Копчёная селёдка без горчицы - Алан Брэдли

Я тихо прикрыла дверь за своей спиной.

— Что вы здесь делаете? — требовательно спросила я, принимая наисуровейший вид.

На самом деле я думала, что Букшоу в предрассветные часы, в сущности, становится вокзалом Паддингтон. Не прошло и пары месяцев с тех пор, как я стала свидетельницей горячей ночной ссоры Горация Бонепенни и отца. Что ж, Бонепенни теперь в могиле, но на его место пришел другой незваный гость.

Бруки поднял кепку и потянул себя за прядь волос, спадающих на лоб, — древний знак подчинения сильнейшему. Если бы он был собакой, это все равно что распластаться на земле брюхом кверху.

— Отвечайте, пожалуйста, — сказала я. — Что вы здесь делаете?

Он повозился немного с ивовой корзиной на бедре, перед тем как ответить.

— Вы поймали меня на горячем, мисс, — сказал он, стреляя в меня обезоруживающей улыбкой. К своему вящему раздражению, я заметила, что у него идеальные зубы.

— Но я не хотел никому навредить. Признаюсь, я пришел в усадьбу в надежде разжиться кроликом-другим. Ничто не может быть лучше для слабой груди, чем горшок со славным тушеным кроликом, не так ли?

Он стукнул себя кулаком в грудь и выдавил кашель, который не обманул меня ни на миг, поскольку я и сама его часто имитирую. Браконьерские речи тоже не ввели меня в заблуждение. Если, как утверждала миссис Мюллет, мать Бруки — светская художница, он, вероятно, учился в Итоне или в аналогичном месте. Голос с надрывом должен был вызвать сочувствие к нему. Тоже старый фокус. Я сама его использовала и поэтому терпеть его не могла.

— Полковник не охотник, — продолжал он, — и это знает весь мир. Так что какой вред в том, чтобы прочесать это место на предмет вредителей, которые лишь объедают ваш сад и выкапывают ямы в кустарнике? Какой вред, а?

Я обратила внимание, что он повторяется, — почти верный признак того, что лжет. Я не знала, как ответить на его вопрос, так что продолжала молчать, скрестив руки.

— Но потом я заметил свет в доме, — говорил он. — «Эй! — сказал я себе. — Что это, Бруки? Кто может быть на ногах в эту несусветную рань? — так я сказал. — Может, кто-то болен?» Я знаю, что полковник не водит машину, видишь ли, и тогда я подумал: «Что, если кому-то понадобится сбегать в деревню за доктором?»

В его словах была правда. Старый «роллс-ройс» Харриет — «Фантом II» — хранился в каретном сарае, словно некая личная часовня, место, куда уходили отец и я — хотя никогда одновременно, конечно же, — когда мы хотели сбежать от того, что отец называл «тяготами повседневной жизни».

Он имел в виду, само собой, Даффи и Фели — и временами меня.

Хотя отцу ужасно не хватало Харриет, он никогда о ней не говорил. Его горе было настолько глубоким, что имя Харриет было поставлено на первое место в черном списке Букшоу — списке вещей, о которых никогда нельзя упоминать, если тебе дорога жизнь.

Сознаюсь, что слова Бруки сбили меня с толку. Не успела я сформулировать ответ, как он продолжил:

— Но потом я подумал: «Нет, это не просто так. Если в Букшоу кто-то болен, горело бы больше огней. Был бы свет на кухне — кто-то грел бы воду, кто-то суетился…»

— Мы могли бы позвонить по телефону, — возразила я, инстинктивно сопротивляясь попытке Бруки сплести свою паутину.

Но он говорил дело. Отец презирал телефон и позволял им пользоваться только в крайних случаях. В полтретьего утра было бы быстрее съездить на велосипеде — или даже сбегать — в Бишоп-Лейси, чем будить мисс Рансиман на телефонном узле и просить ее дозвониться спящему доктору Дарби.

К тому времени как эта нудная игра в «кнопка-кнопка-кто нажал на кнопку» будет закончена, мы все можем умереть.

Как будто это он был владельцем, а я непрошеным гостем, Бруки широко расставил ноги в резиновых сапогах и сцепил руки за спиной, заняв положение перед камином, посередине между двумя медными шпагами, принадлежавшими деду Харриет. Он не опирался локтем на каминную полку, но с него бы сталось.

Не успела я сказать и слова, как он бросил быстрый нервный взгляд направо и налево и понизил голос до хриплого шепота:

— «Но погоди, Бруки, старик, — подумал я. — Постой, Бруки, дружище. А вдруг это знаменитая Серая леди из Букшоу?» В конце концов, мисс, все знают, что временами здесь виден свет, природу которого нельзя легко объяснить.

Серая леди из Букшоу? Никогда не слышала о таком привидении. Эти деревенские жители суеверны до смехотворности! Или он делает из меня идиотку?

— Или фамильный призрак не упоминается в приличном обществе?

