Современный чародей физической лаборатории - Вильям Сибрук

Это был год, когда он учился на втором курсе, - 1888 год. Большая часть галлюцинационных ответов, конечно, были от религиозных фанатиков, но некоторые были мистификацией. Он до сих пор помнит трогательное письмо от старой леди из Пенсильвании:

"Мой дорогой Профессор Джемс!

Я часто вижу сны и видения, которые имеют ясный смысл, и искренне верю, что Бог открывается нам в видениях, как делал Он в дни Авраама и пророков, - но такие люди должны иметь чистое сердце, мысли и слова, и полностью воздерживаться от чая, кофе и других возбуждающих средств.

Преданная Вам Мистрис Дж. Кэннингхэм".

Как помнят все, кто читал "Разнообразие религиозного опыта", Вильям Джемс особенно интересовался явлениями, которые он называл "анестетическими откровениями", т. е. видениями и галлюцинациями, которые происходят под влиянием эфира, наркотиков и других одурманивающих веществ. Некоторые из ответов на его анкету содержали в себе описание таких явлений, и это может отчасти объяснить нам, почему нашему второкурснику пришла в голову идея испробовать их влияние на себе. Он читал о странных психических явлениях, производимых гашишем, и однажды спросил профессора Джемса, опасно ли употреблять его. Джемс,. который был одновременно и доктором медицины, подумал и ответил - вероятно, с улыбкой:

"Как профессор нашего университета, я не могу санкционировать то, что вы, кажется, предполагаете сделать. Но как доктор медицины я могу подтвердить, что, насколько мне известно, не было ни одного случая смерти от слишком большой дозы cannabis indica, и нет никаких оснований думать, что один прием может создать у вас привычку".

Роб был успокоен этим и проглотил соответствующую дозу ужасного восточного зелья. Он читал, и это верно, что курение гашиша, даже в большом количестве, неспособно вызвать настоящих галлюцинаций, а просто действует как наркотик - подобно кокаину.

Роб наглотался гашиша вполне достаточно и видел целый ряд галлюцинаций "некоторые - ужасные, другие - полные славы и величия, или полные сознания бесконечного пространства и вечности".Я счастлив сообщить, что он также превращался в лису. На следующий день он написал отчет о своем приключении. Вот часть его - о лисе и об ужасной двухголовой кукле, полной пророчеств и символизма:

"...Затем я наслаждался некоторым видом метемпсихоза. Любая вещь или животное по моему желанию становились моим телом. Я подумал о лисе и сразу же превратился в это животное. Я отчетливо чувствовал, что я - лиса, видел свои длинные уши и пушистый хвост, и каким-то внутренним чувством ощущал, что вся моя анатомия соответствует организму лисы. Вдруг точка зрения изменилась. Мне показалось, к что глаза мои находятся во рту. Я выглянул сквозь раскрытые челюсти, видел при этом два ряда острых зубов и, закрыв рот, - не видел больше ничего... К концу бреда крутящиеся образы (о которых упоминалось выше) опять появились, и меня преследовало странное создание моего разума, которое появлялось каждые несколько секунд. Это был образ куклы с двумя лицами и цилиндрическим телом, сходящимся в конце в острие. Эта кукла не изменялась. На голове у нее было что-то вроде Корины, а сама она была раскрашена в два цвета - зеленый и коричневый по голубому фону. Выражение янусообразного лица было все время одно и то же, так же, как и украшения на ней" [Д. Джеме, Принципы психологии.].

Он написал свой отчет по предложению профессора Джемса, который включил его в свою книгу "Принципы психологии". В то же время Роб отправил другой вариант в нью-йоркскую "Хералд", под заглавием:

ЦАРСТВО ГРЕЗ. Рассказ новичка о фантазиях под действием гашиша.

Рассказ был полностью опубликован 23 сентября 1888 г., но Роб был вне себя и, по-моему, вполне законно, от того, что они напечатали его просто как "письмо к издателю", не заплатив ни пенни.

Он написал жалобу и получил специальное письмо, подписанное знаменитым Джемсом Гордоном Беннетом, в котором говорилось, что, поскольку сообщение было адресовано "редактору", оно было помещено как письмо, в что не в обычае "Хералда" платить за такие вещи.

Я сомневаюсь, что Беннет сам читал рассказ. Не думаю, чтобы он упустил возможность громкого заголовка "Гарвардский студент, превратившийся в лису".

