Заговор графа Милорадовича - Владимир Брюханов

Почти все депутаты, кроме дворян, и так имеющих это право, потребовали и себе возможность владеть крепостными.

Что касается дворян, то князь М.М.Щербатов и его единомышленники дружно высказывались не только за сохранение рабства, но и призывали лишить другие сословия права иметь фабрики и заниматься коммерческой деятельностью! Даже эти привилегии дворяне хотели обеспечить только себе и своей системе рабских предприятий.

Самым классическим примером такой системы было село (ставшее затем городом) Иваново, принадлежавшее Шереметевым; все производство и вся торговля в этом крупнейшем центре осуществлялись графскими крепостными, среди которых было и немало богатеев. О подобных, в частности, упоминала и Екатерина в «Наказе»: «Они закапывают в землю свои деньги, боясь пустить оные в обращение, боятся богатыми казаться, чтобы богатство не навлекло на них гонений и притеснений».

Положение тогдашних крепостных миллионеров иногда было просто плачевным. Вот как об этом пишет, например, один из них — предприниматель 1820-х годов В.Н.Карпов: «мы с отцом платили помещику оброка свыше 5000 руб[лей] асс[игнациями, имевшими в то время колеблющийся курс — порядка раза в два ниже рубля серебром] в год, а один крестьянин уплачивал до 10 000 руб.

Казалось бы, при таких распорядках состоятельным крестьянам следовало бы откупиться от помещика на волю. Действительно, некоторые и пытались это сделать, но без всякого успеха. Один крестьянин нашей слободы, очень богатый, у которого было семь сыновей, предлагал помещику 160 000 руб., чтобы он отпустил его с семейством на волю. Помещик не согласился. Когда через год у меня родилась дочь, то отец мой вздумал выкупить ее за 10 000 руб. Помещик отказал. Какая же могла быть этому причина? Рассказывали так: один из крестьян нашего господина, некто Прохоров [— основатель знаменитой Прохоровской мануфактуры] имел в деревне небольшой дом и на незначительную сумму торговал в Москве красным товаром. Торговля его была незавидная. Он ходил в овчином тулупе и вообще казался человеком небогатым. В 1815 г. Прохоров предложил своему господину отпустить его на волю за небольшую сумму, с тем, что эти деньги будут вносить за него, будто бы, московские купцы. Барин изъявил на то согласие. После того Прохоров купил в Москве большой каменный дом, отделал его и тут же построил обширную фабрику. Раз как-то этот Прохоров встретился в Москве с своим бывшим господином и пригласил его к себе в гости. Барин пришел и не мало дивился, смотря на прекрасный дом и фабрику Прохорова; очень сожалел, что отпустил от себя такого человека и дал себе слово впредь никого из своих крестьян не отпускать на свободу. Так и делал», — вот она, Россия!..

Чтобы эта длинная цитата стала понятней, укажем, что в те времена жалование провинциального мелкого чиновника (нередко — дворянина) обычно составляло от 4 до 10 рублей в месяц, и на эти деньги при собственном домике и огородике можно было содержать семью отнюдь не впроголодь, даже не имея никаких крепостных.

В отличие от не названного по имени владельца Прохорова и Карпова, некоторые другие не были столь корыстолюбивы и завистливы. Например, как-то к отцу великого революционера Н.П.Огарева явились крепостные принадлежавшего ему села Беломута с предложением отпустить их на волю за баснословную сумму. Один из них давал только за собственный выкуп 100 000 рублей серебром. Но барин брезгливо отказался от денег и предпочел оставить крестьян себе, гордясь тем, что среди его подданных есть и миллионеры. Вот это — подлинное дворянское благородство! Ниже мы покажем, что сам Огарев по части благородства не слишком уступал собственному отцу.

Некоторым миллионерам повезло — тому же Прохорову или С.В.Морозову. Последний, начав карьеру рядовым ткачем, основал свою фабрику еще в 1797 году, а в 1820 году уговорил своего владельца отпустить его на волю «всего» за 17 тысяч рублей. До 1861 года и Шереметевы постепенно выпустили на волю более пятидесяти капиталистов, получив за каждого по 20 тысяч рублей выкупа в среднем — итого больше миллиона. Но иным предпринимателям пришлось ждать свободы вплоть до 1861 года.

