Разделение вод - Александр Рыбалка

Я пожелал земляку скорейшего выздоровления, и прихватил холщовый мешок, в котором старик держал свиток индейцев майя (по крайней мере, так он описывал эту странную вещь), и тетрадь со своими записками, сделанными на святом языке. Холодными вечерами на бивуаках я разбирал их, и во многом передаю тебе его рассказ, подпитывая свою память этими записками. Много раз спрашивали меня солдаты, что это я читаю, но никогда у меня не возникало искушения пересказать им страшную историю старика.

Рассказ мальчика

Я слушал историю Жана, раскрыв рот и затаив дыхание. Никогда прежде мне, подростку из заброшенного еврейского местечка, не доводилось слышать ничего подобного.

– Неужели это все правда? – спросил я его.

– Кто знает… В Германии, когда мы захватили один небольшой городок (в чем нам очень помогли местные евреи), мне довелось поговорить с одним старым раввином. Очень осторожно я намекнул ему на эту историю, и он сказал, что про „князя моря“ Рахава и в самом деле написано в Талмуде, в трактате „Бава Батра“ – „Последние врата“.

Жан этот рассказ начал утром, а когда закончил его, время уже приближалось к дневной молитве. Я вышел из его комнаты и отправился в синагогу. В тот день мы больше не виделись.

Вскоре Жан начал ходить по комнате, потом и по дому… А однажды он исчез!

Наша служанка рассказала, что видела, как Жан оделся, вышел из дому и прохаживался взад и вперед по улице, чтобы немного размяться после болезни и подышать свежим воздухом.

Она занялась домашними делами, а когда посмотрела вновь, Жана на улице не было. Не вернулся он и к вечеру.

В доме у нас решили, что на улице к нему мог кто-то обратиться, Жан заговорил на французском языке, и его сочли за наполеоновского шпиона. Наводить справки мой отец не рискнул – в то время на евреев и так смотрели косо, подозревая их в пособничестве французской армии.

Пергаментный свиток с картинками, который Жан называл рукописью индейских жрецов, остался у меня в качестве игрушки. Частенько, то с интересом, а то и с детским страхом, я разглядывал рисунки плотов, дикарей в перьях, древних замков и подводных чудовищ. Про себя я решил, что никогда не забуду эту историю, и, когда женюсь, и мой старший сын подрастет, передам тайну ему.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

«Анэнербе» – Институт Наследия Предков. 20 апреля 1937 года, 19 часов 30 минут. Берлин.

Ганс Зебетендорф, профессор СС, нервно поглядывал на часы. Он был человеком болезненно пунктуальным, но осознавал, что показания его часов могут на несколько секунд расходиться с показаниями часов окружающих.

С опозданием на 25 секунд (как укоризненно отметил про себя профессор) в комнату заглянул референт:

– Герр профессор, – Зебетендорф всегда настаивал, чтобы его называли именно так, а не по эсэсовскому званию, которое было достаточно невысоким, – шарфюрер Михель Дейч прибыл.

– Пускай зайдет.

– Хайль Гитлер! – вошедший в комнату молодой человек в черной форме выбросил вверх руку и вытянулся по струночке.

– Хайль… – профессор то ли поднял руку, то ли указал на кресло. – Садитесь, шарфюрер.

Михаель Дейч послушно уселся в тяжелое кожаное кресло, а Зебетендорф вышел из-за стола и встал над ним.

– Поздравляю вас с днем рождения нашего великого фюрера, – начал профессор. Дейч сделал попытку встать, но Зебетендорф остановил его. – Сегодня утром я имел с фюрером конфиденциальный разговор. Вы знаете, что наш институт является частью СС. Так вот, мне поручили на базе нашего института создать особо секретное подразделение.

– Да, – повторил герр профессор снова, подумав. – Тайна – вот основа поручения, которое дал мне сегодня фюрер. Вам и еще нескольким людям, которых я лично порекомендую, предстоит осматривать библиотеки Европы в поисках оккультных манускриптов. Я имею в виду не только крупные библиотеки, но и более мелкие хранилища рукописей – вплоть до частных архивов. С вами будут несколько научных сотрудников института «Анэнербе», которые будут на месте осматривать рукописи, доставляя наиболее ценные из них в Берлин. Линия подчиненности: командир отряда – я – фюрер. Кроме вышеуказанных лиц, о действиях отряда никто не должен знать. Никто, я сказал, включая руководство института, ваше эсэсовское начальство и даже самого рейхсфюрера. Понятно!

– Так точно! Разрешите вопрос, герр профессор?

– Можете спрашивать, Михель, – мягким тоном сказал Зебетендорф, чтобы сгладить чрезвычайность произошедшего только что разговора.