Шалер был единственным человеком, который говорил Роберту Вуду-старшему, что из его сына выйдет толк, и поток плохих отметок заставил доктора приехать в Кембридж, чтобы самому узнать у преподавателей - почему у сына ничего не получается. Здесь, однако, надо различать две стороны. Вуд чувствовал - не только в Гарварде, но и потом во время занятий в университете Джона Гопкинса в Чикаго и в Берлине - что профессоры нигде не одобряли индивидуальности и инициативы. В области идей Вуд, всегда вызывающий, а часто и нетерпеливый человек, и я думаю, что он был дерзким и нетерпеливым юношей. Я не думаю, что кто-нибудь много значил для него как ученый авторитет. Профессоры для него иногда были - а иногда не были полезными сотрудниками при проведении в жизнь какой-нибудь идеи, но он всегда чувствовал, что, если идея проваливалась, то именно они могли оказаться виновниками этого. Для большинства профессоров он, само собой разумеется, был- как овцы в гимне методистов - "блуждающей лисицей, которая не желает никому подчиняться".

Это становится ясным из его собственных записок, из которых привожу следующую выдержку:

"Сдать "хвост" по греческой и римской истории, получив удовлетворительную отметку по курсу цветной фотографии доктора Уайтинга, казалось мне делом, вроде ограбления детской копилки. Я был очень слаб в обязательных курсах современных языков и не понимал, что уменье разговаривать по-французски может прибавить много удовольствия к жизни в парижских кафе, которую мне пришлось позднее вести. В математике я был тоже далеко не силен - вернее будет сказать, очень слаб - и в алгебре, и в тригонометрии, которые казались мне ужасающе скучными. Нам не сделали ни одного намека, насколько я помню, о том, какое применение могут найти в практике синусы, косинусы, тангенсы и углы. Как ни странно, я всегда был первым в классе по планиметрии в школе мистера Никольса. Мне очень нравилось самому придумывать теоремы, и я не помню ни одного случая, чтобы мне не удалось добиться решения задачи, хотя над некоторыми из них мне и приходилось сидеть до поздней ночи. В классе был другой мальчик, который был первым по всем дисциплинам, и я очень старался побить его по геометрии, потому что почти во всем другом мои дела были плохи. Я помню, что сам разработал оригинальное доказательство знаменитых "пифагоровых штанов" Евклида, которое признал сам мистер Никольс. Мальчик, который был первым во всем, впоследствии ничем порядочным не сделался.

В Гарварде я жил один в Тэйере, No66 - первые два года, но в конце второго курса мне удалось снять, вместе с товарищем по группе, комнату No34 на двоих в только что отстроенном Хастингс-Холде. В нашей комнате, расположенной на первом этаже, окно выходило прямо на бэзбольное поле. Вокруг поля проходила беговая дорожка, так что у нас с другом была своя ложа для всех весенних соревнований. В подоконнике был запиравшийся шкафчик, где мы хранили освежающие напитки. В комнате был чайный столик с чашками, блюдечками и медным чайником - для маскировки. Они применялись от случая к случаю - в День Матери или когда девушки приходили смотреть соревнование. Обычно мы пили пиво, а шерри и виски держали в резерве для пирушек. Я пил умеренно и никогда не терял сознание. Не доходя до этого состояния, я всегда своевременно начинал чувствовать отвращение к спиртному, и с меня вполне хватало того, что я уже выпил.

Обедал я в Мемориал Холле (студенческий корпус), с шестьюстами других страдальцев, несмотря на легенду, что однажды студент нашел там человеческий зуб в тарелке бобов.

Я принимал участие в спорте только как невинный "болельщик", почти до конца последнего курса, когда я вдруг решил испробовать свои способности в университетской команде по перетягиванию каната, и, к собственному удивлению, увидел себя на четвертом месте, впереди здоровяка Хиггинса, которого я потом встретил в Англии вскоре после окончания мировой войны. Мы тренировались около месяца и собрались уже ехать на соревнование в Мотт-Хэвн, чтобы тянуться с Иэльским университетом, но перед самым отъездом узнали, что наш вид спорта отменен совсем, ввиду возможных опасных последствий. Мы тянули канат на специальном дощатом мостике, лежа на боку и упираясь ногами в деревянные перемычки. Канат проходил под рукой и захватывался густо натертой канифолью рукавицей. "Якорь" команды сидел, ногами упершись в перемычку. Канат обхватывал его за пояс, а кроме того он тянул его обеими руками. Это было глупейшее зрелище - ни одна из команд не двигалась ни вперед, ни назад, и зрителям заметно было только движение красного флажка, привязанного к середине каната. Тем не менее этот вид спорта был очень опасен, так как от предельного напряжения мускулов получались внутренние и наружные травмы - ведь участники были практически привязаны к канату и перемычкам.