ВНЕ ЗАКОНА - ЮРИЙ СБИТНЕВ

Внизу Кеша увидел людей. Их было пятеро. Один держал на волне кунгас, не давая прибою выкинуть его на камни. Четверо остальных копошились на берегу. Охотник хотел крикнуть: «Люди! Тут я! Вот он – живой!», но не смог. Снова подступила к сердцу оморочь.

Он отвалился на площадку, стараясь победить дурноту. Людей Кеша видел одно мгновение. А хотелось смотреть на них долго. Он скучал о них, и думал, и помнил всегда.

И снова поборол Кеша слабость. И снова потянулся всем телом, чтобы глянуть на людей и дать им знак. Вот они, люди, совсем рядом. Они суетятся, что-то несут к прибою на руках, перекликаются, за шумом моря голосов не слышно.

И вдруг Кеша различил то, что бережно несли люди. Это была сеть – громадная, тонкая, капроновая сеть, запутанная в большой блестящий клубок. В клубке что-то копошилось и дергалось.

– Чо! Чо! – Кеша не поверил глазам.

То живое и копошащееся было искристым огнем собольего меха. Рядом с белой закраинкой прибоя охотник разглядел еще три клубка и горку черных трупиков.

«Так вот он откуда, огонь! Выжигали соболя, гнали его огнем в сети. Били на голом месте тех, кто избежал ловушки, кто спасся от огня. Убийцы! Нелюди, да как же носит вас на себе земля! Как вы смотрите в глаза матерям и детям своим!…»

Силы оставили Кешу, и он, откинувшись навзничь, потерял сознание.

Когда снова пришел в себя, первое, что услышал, – удаляющийся стук мотора.

Кунгас уходил к южной бухте острова. Пятеро спешили. Там до темноты им надо- было подобрать шестого.

Северное побережье скалистое: зимою спуститься к морю по скользким камнепадам, по обледенелым останцам, осыпям и сугробам невозможно. Прошлым вечером шестой сошел с кунгаса в той южной бухте и ушел к вершиному ельнику горы Высокой. Ночь он провел у костра. Поутру вынул из котомки полиэтиленовую банку с бензином. Проверил время по светящемуся циферблату наручных часов. За ночь те пятеро должны были успеть развесить сети, занять номера на южной окраине ельника. Тщательно, деловито выверил направление ветра. В разных местах сгрудил сушняк, завалил несколько молодых елей, обрызгал бензином. Все это он делал не спеша, обстоятельно.

Еще до свету среди таежного подгона и вглуби, метров за сто от опушки, вспыхнули семь костров. В один из них пришелец сунул уже пустую полиэтиленовую банку. Сбросив на чистом месте кожух, бегал от костра к костру, поправляя огонь. Ветер дул ровно: сушняк и молодая хвоя занялись разом. И как только запламенели факелами первые елочки, пришельца охватил страх. То, что было давно продумано, выверено, то, что готовилось вот уже несколько лет, вдруг напугало его, леденяще захолонуло сердце, гулким стуком отдалось в ушах.

В том, что преступление, которое совершил, не откроется, он был уверен. Нелетная погода, низкие тучи, туман от островов до материка, ветер, уносящий дым в океан, пурга, которая грянет не сегодня-завтра и занесет следы, безлюдье – все это убеждало в безнаказанности совершенного.

Но что-то другое, страшное и роковое, повисло над ним, заставляя воровски озираться, суетиться, стремиться втянуть голову в плечи и бежать прочь. Кто-то незримый следил сейчас за ним отовсюду пристальным и вездесущим взглядом. Не веря в бога, он все-таки перекрестился, прошептав пустой скороговоркой: «Господи, помоги…» И побежал прочь от занимающегося пожара вниз по склону.

Он должен был спуститься к бухте и там на берегу отсидеться до тех пор, пока не придет с добычей кунгас. Но страх заставил его изменить это решение. Он не мог сейчас быть один на один с тайгой и, сторонясь ее, пошел по чистому месту, огибая сопку. Расчет его был прост: успеть выйти к своим до того, как они уйдут с добычей к бухте. Это было нарушением хорошо и холодно продуманного плана.

Подножие сопки, которым он должен пройти, сплошь засыпано камнями, изъедено глубокими влуминами и овражками. «Снег нынче глубок, пройду, – решил он. – Да и вталь – наст – крепок, удержит лыжи, не даст запороться в сырую марь или подснежные родники».

Как часто в холодно задуманных и расчетливых преступлениях чувство страха в мятущейся душонке, чувство безысходности происходящего путает все карты! Природа сама заставляет преступника сделать первый шаг к расплате. Тайга не приняла его, не скрыла в себе, она воззрилась на него тысячами невидимых глаз, заставляя бежать прочь на виду у нее.