– Я боюсь, что владельцы многих частных библиотек, а особенно личных архивов, будут протестовать против изъятия у них ценных рукописей.

– Об этом можете не беспокоиться, – тут герр профессор понизил голос до шепота. – Об этом позаботится германская армия. А наша задача сейчас – сформировать «Гехаймс Бух Абтайлунг „Бергельмир“». («Отряд тайных книг» – А.Р.) Кстати, вы знаете, кто такой Бергельмир?

Зебетендорф придирчиво посмотрел на шарфюрера, как будто экзамен устраивал.

– Так точно, герр профессор! Бергельмир – тевтонский исполин, переживший Всемирный Потоп, – ответил Дейч без малейшей запинки.

Личный кабинет товарища Сталина под Мавзолеем. 8 июня 1938 года. Москва.

Иосиф Виссарионович долго кашлял, потом вытер рот носовым платком, а затем открыл новую пачку «Герцеговины Флор» и стал пересыпать табак из папирос в трубку. Никто не знал, зачем он так делал, а спросить не решались. В это время его собеседник стоял у стола, не выражая никаких чувств. Наконец, когда Сталин заговорил, в его речи еще более отчетливо зазвучал грузинский акцент, что всегда происходило, когда вождь нервничал.

– Вы знаете, почему победила партия большевиков, товарищ Глебов?

Вопрос был чисто риторическим, поэтому «товарищ Глебов» тактично промолчал.

– Потому что всегда соблюдала три правила: конспирация, конспирация и еще раз конспирация. А вы своими действиями поставили под угрозу важнейшую операцию. Тайное оружие хорошо только тогда, когда его можно применить неожиданно, когда противник о нем не знает.

Сталин поджег табак в трубке и запыхал, распространяя вокруг себя клубы ароматного дыма. Дым поплыл по комнате – видно, вытяжка в подземном кабинете работала все-таки не очень хорошо. Фальшивые окна, за которыми горели белые лампы, создавали иллюзию, что вокруг кипит жизнь, хотя кабинет окружала только мрачная толща серой скалы, на которой покоится Москва.

– Зря расстреляли Блюмкина, Коба, – наконец спокойно сказал собеседник Сталина – невысокий человек со впалыми щеками, заросшими короткой черной щетиной и горящими мистическим огнем глазами.

– Нет, не зря! – ответил вождь, для убедительности пристукнув трубкой по столу. Он уже успокоился – Сталин мог незначительные обиды помнить годами, но мог и удивительно быстро отходить, когда это было нужно. – Трепач не может работать в Спецотделе. Трепач не может работать в НКВД. Он же всем малознакомым людям рассказывал, как убивал посла Мирбаха – и ты хотел, чтобы я такому человеку доверял высшие тайны государства? Теперь слушай. Сегодня я подписал приказ о роспуске 9-го отдела при ГУГБ НКВД СССР. С завтрашнего дня Спецотдел считается официально больше не существующим. О ф и ц и а л ь н о, я сказал. О его работе будем знать только ты да я. И больше самодеятельности!

Коба снова перешел на ты – значит, больше не сердился на своего старого соратника. Они были одногодками, оба родились в Грузии, только Сталин в Гори, а его собеседник, тот, кто назывался сейчас «товарищем Глебовым» – в Тифлисе.

– Так ты считаешь это хорошим вариантом, Глеб? – Сталин понизил голос, как будто кто-то мог его подслушивать в подземном убежище.

– Да, Коба. Гитлер подвержен мистике – а значит, мы сможем направлять его в нужное нам русло.

– Хорошо…

Но не таков был Сталин, чтобы оставлять провинившегося без наказания. Конечно, он не мог ни расстрелять, ни посадить «товарища Глебова» – это сорвало бы секретнейшую, тщательно распланированную на многие годы вперед операцию, все нити которой сходились в одних руках.

– А ты знаешь, где твоя учетная карточка партийца? – вдруг спросил Сталин.

Глеб отрицательно покачал головой.

– У меня на даче, в моем личном архиве. Я ведь все еще Генеральный секретарь – ты не забыл? Каждый член партии у меня на учете – даже если все вокруг уверены, что он давно мертв. Я тебе запишу туда выговор, – и Сталин лукаво улыбнулся в усы. – А теперь иди – я не могу больше отнимать твое время у нашей обороны.

Человек, с которым беседовал Сталин, повернулся и вышел. Он молча прошел мимо здоровенного охранника-свана у дверей сталинского кабинета (несколько таких сванов были специально вывезены из высокогорных селений, они не знали русского языка, и даже по-грузински говорили плохо, что исключало возможность предательства), проследовал вдоль коридоров, удавами уползающих в подземелья Кремля, наконец за одной из потайных дверей дождался правительственного вагона метро – и нырнул в океан мрачных кремлевских тайн.