын Наполеона - Эдмон Лепеллетье

Мужчина остановился, как он это делал уже много раз. Затем, разглядев скалистый уступ, сел, вынул из кармана платок. Сняв шляпу, вытер капли пота, блестевшие у него на лбу.

Тогда юнга осторожно приблизился к нему.

— Простите, мистер, — спросил он, как мог, по-английски, — эта дорога выведет к морю… в порт, где стоит на якоре «Воробей»?

Наполеон, поскольку именно его встретил Андре, опередив капитана Батлера со спутниками, с удивлением посмотрел на мальчика, который обратился к нему так запросто.

Он ответил на плохом английском:

— Кто ты, малыш?

— Нэд, юнга с «Воробья».

— Английское судно?

— Да… Капитана Батлера…

Наполеон вздрогнул. Только что прозвучало имя одного из тех храбрецов, которые посвятили себя его освобождению.

Он с любопытством взглянул на мальчика.

— И кто тебя послал? — спросил он. — Это капитан Батлер поручил передать послание для меня?.. Нужно быть осторожным, малыш, я не должен получать никаких писем, сообщений, посылок без разрешения губернатора… Если тебя увидят, — накажут…

И добавил сквозь зубы:

— Губернатор, эта полицейская душонка, — мерзавец! Не пощадит даже ребенка, если тот захочет поговорить со мной!

Андре рассмеялся:

— У меня нет никакого письма, никакого послания… Я не знаю вас… Но поскольку вы бравый человек, не хотите ли этот цветок?.. Это все, что я могу вам дать…

Наполеон улыбнулся наивности маленького моряка и с удовольствием взял орхидею. Поискал в своем кошельке монету. И помрачнел, обнаружив, что кошелек пуст:

— Малыш, тебе не повезло… Маршан, мой камердинер, выпустил меня гулять без денег…

— Это ничего, — ответил Андре, — я не попрошайка, мистер. Я молодой матрос с «Воробья» и ни в чем не нуждаюсь, разве что узнать дорогу, чтобы вернуться на корабль…

— Черт возьми, — вздохнул император, — я такой же, как и ты… Я, как и ты, не знаю дороги, хотя уже давно на этом острове… Но подожди! Я думаю, кто-нибудь выйдет из этого дома, моего дома, и он укажет путь…

Наполеон с интересом посмотрел на мальчика и вполголоса прошептал по-французски:

— Подумать только, мой сын почти того же возраста… Когда я вновь увижу его, Боже мой? Смогу ли я обнять его до того, как умру на этом острове?..

Его глаза потемнели, наполнившись слезами.

Андре, удивленный, что слышит французскую речь, с интересом посмотрел на печального господина в китайке и спросил его на родном языке:

— Вы плачете, месье?.. Неужели я стал причиной ваших слез?..

Наполеон вздрогнул, услышав, что мальчик заговорил по-французски.

Он быстро вытер слезы и улыбнулся. Ласково щипнул Андре за ухо:

— Так ты понимаешь по-французски, малыш?.. Но все же ты англичанин?

— Нет, месье… Я родился во Франции, в Париже… только служу юнгой на корабле английского флота…

— Да, правда… А твои родители?

— Мои родители во Франции… Я их увижу, когда вернусь в Европу, — уверенно сказал Андре, не горя желанием рассказывать незнакомцу ни о своих приключениях, ни о своих горестях.

— Твои родители будут очень счастливы, — прошептал со вздохом император. — Какое утешение, какое огромное утешение иметь возможность сказать в конце жизни: рука сына закроет мне глаза… А что делает твой отец? — спросил он, успокоившись и желая вопросами, которые он задавал всякий раз, встретив незнакомца, отвлечься от своих грустных мыслей.

— Мой отец — сын военного, — уклончиво ответил Андре, — солдата Наполеона…

— Правда? — спросил император с улыбкой. — Так твой дед служил Наполеону?.. А ты знаешь его, Наполеона? Ты слышал что-нибудь о нем?

— Конечно, я знаю, что он на этом острове… И никогда не спускается в порт…

— Желания-то ему хватает, — засмеялся Наполеон… И добавил, ласково глядя на молодого юнгу: — Мой мальчик, я рад, что встретил тебя и мы поговорили… У меня тоже есть сын твоего возраста, он похож на тебя… Его держат в Вене… У меня нет совсем никаких известий о нем. Неизвестно, что сулит тебе будущее… ведь твой дед служил Наполеону. Когда увидишь его, покажи ему это… Он скажет тебе, кто изображен на этом портрете…

И вынув из кармана серебряную табакерку, крышка которой была украшена его портретом, миниатюрой, довольно большого сходства, он протянул ее Андре:

— Возьми на память… Ты подарил мне цветок, будет справедливо, если я тоже дам тебе свидетельство нашей встречи… храни его, этот портрет!.. Мой портрет… Если когда-нибудь ты попадешь в Вену, тебе достаточно будет показать его любому старому солдату и попросить указать, где находится сын этого человека… С помощью портрета ты увидишь моего сына, ты скажешь ему, что встретил его отца на Святой Елене, что он очень страдал, и…

Волнение душило Наполеона. Он резко закончил:

— …и мой сын отблагодарит тебя и вознаградит… Прощай, малыш. Коль ты француз, хотя и служишь на английском флоте, думай о своей стране, всегда вспоминай Францию!..

