Винки - Клиффорд Чейз

Мари стало интересно, что же означает слово «цветная» и как выглядят эти «цветные». Раньше она слышала, как мама и папа разговаривают о «цветных». Папа говорил о том, что «цветные» продолжают ходить туда, где их совсем не ждут. Мари подумала о том, что, если это действительно так, она хотела бы с ними встретиться.

На улице она не встретила ни одного человека, который мог бы подойти под это описание. Ее окружали лишь обычные люди. В голову медвежонку стали лезть грустные мысли. Эмоциональный взрыв лавочника явился ее первым соприкосновением с огромным, по сравнению с семьей, миром, где жили запреты и боль. И снова этот мир стал для нее невидим, как только Рут завернула за угол и они опять стали идти мимо деревьев и домов. Неожиданно чувство неудовлетворенности оттого, что она не может вымолвить ни слова, ни просьбы, ни как-то поучаствовать в происходящем, чуть было не свели Мари с ума. Рут шла спереди, что-то мурлыча себе под нос, мечтая о чем-то, будто ничего необычного и не произошло. Щебетали птицы. Солнце светило еще ярче, чем прежде.

Рут пошла домой другой дорогой, через небольшой парк. Когда девочка остановилась полюбоваться нарциссом, вдали, у зеленеющей опушки, Мари увидела молодого калеку, сидящего на деревянном стуле с четырьмя колесами, как у детской коляски. На коленях у него лежало темное одеяло, рядом стояли сиделка и старик, вероятно, отец несчастного. Мари не могла определить точно, был инвалид девушкой или юношей — настолько сгорбленным был калека в своей коляске. Когда отец и сиделка беседовали, глаза несчастного становились шире и дрожали. «Будто ей так жаль, что глаза ее не губы», — сказала Мари про себя. Эти глаза-губы будто хотят что-то сказать. Отец и сиделка тихо засмеялись, а у калеки потекли слюни. И тут Мари почувствовала, как коляску потянуло вперед.

В скором времени они тащились на ту же горку, что и прежде, и Рут начала снова рассказывать свои истории.

— Когда дедушка был еще грудным ребенком, — делилась Рут, — родители везли его в крытой повозке через весь Канзас, как вдруг: индейцы! Отца дедушки убили стрелой.

Мари все так же сидела в коляске лицом в обратную сторону, разглядывая потрескавшийся тротуар, деревья, дома, словно пятившиеся назад.

— Он был еще крохой, — продолжала Рут, — но ему повезло, и он остался жив. Конечно же, его мама не могла позаботиться о детях самостоятельно. Сестры дедушки уехали к родственникам, а дедушку вырастили друзья семьи, северансы [1]. То были времена первопроходцев.

Мари почувствовала, как маленькие резиновые колеса переехали через большую трещину в тротуаре. Рут вновь казалась довольной своей историей, так, словно она только что правильно ответила на вопрос викторины; у Мари же эти эмоции вызвали чувство еще большего одиночества и пустоты. Они повернули в свой квартал, и Мари бросила тяжелый взгляд на знакомые деревья над головой, на их переплетенные ветви. Через несколько домов стоял их дом с робко притупленной верхушкой крыши. Времена первопроходцев. Мари тоже везли в коляске, она также пыталась остаться в живых. В убаюкивающем движении колес она осознала, что была затянута поясом времени и места столь крепко, сколь прочно сидела в ловушке неживого тела. В этих же оковах находились Рут и ее семья. Они лишь старались выжить. Но неужели обязательно любить эту игру?

Вот прожужжал черный автомобиль с брезентовой крышей. Из соседних домов доносились крики детей, играющих в классы.

3

— Да, да, Мари тоже идет на симфонию! — пропел Джон, вызвав еще более громкий смех у Рут и Хелен.

— Нет, нельзя! — выкрикнула Рут дьявольским голосом, от которого Мари бросило в дрожь.

Мальчик продолжал танцевать с медвежонком по всей комнате девочек, напевая чарльстон. Взгляд Мари был прикован к черно-белым клеткам на свитере и жилетке Джона, которые, в отличие от вращающейся комнаты, оставались для ее глаз неподвижными. Она ощущала свободное падение и силы, кружащие ее. Так Рут еще никогда с ней не играла. Рут очень аккуратно обращалась со своими вещами, настолько аккуратно, насколько на это надеялись ее родители. Мари мельком увидела, хотя все вокруг вертелось, что она тоже танцует. Вскоре мать позвала детей с нижнего этажа, однако детская игра немного продолжилась, а в пик необузданного веселья Джон отдал медведя Рут. Они все вместе побежали вниз по лестнице, громко топая ногами и хихикая.

— Мари! Мари! — весело кричал Джон.

Они остановились в прихожей, где их ждала мать, надев свою самую нарядную шаль. Она посмотрела на Мари своими усталыми, глубоко посаженными глазами и громко вздохнула, но Рут лишь крепче обняла медведя.

Еще никогда прежде Мари не была так благодарна. Теперь мама пристально посмотрела на Джона, который поправил на шее «бабочку».

— Рут хотела взять с собой медведя, — пожал он плечами.

Хелен тихо засмеялась. Мари не удивило такое предательство, но тем не менее она почувствовала боль при одной мысли о том, что пропустит концерт. Она даже не знала, что такое концерт. Мама собиралась что-то сказать, когда со двора послышался голос папы, звучащий несколько раздраженно, который кричал, что они опоздают на поезд. По этой счастливой случайности Мари осталась в руках Рут. Семья бросилась бежать вниз по пригорку к поезду. Пока они ждали поезда, медведь предвкушал то, как у них начнется новая жизнь, в которой Рут не будет подчиняться правилам, и Мари побывает в новых местах В клубах черного дыма появилась пыхтящая машина, от движения которой тяжелая юбка Мари поднялась. Внутри, в коричнево-красных бархатных креслах сидели красиво одетые незнакомые люди, ожидающие своей остановки.

Медвежонок старался лежать неподвижно под рукой у Рут, чтобы остаться не замеченным мамой, словно он мог сделать иначе. Но, как только отец нашел для семьи места и дети сели на кресла лицом к родителям, мама вновь высказала неодобрение.

Затянута поясом времени и места

— В самом деле, Рут, на концерт, — сказала она, качая головой.

Рут, ненавидевшая упреки, сразу заплакала.

— Ты не сказала, что нельзя, — возразила девочка.

— А мне и не обязательно говорить…

— Но…

— И мне не обязательно напоминать тебе о том, что с мамой не спорят, — добавил отец.

Мари вздрогнула оттого, что папа тоже был против нее. Мать и отец сидели прямо, с одним и тем же выражением скучного укора на лице.

— Простите, — жалобно хныкала девочка, и слезы обиды капали на голову Мари, чьи глаза горели от невероятного возмущения.

— Рут, ты слишком