Жених и невеста - Алиса Ганиева

– Вай, Патя! С приездом! Как там Москва? – засмеялась, чуть не роняя таз. – Куда собралась?

Я объяснила ей, что еду в город.

– Не засватали ещё?

Ну конечно. О чём ещё мог быть вопрос? У самой Аиды росли три малыша. Она раздобрела в замужестве, отъела бока, расплылась в вечной самодовольной улыбке.

– Слушай, – вдруг перешла она на шёпот, – вернёшься, постучи обязательно ко мне, Амишку жених бросил. Мы должны к ней зайти, утешить.

– Как? – выдохнула я.

После этой новости встреча с ветеринаром встала как кость в горле. Мне не терпелось вихрем вернуться, чтобы узнать подробности Амишкиного несчастья. Всю дорогу до города я злилась на мамину затею, на детей Магомедова, на своё дурацкое платье.

Дети Магомедова ждали меня в самом центре, в новой кофейне. На улицах автомобили резко и шумно тормозили на поворотах, пускали пыль, сигналили и гремели музыкой. Торговки квасом перекрикивались с маршруточниками, под навесами кафешек журчали споры, работяги буравили что-то на крышах, а бездельники сбивались в кучки вдоль тротуаров, изучая прохожих и нарумяненных модниц, надменно балансирующих на шпильках…

Свадебные салоны через каждый шаг. Бутики европейских дизайнеров, центры свадебной мусульманской моды, кринолины, шлейфы, дымчатые шали, меховые горжетки, эксклюзивные коллекции… Плакаты «Аренда залов для сватовства», новые обложки бесчисленных журналов о свадьбе: советы бывалого тамады, признания звёзд-молодожёнов, реклама модных салонов красоты со спецпроцедурами для невест, шёлковые нити, ревитализация, интимная эпиляция лазером… Все кругом только и делают, что женятся, женятся. Как будто нет других занятий. Я пробежала пару кварталов и нырнула в прохладный зал кофейни.

Дочь Магомедова оказалась приятной щебечущей толстушкой, которая тут же, за чаем с безешками, выложила все свои радости и увлечения. Она чирикала и про свои рисунки гуашью, и про сломавшийся накануне вязальный крючок, и про любимые книжки, и про кота, оплешивевшего от какой-то заразы. Сын Магомедова, ветеринар, всё это время сидел, приклеенный к стулу, и не вставил ни единого междометия. Молчал даже тогда, когда говорили о лысом коте, хотя, казалось бы, должен был оживиться. Выглядел он совсем немолодо и, по правде говоря, уродливо. Нос, похожий на баклажан, свисал до самой верхней губы, а руки, красные и шелушащиеся, то и дело рвали салфетку. К концу встречи весь стол был усеян бумажным пухом.

Сестру молчание брата как будто совсем не смущало. Можно было подумать, что ветеринара не существует вовсе и его баклажанина вот-вот рассеется в воздухе. Когда он отлучился покурить, толстушка всё же опустила веки и бормотнула под нос, как будто про себя:

– А он волнуется. Понравилась, значит…

– Да он же явно скучает! – возразила я громко.

– Ну что ты, – испугалась толстушка, – он просто скромный парень. Не какой-нибудь балабол с улицы. Трудится, семью хочет. Лучше бы я за такого, как мой брат, вышла, но дура же была ослепшая. От любви ничего не соображала.

– Я не знала, что ты замужем, – оживилась я.

– Была! – отрезала толстушка. – И сбежала. Вот был бы папа живой, когда я за этого жулика шла, не пустил бы меня в ловушку. Так что даю тебе совет, Патишка, не ведись на красивую рожицу.

Лоб у неё пошёл складками от напряжения. Я пожалела, что увела разговор не в ту степь, но дочь Магомедова продолжала:

– Три года я его на своём горбу протащила. Утром в магазине, вечером вяжу на заказ, хорошо хоть, детей не было. А он целыми днями в халяльном кафе хадисы[13] обсуждает. Тормошу его, чтобы работу искал, а он ещё огрызается, типа, мне на харамной[14] работе нельзя работать, я, мол, учусь. А что это за учёба такая – религиозные брошюрки с утра до ночи штудировать, а? Что за работа – о сунне Пророка спорить? И все, кто с ним в этом кафе сидел и спорил, все – здоровые лбы. Я ему и говорю один день: ле, Юсуп, а то, что мужчина обязан жену обеспечивать, иначе она имеет право сама объявить развод, это в твоих книжках не написано? Он как начал кричать. Жирной меня обозвал, представляешь? Сказал, что десятки красавиц о нём мечтают, а он им отказывает, только бы не сойти с пути. А я его, типа, не ценю.

– Как он мог? В каком месте ты жирная? – вырвался у меня слегка лицемерный протест.

Даже если лежебока-муж и вправду был красавчиком, такое хамство сложно было простить. Да, ручки у дочери Магомедова были пухлые, а лицо – круглое, мягкое и сальное, как блин. И всё же она источала густое и уютно сдобное тепло.