Наполеон, которого одолевали мысли о сыне, желал теперь остаться наедине с собой. Он отвернулся от Андре, удивленного и не понимающего волнения господина в китайке, подарившего ему эту красивую табакерку, украшенную портретом человека в зеленом мундире с эполетами и орденской лентой. Вдруг шум шагов и голосов насторожил их.

На другом конце тропинки появились трое, удивленные не меньше Андре.

— Это он! Вот он!.. — крикнул один из них.

— Нэд с ним, — заметил второй. — Что делает там этот постреленок?..

Третий, самый высокий, обладатель седоватой бородки, который недавно столь живо размахивал своей тростью, остановился как вкопанный, поднял левую руку на уровень глаз и воскликнул зычным голосом, идущим из самой груди:

— Да здравствует император!..

Его спутники кинулись к нему, пытаясь его заглушить.

Они с беспокойством оглядывались вокруг, как бы английский часовой не услышал победного вопля, вырвавшегося у Ла Виолета…

Однако скалы, громоздящиеся со всех сторон, приглушили крик, и лишь одно дикое эхо ущелий повторило возглас старого солдата.

Император, растроганный и довольный, жестом поблагодарил незнакомых друзей, которые в его одиночестве и изгнании приветствовали павшее величество, воскрешая былую славу и триумф прошлого.

Не желая подвергать опасности смелых гостей, он быстро ушел по тропинке и исчез в Лонгвуде.

Пока три путника, потрясенные тем, что вот так близко увидели императора, довольные успехом своей авантюрной эскапады, спускались к морю, обмениваясь впечатлениями, Андре, прижимая к груди табакерку с портретом, говорил себе, удивленный и счастливый:

— Это же тот, кого называют Наполеоном, этот добрый полный мужчина плакал, говоря о своем сыне!.. Да! Я стану взрослым, найду маму, поеду в Вену и, как он сказал, спрошу о его сыне… и покажу ему портрет… Но не отдам ему, нет! Это мое, и я буду хранить его всю жизнь!..

И Андре крепко сжал в руке табакерку, свое сокровище.

Агония

Лонгвуд пустел. Киприани мертв, Гурго вернулся в Европу, Сантини убрали, так как он совсем тронулся умом (в самом деле, каждый день заявлял, что пустит пулю в лоб Хадсону Лоу). Графиня де Монтолон, то ли из-за того, что у нее пошатнулось здоровье, то ли из-за своего властного характера, основательно затруднявшего пребывание на Святой Елене, попросилась назад в Европу. Наконец, по приказу губернатора, господин Белкоум, английский генерал, который с таким почтением встретил Наполеона на острове, должен был прекратить свои функции поставщика. В слезах пришел он с двумя дочерьми проститься с императором.

Наполеон, чтобы скрыть грусть, которую вызывало расставание, поддразнивал Бетси Белкоум, вспоминал, как в счастливые времена, когда он еще не страдал, думая, что его изгнание не продлится долго, жил в Бриарах и играл в жмурки с шалуньей.

Одиночество знаменитого изгнанника становилось почти полным.

В то же время строгости английского губернатора усилились, притеснения стали постоянными.

Хадсон Лоу следил за болезнью, поразившей узника, и, казалось, с изощренной жестокостью способствовал ее развитию, держа Наполеона в состоянии постоянного раздражения и гнева.

Смерть принцессы Шарлотты, которая должна была стать королевой Англии, проявлявшей особое расположение к наполеоновскому делу, — она даже пообещала, придя к власти, обращаться с ним как с низложенным монархом, а не как с захваченным авантюристом, — привела Наполеона в состояние глубокой меланхолии.

Когда по вечерам черная тень опускалась на жилище, в котором он обретался, император чувствовал приближение смерти. Когда же ему снова говорили о проекте побега, он отказывался с еще большей энергией, чем раньше.

Элфинстоун и Ла Виолет побывали в Пернамбуку. Они видели капитана Латапи, окруженного флибустьерами, выказывавшими нетерпение отплыть на Святую Елену, желающих броситься в бой, если это будет нужно, с английским флотом, чтобы вырвать, даже силой, величественного узника из лап тюремщиков.