И он бежал, втягивая голову в плечи, не поднимая глаз к вершинному ельнику. Там уже широко бушевал огонь. Бежал, готовый каждую минуту сорвать с плеча «бельгийку» и стрелять в белый свет, защищая свое существо от неосознанной опасности, которая шла за ним по пятам, надвигалась справа и слева, гнала его все вперед и вперед.

Ослепленный страхом, он даже не заметил, когда поломал лыжи, рухнув в глубокую влумину.

Выбрался и еще бежал по снегу, падая и поднимаясь.

За полдень пришелец понял, что ему не выбраться к своим, не выйти к южной оконечности сопки, и повернул в тайгу. Скрытый от всего мира густым переплетением ветвей, он отлежался под старой елью, прикидывая, сможет ли пересечь тайгу и выйти к бухте до темноты.

Получилось так, что сможет, запоздав всего часа на два. «Будут ли ждать?» – подумал о своих и не нашел ответа.

Страх снова поднял его на ноги, и он решил, теперь уже не останавливаясь, идти к спасительной бухте.

…Часа через полтора Кеша, спустившись с горы Высокой, натолкнулся на лежку пришельца. Сразу же, как только скрылся за поворотным мысом кунгас, охотник решил выходить к своему зимовью. Выжить, поведать людям о том страшном, что видел и пережил он, было единственным желанием, единственной целью Кеши.

И вот он у следа поджигателя. Этот и никто иной запалил тайгу!

«Достану! Как шибко ни уходи, все равно достану!» – решил Кеша, прижимая здоровой правой рукой к бедру широкий охотничий нож.

ПОСЛЕДНИЙ ВЫСТРЕЛ

Тайга недвижима. Белая ожеледь искристо убрала ветви берез, осин, лиственок, пухло легла на лапах елей. Сюда, в густые острова тайги, не пробивается ветер, и тонкий, невесомый снег медленно течет и струится меж деревьев. Где-то всего в нескольких километрах бушует пожар, стонут и лопаются стволы деревьев, ухают колодины и камни, умирают в своих гнездах, так и не проснувшись от зимней спячки, бурундуки, все еще мечутся спасшиеся от огня звери и птицы, а тут все тихо, все свято и бело, как и должно быть на доброй большой земле. И только два человека нарушают этот вечный, материнский покой зимнего леса. Они рвутся сквозь тайгу, ломая кустарник, переваливаясь через бурелом, переползая через колодник. Тот, что идет впереди, часто останавливается, лежит на снегу, запаленно дыша, и все тычется запотевшим, покрывшимся густым куржаком и выморозью лицом в циферблат наручных часов. Второй, не отдыхая, поднимаясь и падая, нагоняет медленно, но верно. Иногда к сердцу подступает дурнота. И тогда не искрится ожеледь, снег становится темнее сажи, и небо, и деревья, и свет…

Все ближе и ближе к своему врагу Кеша. Вот он оползает громадное выскорье – вывороченное с корнем дерево – и замирает. Впереди что-то чернеет на снегу.

«Достал! Достал все-таки, – думает и сжимает напрочно рукоять ножа. – Запалился, лег, словно бы зверь, в снег».

Еще один скользкий, стремительный бросок, тело стало легким, упружистым…

«Нет, не он!» Всего лишь кожух. Сбросил тот его, тяжело. Ну, теперь-то от Кеши ему не уйти!

И снова бросок вперед; снова с колен на локти, с локтей на колени.

И опять впереди что-то чернеет. И снова напрягся охотник. Куртка. А чуть поодаль в сугробе – вмякший в снег патронташ. «Скоро телешом пойдет», – в мыслях улыбнулся Кеша и прополз мимо брошенного.

«Нет, от Дубилкина тебе не уйти! Оклемался Кеша, оклемался…»

Прямо на следу натолкнулся на «бельгийку». Привалился спиной к колодине, поднял ружье, смахнул со стволов рукавом снег. Хорошее ружье, витое, двенадцатого калибра, с наборной насечкой. Знакомо оно ему – по бесчинствам на острове, по черепу олененка с черной дырочкой под глазницей, по тем зверям, что залегли в агонии по ручьям. В одном из стволов пулевой заряд.

«Нож о тебя марать не буду. Кровью твоей руки марать незачем. Твоей же пулей пришью!»

Тайга расступилась. На белом, чистом пологе мари грязной кляксой – маленький копошащийся человечек. Сумерки заметно затушевывают светлые краски дня, еще немного-и тайгу покроет темнота. Непроглядная ночь придет на землю. До бухты совсем недалеко. Там уже суетятся и поглядывают в тайгу те пятеро. К вечеру неожиданно распогодило, и вот-вот над островами откроется небо. У тех, что ждут, и у того, что спешит к ним, только ночь, только темнота. Успеют ли они уйти по петле теплого течения к материковому припаю, успеют ли припрятать свою добычу и замести следы?…

…А человек все еще лежит в снегу, запаленно дышит. Можно отдохнуть – теперь-то наверняка выйдет к бухте.