Свобода в изгнании. Автобиография Его Святейшества Далай-ламы Тибета. - Тензин Гьяцо

Программа, по которой я учился, была та же, что и у всех монахов, претендующих на степень доктора буддийских наук. Она была очень несбалансированна и во многих отношениях не подходила для главы государства во второй половине двадцатого столетия. Учебная программа включала в себя пять главных и пять второстепенных предметов; к первым относились: логика, тибетское искусство и культура, санскрит, медицина, буддийская философия. Последний предмет был самым важным (и самым трудным) и распадался, в свою очередь, на пять разделов: "Праджняпарамита" — совершенство мудрости; "Мадхьямика" — философия Срединного пути; "Виная" — устав монашеской дисциплины; "Абхидхарма" — метафизика; "Прамана" — логика и эпистемология.

Пять "малых" предметов — это поэзия, музыка и драматургия, астрология, метрика и композиция, синонимы. На деле докторская степень присуждается только на основе буддийской философии, логики и диалектики. По этой причине до середины семидесятых годов я не занимался санскритской грамматикой, а некоторые предметы, такие как медицина, никогда не изучал иначе, чем неформальным образом.

Основу тибетской системы монашеского образования составляет диалектика, искусство диспута. Два участника диспута поочередно задают вопросы, сопровождая их стилизованными жестами. Задавая вопрос, спрашивающий поднимает правую руку над головой и затем хлопает ею по вытянутой левой руке, топая при этом левой ногой. Затем он медленно убирает правую руку с левой, поднося ее к голове своего оппонента. Человек отвечающий сохраняет пассивность и сосредоточивается на том, чтобы постараться не только ответить, но и побить оппонента его же оружием, а оппонент при этом все время ходит кругами вокруг него. Важным элементом этих диспутов является находчивость, и большой заслугой считается умение с юмором обратить постулаты противника в свою пользу. Все это делает диалектику популярной формой развлечения даже среди необразованных тибетцев, которые, хотя могут и не понимать интеллектуальных хитросплетений, тем не менее способны оценить юмор и зрелищную сторону. В старые времена можно было увидеть кочевников и других сельских жителей, приехавших в Лхасу издалека, которые проводили время, наблюдая за учеными диспутами на монастырском дворе.

Способность монаха к этой уникальной форме диспута является критерием, по которому судят о его интеллектуальных достижениях. Поэтому, будучи Далай-ламой, я должен был не только получить хорошую подготовку в буддийской философии и логике, но и овладеть искусством диспута. Таким образом, в возрасте десяти лет я начал очень серьезно изучать эти предметы, а в двенадцать мне назначили двух "ценшапов", знатоков, которые тренировали меня в искусстве диалектики. Следующий час после первого из дневных занятий мой наставник посвящал объяснению того, как дискутировать на тему, которую мы проходили сегодня. Затем в четыре подавался чай. Если кто-то пьет чая больше, чем британцы, то это тибетцы. Согласно китайским статистическим данным, которые попались мне недавно, Тибет импортировал из Китая до вооруженного вторжения десять миллионов тонн чая ежегодно. Это никак не может быть правдой, так как получается, что каждый тибетец потребляет почти две тонны чая в год. Очевидно, эти цифры должны были доказывать экономическую зависимость Тибета от Китая. Но они все-таки отражают и нашу любовь к чаю.

Впрочем, хотя я так говорю, сам я не совсем разделяю любовь к нему моих соотечественников. В Тибете чай по традиции пьют подсоленным и с маслом "дри" вместо молока. Получается очень хороший и питательный напиток, конечно, если он правильно приготовлен, но вкус его очень зависит от качества масла. Кухни Поталы регулярно снабжались свежим сливочным маслом, и чай заваривался великолепный. Только там я действительно наслаждался тибетским чаем. Сейчас я обычно пью чай по-английски, утром и вечером. Днем пью чистую горячую воду, эту привычку я приобрел в Китае в пятидесятых годах. Может прозвучать банально, но это действительно очень полезно. Горячая вода считается первейшим средством в тибетской медицине.

После чая приходили два монаха "ценшапа", и следующий час с лишним мы проводили в обсуждении таких абстрактных вопросов, как, например, природа сознания. Приблизительно в половине шестого дневные мучения наконец подходили к концу. Я не могу указать точного времени, поскольку тибетцы, в отличие от многих других людей, не придают большого значения смотрению на часы, и все начинают и заканчивают тогда, когда это удобно. Спешки всегда избегают.

Если это происходило в Потале, то едва только уходил наставник, я мчался на крышу со своим телескопом. Благодаря ему открывалась великолепная панорама Лхасы от медицинской школы Чакпори близ Священного Города — той части столицы, которая окружает храм Джокханг — и дальше. Однако меня больше интересовала деревня Шол, которая лежала далеко внизу у подножия Красной Горы, потому что именно там находилась государственная тюрьма, и это было время прогулки заключенных по тюремному дворику. Я считал заключенных своими друзьями и пристально следил за их движениями. Они это знали и всегда, когда замечали меня, простирались ниц. Я знал их всех в лицо, всегда был в курсе, если кто-то освобождался или если прибывал новенький. Еще я любил пересчитавать штабеля дров и кучи кормов, лежавшие во дворе.

После этой инспекции у меня оставалось время еще немножко поиграть в доме или порисовать, пока не наступало время вечерней еды, которую мне приносили вскоре после семи. Еда состояла из чая (неизменно), супа, иногда с небольшим количеством мяса и простокваши, или "шо", а также представлявшего мне возможность выбора разнообразного хлеба, выпеченного моей матерью и присылаемого каждую неделю. Моим любимым был хлеб по-амдосски: это небольшие круглые хлебцы с твердой корочкой и воздушные внутри.

Довольно часто мне приходилось есть вместе с одним или несколькими моими уборщиками. Они все как один были прожорливыми едоками. У них были такие большие чашки, что в каждую могло поместиться все содержимое чайника. Иногда я ел вместе с монахами из монастыря Намгьел. Однако обычно я разделял трапезу только с тремя прислуживающими мне монахами, к которым временами присоединялся Чикьяп Кенпо, Руководитель Персонала. В отсутствие последнего у нас всегда было шумно и весело. Особенно мне запомнились наши вечерние зимние трапезы, когда мы сидели у огня и ели горячий суп при трепещущем свете масляных светильников, слушая, как на улице завывает вьюга.

После еды я спускался по лестнице из семи пролетов во двор, где мне полагалось гулять, повторяя тексты и молитвы. Но пока я был юн и беззаботен, вряд ли я когда-либо это делал. Вместо этого я проводил время в придумывании историй или предвкушал те, которые мне расскажут перед сном. Очень часто они были о сверхъестественном, поэтому в девять часов вечера в свою темную, населенную вредными тварями спальню прокрадывался совершенно перепуганный Далай-лама. В одной из самых жутких историй рассказывалось о гигантских совах, которые хватали маленьких мальчиков после наступления темноты. В основе таких историй лежали древние фрески в храме Джокханг. Это заставляло меня очень точно соблюдать правило находиться в доме с наступлением ночи.