Трудный Роман - Георгий Марчик

— Будет исполнено, Джульетта!.. — крикнул Костя на всю улицу.

— Тише, сумасшедший! — Она послала ему на прощанье воздушный поцелуй.

У своего дома Костя заметил Романа, который ждал его, втягивая голову в поднятый воротник пальто.

— Послушай-ка, так порядочные люди не поступают.

— Как — так? — не понял Костя. — А как поступают порядочные люди?

— Неужели не понимаешь? Мне надо было поговорить с ней наедине. — Роман вскинул голову и прищурил глаза.

— А что же ты не предупредил заранее? Откуда мне было знать? И Женя просила не уходить.

— «Просила» … Она могла нарочно…

— Послушай-ка, Гастев, — вспылил Костя, — если ты хотел пойти с Женей, то зачем пригласил меня? На роль статиста, что ли? По-моему, так: вместе пришли, вместе ушли. А ты с какими-то, фокусами…

— Значит, по-твоему, этого не стоило делать?

— Конечно, не стоило. — Костю смягчила растерянность Романа.

— Выходит, я в самом деле допустил просчет, — в раздумье проговорил Роман, не обратив внимания на вспышку Кости. — Что ж, тогда извини меня, парень.

— Пожалуйста. — Костя быстро отходил. — Кстати, она просила зайти за ней. Вместе пойдем на выставку. Нас двоих. Учти.

— Вот как? — удивился Роман. — Ну что ж, значит, зайдем вдвоем. Ладно, старина, будь здоров.

Негромко насвистывая, он направился к своему дому. Пожалуй, он испытывал даже некоторое облегчение от того, что ему не пришлось остаться наедине с Женей. Весь вечер его искушала, испытывала предательская мысль: «Сказать или не сказать?» Он так ничего и не решил, но при первой же возможности удрал с видом оскорбленной добродетели. Роман считал, что безжалостен к себе — он гордился своей способностью к беспощадному самоанализу.

А Женя настоящая девчонка, размышлял он. Легко поддается настроению. В ней тьма обаяния. Такие симпатичные ямочки на щеках, когда улыбается. Красивая. Нет, скорей чертовски привлекательная. Она оказалась даже лучше, чем можно было ожидать. Хотя при всем том в ней есть некоторая рациональность, даже рассудочность. Впрочем, тоже чисто женское качество…

Какие меткие оценки она дала учителям: «Марианна — сама любовь. У нее душа нараспашку», «Савельич — чудак. Чудаки не всегда удобны, но без них все люди были бы одинаковыми», «Мымра нас поучает, а сама не может объяснить, что такое теория относительности».

Они с Костей наперебой рассказывали, как недавно Мымра объясняла теорию относительности. Объясняла, объясняла и в конце концов сама так запуталась, что в растерянности замолчала и уставилась на класс. Никто, конечно, ничего не понял, но все молчали и как последние тупицы взирали на нее. Каждый боялся пошевелиться. Она всегда придиралась к чему-нибудь, когда попадала в затруднительное положение.

«Вам ясно?» — недоверчиво спросила наконец Мымра. Класс вздохнул с облегчением. «Ясно…» — прозвучало в ответ два-три неуверенных возгласа. Мымра успокоилась, воодушевилась и попыталась вновь объяснить, что же все-таки это такое — теория относительности. Долго плутала вокруг да около. Одно лишь все уяснили из ее слов: что даже сами физики до сих пор не разобрались в этой мудреной теории. Хорошо, Савельич потом все растолковал.

Роман усмехнулся. Вот умники, затеяли с учительницей войну и вообразили себя героями!

Эх, черт возьми, зря он, конечно, пытался прогнать Костю! Ясно, на Женю это произвело невыгодное впечатление. Хорошо хоть, дала знать, что не сердится. Впредь надо быть осмотрительней. И все-таки сказать или не сказать? Он улыбался в темноту. Вот в чем вопрос. Но если сказать — значит, признать себя виновным. В чем?..

Роман был в ударе. Женя посмеивалась, пыталась с ним спорить. Костя молчал, сосредоточенно смотрел себе под ноги.

— Я давно констатирую, — оживленно разглагольствует Роман, подталкивая притихшего Костю, — как вне школы каждый меняется. Возьмите Людочку Маликову. У доски туповата, пришиблена. Как будто деревенеет. А на улице я бы ее не узнал. Как держится! Какая осанка! А Семенцова наоборот. В школе преисполнена достоинства. А сейчас? Спрашивается, ну зачем она так сутулится?

Женя ударила Романа варежкой по руке.

— Перестань сейчас же. Ты у доски тоже не так уж разговорчив и смел.