Один из таковых, хлебный торговец П.А.Мартьянов, накануне 1861 года был полностью разорен своим владельцем — графом Гурьевым. Отказавшись от мысли восстановить свое дело, Мартьянов уехал в 1861 году в Лондон и примкнул к Герцену и Огареву. Разочаровавшись и в них, Мартьянов вернулся в 1863 году в Россию, но за свои статьи в «Колоколе» был присужден к каторге; заболев на этапе, умер в 1865 году в Иркутске.

Разумеется, судьбы миллионов обычных крепостных — отнюдь не миллионеров! — были не лучше, но именно трагедии самого активного и предприимчивого слоя русского народа наиболее ярко характеризуют чудовищность тогдашнего положения народных масс…

Вернемся, однако, к Екатерине и ее парламенту.

Под предлогом войны с Турцией заседания этого парламента в декабре 1768 года были свернуты, а парламентские эксперименты были возобновлены лишь более чем через век — в 1905–1907 гг. Печальный исход данного начинания имеет для современной истории едва ли не большее значение, чем разгон Учредительного Собрания в январе 1918 года.

Пугачевщина — гражданская война, ненамного уступавшая по масштабам борьбе 1917–1922 гг., должна была резко вмешаться в любые результаты деятельности екатерининского «парламента».

Возможно, что если бы Екатерина допустила еще большее расширение и углубление крепостничества, как того и требовали «депутаты», Пугачевщина имела бы еще более ожесточенный характер. При этом разногласия в «культурных классах», неспособных поделить между собой лакомые куски, могли стать непримиримыми (антагонистическими!), и тогда падение династии Романовых было бы более вероятным. Кто знает, не был бы исход, аналогичный событиям 1917 года, полезнее для России, если бы произошел на полтора века раньше? Но все это уже из области гадания, в которую мы постараемся не погружаться.

Тогдашняя гибкость и изворотливость Екатерины повели Россию по иному пути — тому самому, каким она следует и по сей день.

Итак, российские крестьяне восстали — почти сразу, как только поняли смысл происшедших перемен: мелкие вспышки возмущений возникали по всей России с самого 1762 года. Вера в защиту и покровительство царицы-матери обоснованно пошатнулась, и на сцену не замедлил явиться подлинный крестьянский царь, роль которого не без таланта сыграл Емельян Иванович Пугачев. Осознная несправедливость стала и мотивом, и движущей силой Пугачевщины, разразившейся в 1773–1775 гг. Манифестом 31 июля 1774 года Пугачев провозгласил ликвидацию крепостного права и призвал к поголовному истреблению дворян.

В тогдашней гражданской войне правительство победило. Но и впредь готовность мужиков силой постоять за себя и своих близких стала естественным ограничением произволу, официально установленному в России, — ниже мы к этому вернемся.

Поражение освободило Пугачева от необходимости выполнять свою удивительную политическую программу: он обещал отменить налоги и в то же время взять чиновников на полное государственное обеспечение. Впрочем, попытки ее воплощения и, как следствие, полный развал экономики в тылу восставших ускорили гибель Пугачева. Последнего подстерегла иная судьба, нежели позже большевиков, хотя и он, и большинство вождей Октября 1917 в конечном итоге завершили жизненный путь одним и тем же — стали жертвами пыток и казней!

Отметим, что параллели между пугачевцами и большевиками не ограничиваются общностью их личных судеб. Хорошо известеным совпадением были начальные фазы обеих революций — массовые антипомещичьи погромы. Но гораздо полезнее сравнить стратегии революционных властей на пике их успеха.

Пугачев, провозгласивший отмену крепостного права, развалил тем самым и всю уральскую промышленность, рабочие которой немедленно оставили подневольное производство и разошлись по собственным приусадебным хозяйствам, каковые у них имелись тогда в достаточно приличных размерах.

«Декретом о земле» Ленин тоже объявил помещиков вне закона, а затем, проведя в декабре 1917 «национализацию», ликвидировал и банки, и частный капитал, и тем самым избавил промышленность и от капиталистических методов управления, и от управленческого аппарата. В итоге к лету 1918 все заводы позакрывались, торговать было нечем, а рабочие стали безработными. А ведь российская промышленность, несмотря на хищническую борьбу рабочих за повышение зарплаты и сокращение рабочего дня, с самого февраля 1917 поощряемую «социалистическими» властями, функционировала к концу 1917 года еще более или менее сносно!

И Пугачеву с его сатрапами, и Ленину со своими в результате хотя и идеологически оправданных, но опрометчивых действий только и оставалось затем отнимать припасы у крестьян, чтобы кормить и себя, и собственных сторонников.