Винки - Клиффорд Чейз

— Нельзя ведь так расстраиваться из-за этого медведя.

Продолжая плакать, Рут еще крепче обняла пискнувшую Мари. Джон и Хелен едва сдерживали смех.

— Рут, если так будет продолжаться и дальше, мы с тобой выйдем на следующей остановке и отправимся домой, — сказала мать. — Папа, Джон и Хелен поедут дальше, а мне, как и тебе, придется пропустить концерт.

Рут прекратила плакать, очевидно, из-за того, что мама тоже останется без концерта.

— Вот так-то лучше, — закончила мама.

Рут молча сидела, в то время как поезд с грохотом двигался дальше.

Звуки настраивающихся инструментов и шум полного зала сотворили настоящий хаос, однако после аплодисментов наступила тишина. Сидя на коленях у Рут, Мари удавалось видеть лишь спинки складывающихся кресел следующего ряда, нарядных зрителей, шляпу за шляпой, а над ними — ясное небо. Скрипка издала звук, и вступил оркестр, сыграв сначала одну ноту, затем — аккорд, который звучал все громче и громче; далее — следующий аккорд. Еще больше оваций, опять тишина.

Что происходит? Мари слышала, как вдалеке поют птицы и шумит ветер, затем снова зазвучала музыка, возможно, приближался шторм; казалось, сотни деревьев трепетали на ветру — и снова спокойствие. Что еще могло быть в этой музыке?

Звук одной скрипки — звенящий, стремящийся, великолепный и все же одинокий — почти разорвал Мари на две части. Он был похож на свет прожектора на теле темного мира. «Вот он я!» — словно говорил он.

Мари ожидала, возможно, что скрипка будет петь свою собственную партию, но вместо этого свой напев играли остальные инструменты, а скрипка точно танцевала в этом напеве и вокруг него. Когда же наконец она присоединилась ко всем, ей оставалось лишь закончить две последние фразы, будто ей нечего беспокоиться по таким пустякам, как закончить известное ей предложение, пусть даже очень красивое. Мари тут же словно улетела прочь. Сила притяжения больше не держала ее. Ей казалось, что она идет свободно и радостно по необитаемому пространству. И не просто идет, а танцует, и не просто танцует, а кружится на высоко висящем проводе, в то время как этот упругий шнур дрожит так, как трепещет струна скрипки, под ее плюшевыми ногами, такими легкими и уверенно идущими вперед Скрипка все продолжала выводил» свои трели, как вдруг Мари увидела, что шляпы, стулья и Рут стали поворачиваться вокруг нее, в то время как она сама падала с колен девочки и тело ее кувыркалось. В тот момент, перед падением, она была созданием, двигающимся без чьей-либо помощи; она принадлежала лишь самой себе и больше не была привязана к Рут; она была планетой, вращающейся в собственной галактике.

Издав короткий писк, медвежонок дважды перевернулся в траве, прежде чем мать раздраженно зашептала «шшш!» и Рут быстро вернула медведя к себе на колени. К этому моменту скрипка закончила свою трель и заиграл весь оркестр. Мари была в изумлении. До сих пор ее лишь носили, таскали и порой трясли; сегодня с ней даже потанцевали; но ничего из пережитого не могло сравниться с этим замедленным вращением в необитаемом пространстве. Она была убеждена, что совершила это самостоятельно — спрыгнула с колен Рут в траву.

С чуть ли не пронзающей насквозь решительностью снова отчетливо зазвучала скрипка. Теперь каждая ее фраза была различной: яростной, грустной, нетерпеливой, дерзкой, жалобной. Мари переживала эти эмоции раньше. Она была свидетелем тому, как они причиняли Рут неприятности. Однако здесь они присутствовали все, появлялись одна за другой, будучи частью одного и того же музыкального произведения, которому с готовностью покорились даже мама с папой. Оркестр умолк, и в течение многих минут скрипка завывала в прелестном приступе гнева. Это был скрип дерева среди сладостных звуков, который привел медвежонка в неописуемый трепет. Она четко слышала эту реальную, земную сущность самого инструмента, и она бы заплакала, если бы ее стеклянные глаза позволили ей это, — ведь Мари была свидетелем храброй борьбы за то, чтобы стать чем-то большим, нежели скрипка представляла собою, — большим, чем кусок древесины, струны, лак, материя.

Мари лежала на коленях у Рут, вдыхая запах травы и озера, не обращая никакого внимания на остальную часть концерта. Если бы каждый день она двигалась хоть немного больше, в конце концов или даже совсем скоро она смогла бы ходить. Она бы научилась разговаривать; сначала издавая писк по собственному желанию, затем ей бы удалось пропищать что-то похожее на слова, потом, собственно, слова и, наконец, целые предложения. «Рут, я иду на улицу», — только представьте себе удивление девочки.

В этот момент Рут вздрогнула от звуков, которые оказались последними. Они произвели на нее новое впечатление, что напомнило Мари маленький бунт, который девочка устроила ранее в этот день. Когда Рут издавала несколько яростных, чуть резких звуков двумя руками, Мари почувствовала уверенность в том, что эта музыка привнесла в жизнь девочки нечто новое и важное, как и в ее собственную жизнь.

Семья возвращалась обратно на станцию. Рут шла радом с отцом и будто собиралась о чем-то у него спросить. Мари наблюдала за тем, как его каблуки поднимались и снова опускались на тротуар. В поезде Рут опять села между Хелен и Джоном, но не обращала на них никакого внимания, даже тогда, когда брат дразнил ее.

— Все зашли, — послышался клич, за которым последовал свист, но поезд все не ехал, и в этой напряженной, мертвой тишине Рут вдруг выпалила:

— Папа! Я хочу играть на скрипке.

Раздался всеобщий смех. Вагон резко тронулся с места.

— Да? — отреагировал отец.

— До сегодняшнего дня ей совсем не хотелось, — заметил Джон.

— Скрипки дорого стоят, — предупредила мама. — И у нас уже есть пианино.

— Знаю, — невнятно сказала Рут.

Поезд громыхал. Мари хотелось положить свою голову на плечо Рут. В самом деле девочка часто просила о том, чего не очень-то и хотела, или о том, о чем забывала через день или даже через час Как же Рут могла убедить родителей в этот раз?

Папа сказал:

— Конечно же, вы все знаете историю об Айки и повозке.

Это была очень старая шутка — старше автомобилей — и самая любимая в семье. Даже Мари, которая жила в семье лишь с Рождества, уже знала ее. Очевидно, ее рассказывал дедушка Рут, тот сирота, чудом оставшийся в живых.

Это был анекдот о том, что может случиться, если человек слишком увлекается своими желаниями.

— Однажды ясным