— Браво! — аплодирует Костя. — Отличный контрудар…

По правде говоря, у него неважнецкое настроение. Опять Адик. Во время спарринга он послал Костю в нокдаун. Собственно, это был даже не спарринг, а обычное показательное выступление, когда все работают вполсилы. Костя раскрылся, а он ударил. Все очень просто. Потом, после боя, снисходительно похлопал по плечу: «Извини, не хотел. Вот если бы я по-настоящему ударил…» — И он покачал головой. Пытался показать, что это случайность. Но ведь его глаза не могли солгать…

В помещении, сбившись в плотную группу, они попали в руки к экскурсоводу в сером костюме. С места в карьер он стал сыпать заученными фразами. Лицо у него при этом оставалось бесстрастным, равнодушным. Эпохи, направления, художественные школы… Ребята и девочки внимательно смотрят то на него, то на картины, которые он усердно, по без вдохновения комментирует. Некоторые переминаются с ноги на ногу и глазеют по сторонам. Потом экскурсовод подвел группу к маленькому полотну в темном углу. На нем почти ничего не различить. А он вдруг загорелся, взволнованно, нараспев заговорил о контрастах и тончайших переходах цветов, прозрачной перспективе, осязаемом воздухе. Но вот группа двинулась дальше, и экскурсовод вновь поскучнел.

— Парни! — Роман тронул рукой Костю и Женю. — Бежим от него. Он большими ложками вливает в меня касторку.

Они тихонько отошли от своей группы. Роман продолжал острить, но Женя одернула его: похоже, ее уже не забавляли его шутки.

— Хотите, покажу своего любимого художника? — предложила Женя. — Лучше никого нет, сколько ни ищите…

— Кто же он, твой избранник? — спросил Роман, прищурившись. — Скажи, кто твой любимый художник, и я скажу кто ты.

— Ренуар.

— Мне он тоже нравится, — заметил Костя.

— Женствен и сентиментален, — вынес свой приговор Роман. — Не в духе нашего рассудочного времени. Впрочем, твой выбор не так уж плох.

Свою группу они нашли на площадке второго этажа у столика консультанта. Наташа Семенцова вела с консультантом умный разговор. Слышались звучные слова: неореализм, модернизм, абстракционизм, экспрессионизм…

— Я не могу вам сказать своего личного мнения о портретных рисунках Леже, — кокетливо выговаривала Наташа, — они мне не особенно по душе. Слишком фотографичны…

Когда уходили из музея, Наташа назидательным тоном спросила:

— Ну, а тебе что понравилось больше всего, Гостев? Надеюсь, тебя интересует хоть искусство?

— Гастев.

— Ах, прости. Ну, так что же все-таки?

— Мумия древнейшего человека, — небрежно ответил Роман, подавая Жене пальто. — Изящна и вполне современна.

Общительная Наташа даже поперхнулась, а Роман тут же повернулся к ней спиной. Хорошо, Костя подвернулся, помог ей надеть пальто.

«Странно, и за что Роман ее невзлюбил? — думал он. — Наташка совсем уж не такая въедливая и некрасивая, какой ему кажется. Девчонка как девчонка. Только очень рассеянная. Часто спорит, никогда не соглашается с мальчишками. Потому и прозвали ее «поперек». Что же плохого? Хочет иметь свое мнение и чтобы ее замечали, считались с ней. Невысокая, курносая, круглое лицо, две маленькие косички — хвостиками с синими ленточками. Не модно, но так ей нравится. Глаза умные, часто щурится. Близорукая, а кажется, что с ехидцей. Нормальная, в общем, девчонка. И очень даже честная. Когда она потеряла комсомольский билет, прибежала к Марианне: «Даже жить не хочется. Из-за этой книжечки на эшафот поднимались, а я такая растяпа…» И расплакалась. Еле-еле ее Марианна успокоила».

Остаток вечера Костя провел дома — в маленькой комнате коммунальной квартиры. Мама вязала ему шерстяные носки. А он пытался сочинить стих о воскреснике. Сочинял долго и мучительно. Мать подошла, положила на лоб сухую теплую ладонь. Костя с удивлением поднял на нее глаза.

— Что-то бледный ты, сынок, и скучный. Уж не заболел?

— Нет, мама. Выполняю общественное поручение. Второй день ничего не получается. Чуть мозги себе не вывихнул.

— Что это за поручения, из-за которых голову себе надо ломать? — возмутилась мать. — Брось ты эту канитель.

Костя улыбнулся.

Мать накрыла стол для вечернего чаепития.

— Мама, опять за свое. — Костя укоризненно взглянул на мать.

— А что? — Она притворилась, что не понимает.

— Я всегда пью с двумя кусками сахара, а ты четыре вбухала…

В их отношениях не принято было как-то слишком выказывать или подчеркивать свои чувства. И когда Костя стал взрослеть, мать сама деликатно отодвинулась от него, не лезла в душу, не приставала с мелочной опекой.