Фамильный призрак? У меня внезапно возникло ощущение, будто на мое сердце опрокинули ведро ледяной воды.

Может, Серая леди из Букшоу — это призрак моей матери Харриет?

Бруки рассмеялся.

— Глупо, не так ли? — И продолжил: — Какие еще призраки, нет уж, спасибо! Скорее всего, это домушник, положивший глаз на серебро полковника. В наше время таких много, с тех пор как война закончилась.

— Думаю, вам лучше уйти, — сказала я дрожащим голосом. — Отец спит очень чутко. Если он проснется и обнаружит вас здесь, нет сомнений, что он сделает. Он спит с боевым оружием на ночном столике.

— Что ж, тогда я пойду, — беспечно ответил Бруки. — Рад, что в вашей семье все в порядке. Мы очень о вас беспокоимся, все мы в деревне. Трудно сказать, что может случиться, когда вы так далеко, отрезанные…

— Спасибо, — произнесла я. — Мы очень благодарны, разумеется. А теперь, если не возражаете…

Я открыла перед ним французскую дверь.

— Спокойной ночи, мисс, — сказал он и с ухмылкой исчез в темноте.

Я медленно сосчитала до десяти — и последовала за ним.

Бруки нигде не было видно. Тени поглотили его целиком. Несколько секунд я прислушивалась, стоя на террасе, однако ночь была сверхъестественно тихой.

Над головой звезды мерцали, словно миллион крошечных лампочек, и я узнала созвездие Плеяды, Семь Сестер, названное так в честь девушек в греческой мифологии, которые так опечалились из-за участи своего отца — он был знаменитым Атласом, которого приговорили держать на плечах небесный свод, — что совершили самоубийство.

Я вспомнила о дождливом дне, который провела в оранжерее с Доггером, помогая ему отрывать глазки у небольшой горы картофеля и слушая историю, которую передавали из уст в уста тысячи лет.

«Какая глупость! — сказала я. — Зачем они убили себя?»

«Греки — народ, склонный к драматизму, — ответил Доггер. — Они придумали драму».

«Откуда ты все это знаешь?»

«Сведения плавают у меня в голове, — сказал он, — словно дельфины». И затем он погрузился в привычное молчание.

Где-то на той стороне лужайки ухнула сова, вернув меня из прошлого в настоящее. До меня дошло, что я до сих пор держу туфли в руках. Какой дурочкой, должно быть, я показалась Бруки Хейрвуду!

За моей спиной, если не считать керосиновую лампу, до сих пор горевшую в гостиной, Букшоу был погружен во мрак. Слишком рано для завтрака и слишком поздно, чтобы возвращаться в кровать.

Я зашла обратно в дом, обула туфли и прикрутила фитиль лампы. Цыганка, должно быть, уже отдохнула и справилась со страхом. Если мне повезет, я смогу заполучить приглашение на цыганский завтрак на открытом огне. Если мне повезет еще больше, я, может, даже узнаю, кто такая Хильда Мюир и почему мы все мертвы.

Я помедлила на краю Изгородей, ожидая, пока глаза приспособятся к глубокому мраку между деревьями.

Лесистая опушка в темноте — зловещее место, подумала я, место, где может случиться что угодно.

Эльфы… Хильда Мюир… Серая леди из Букшоу…

Я мысленно встряхнула себя. «Прекрати, Флавия!» — сказал внутренний голос, и я последовала его совету.

Фургон оставался на том же месте, я видела ступеньки и кусочек Млечного Пути, отраженный в занавешенном окне. Звук чавканья в темноте сказал мне, что Грай пасется поблизости.

Я медленно приблизилась к фургону.

— При-вет! — пропела я осторожно, с учетом недавнего расположения духа цыганки. — Это я, Флавия. Тук-тук. Кто-нибудь дома?

Ответа не было. Я подождала секунду, затем обошла вокруг фургона. Когда я прикоснулась к его деревянному боку, чтобы успокоиться, моя рука намокла от холодной росы.

— Есть кто-нибудь? Это я, Флавия. — Я легко постучала костяшками пальцев.

В заднем окне был слабый свет — такой свет, какой бывает, когда лампу приглушают на ночь.

Внезапно что-то мокрое, ужасное и слюнявое коснулось моей щеки. Я отпрыгнула, размахивая руками.

— Ой! — вскрикнула я.

Послышался хруст, и горячее дыхание, за которым последовал сладковатый запах влажной травы, обдало мой затылок.

Затем Грай ткнулся носом мне в ухо.

— Подкрадываешься, Грай! — сказала я, оборачиваясь. — Подкрадываешься!

Я прикоснулась к его теплой морде в темноте и обнаружила, что это странным образом успокаивает, намного сильнее, чем я могла бы предположить. Я прислонилась лбом к его боку, и несколько секунд, пока мое сердце утихомиривалось, мы так стояли, общаясь способом, намного более древним, чем слова.