– Вот сейчас пусть живёт с худышками, никто ему не мешает. Пусть висит на их куриных шейках, а не на моей, красивой и здоровой. Хватит с меня, напахалась за двоих…

Она бы возмущалась и дальше, но длинноносый ветеринар, немой и потёкший всем туловищем куда-то вниз, уже покурил, вернулся к нашему столику и снова взялся красными руками за салфетку. Его хотелось сдвинуть рукой, как убитую игральную шашку.

Я решила не медля идти. Объяснила, что должна успеть навестить родню. Ветеринар позвал официанта и попросил счёт. Голос у него был тусклый, будто он залез в засмоленную бочку и вещал оттуда. Дочь Магомедова предложила перед прощанием сходить в дамскую комнату.

Там, смешно зажав рот ладошками, зашептала мне на ухо:

– Ты не думай, что раз мой брат – молчун, он за тебя и себя постоять не сможет. Он не то что эти смазливые прохвосты. Зачем тебе в Москве по судам за копейки таскаться? Возвращайся сюда, брат тебя при своей ветклинике пристроит, им там делопроизводитель как раз нужен. Вместе будете на работу ходить, он – всегда у тебя на виду. Ты не зацикливайся на внешность, ладно?

– Посмотрим, – мямлила я, – с первого раза ничего не понятно.

– Но вы же ещё встретитесь, пообщаетесь, – наседала дочь Магомедова, махая пухлыми ручками.

Я не сдержалась и фыркнула:

– Пообщаемся?

– Как знаешь, – обиженно пожала она плечами и скрылась в туалетной кабинке.

Встреча прошла неудачно, как я и предполагала.

А когда я добралась до стоянки маршруток, а оттуда – назад в посёлок и постучалась к Аиде, уже начинало темнеть.

– Сейчас, только ребёнка укачаю, – засуетилась одноклассница, заставив меня сесть за тарелку с пловом.

Я ела плов и ждала, пока она привяжет своего третьего мальчика ремнями к деревянной люльке-качалке, ловко и плотно закрепит их на гладкой ручке-перекладине, воткнёт деревянную трубку в специальную дырочку между связанными вместе детскими ножками, вставит в эту трубку сынишкин маленький хоботок, чтобы моча стекала прямиком в горшок, подставленный под днище люльки.

Младенец морщился, шлёпал беззубым ртом и сдавленно агукал. Аида раскачивала люльку ногой и, делая мне знаки потерпеть ещё немного, тянула всегдашний колыбельный мотив «Ла-илля’а-иллала-а-а Мухаммад-расулула-а-а-а». После пяти или шести повторений этой нехитрой песенки ребёнок заснул, я сполоснула свою тарелку, и мы заспешили к Амишке.

На той и вправду не было лица. Она встретила нас исхудавшая, растрёпанная, ненакрашенная, с набухшими синими веками.

– Ами-и-ишка, – обняла её Аида, – что ты до сих пор убиваешься! Тебе же только восемнадцать. Вот, смотри на Патю. Ей скоро двадцать шесть, и даже не засватана.

Я кивала. И вправду, почему бы Амишке не утешиться, глядя на старую деву? Но та зарыдала ещё горше, согнулась в три погибели и осела так на пол.

– Ама-а-ан, – заныла Аида.

– Как это случилось? – перешла я к сути.

Амишкин жених учился с ней в городе, в университете. Они встречались по-современному, ходили в кино, писали друг другу сопливые признания. Он успел перезнакомить её со своими родственниками и родителями, да и сам свободно показывался в нашем глухом посёлке. Меня всегда поражало, что Амишкины родители это позволяют.

– Как случилось? – заикаясь, отозвалась Амишка, поднимая заплаканное лицо и дрожа подбородком. – Просто сказка закончилась. Целый год встречались, а теперь он получил диплом и решил засватать свою троюродную сестру.

– А ваше сватовство?

– А у нас сватовства так и не было.

– Как – не было? Ведь он бывал у вас дома! И его родители про тебя знали.

– Ну и что, что знали. Ведь слова не давали, кольца не надевали, чемодан не приносили! – взвыла Амишка.

Тогда дело было совсем плохо. Я не находила подходящих к случаю слов и молча смотрела на горестный Амишкин затылок.

Аида меж тем поднесла страдалице стакан воды.

– Всё, хватит убиваться. Плюнь на него. А то ещё мама заметит. Она сейчас где? У тёти Заремы?

– Да, – всхлипнула Амишка, стуча зубами о холодный стакан, – она всё знает. Говорит, теперь никто на мне не женится.

– Почему это не женится? Вон от Лейлашки тоже первый жених отказался из-за того, что она платок надевать не хотела. Ну и что, всё равно взяли. У неё уже двое детей.

– Но она была засватанная. И платок – это не так страшно!

– А что страшно?

– То, что Карим меня непорядочной назвал. Всей своей родне.