Флорентийские маски - Роза Планас

– Насколько мне известно, вы играли Труффальдино в «Комедии». Я вижу, вы и по сей день актер.

Винченцо де Лукка тотчас почувствовал желание собеседника польстить и в качестве ответного хода стремительно прошел к стоявшему в углу зала письменному столу, чем вызвал немалый интерес Федерико, а заодно и несколько сбил его с толку.

– Вы абсолютно правы. Я актер, и, если не возражаете, давайте говорить друг с другом, как актер с актером. Чтобы облегчить на первых порах эту задачу, прошу – примерьте-ка эту маску, а я позволю себе надеть вон ту, другую.

Винченцо протянул ему черную полумаску Арлекина, которую растерянный Федерико стал вертеть в руках. Маска была сделана из какой-то мягкой бархатистой ткани. Примерившись, Федерико немного неловко водрузил ее себе на лицо, так чтобы миндалевидные отверстия оказались прямо перед глазами. Тем временем Пожилой актер с понятной, но от этого не менее неожиданной ловкостью надел золотую маску, закрывшую ему верхнюю половину лица. Федерико немало удивился, не узнав сверкнувших из-под золотой полумаски глаз: небесная синева уступила место цвету речной воды на рассвете.

– Мой юный друг, не будем терять времени, ибо оно – то немногое из святого, что у нас еще осталось. Говорите мне честно и открыто: что вам известно о Пиноккио?

Федерико еще не забыл, что приехал сюда спрашивать, а не отвечать на вопросы. Но при всем том он не мог не признаться себе, что ситуация взяла над ним верх. Надетая на лицо маска ничуть не помогала ему притворяться. Наоборот, она с головой выдавала его истинную сущность – человека слабого и к тому же усталого.

– Синьор Винченцо, мы с друзьями нашли его череп. У меня есть все основания полагать, что Пиноккио существовал на самом деле, а вовсе не был просто выдумкой Карло Лоренцини. Мне кажется, – в этот момент Федерико глубоко вздохнул, – что за этой простой сказкой скрывается куда как более долгая и запутанная история. Я приехал к вам, полагая, что вы, быть может, Расскажете мне что-то, чего я не знаю.

Несмотря на чувство смущения, испытываемое при этом странном признании, Федерико все же заметил, что его слова произвели на актера несколько неожиданное впечатление. Нет, конечно, самообладание он сохранил, но это ему далось с трудом. Ощущение было такое, что услышанное вогнало его в дрожь. Федерико несколько секунд ждал ответной реакции – взрыва смеха, презрительного смешка или хотя бы ироничной усмешки либо замечания. Но время шло, а в комнате по-прежнему висела гнетущая тишина. Золоченая полумаска словно могильной плитой накрыла слова, смех и улыбки. У неунывающего Труффальдино не нашлось ответа.

В зал вошла Андреа, неся поднос с двумя чашками кофе. Одну она подала отцу, а вторую оставила на небольшом столике, стоявшем чуть в стороне от камина. Это заставило Федерико встать со стула и сделать несколько шагов. Такое почти чудесное явление несколько разрядило напряженность, возникшую между собеседниками. Сделав глоток, Винченцо обратился к гостю уже не с театральными, а с нормальными разговорными интонациями:

– Я полагаю, что вы имеете в виду одного пирата, некоего морского скитальца, чья жизнь закончилась в далекой чужой стране, причем закончилась не самым приятным образом – самоубийством. Попросту говоря, он повесился.

Эти слова, произнесенные человеком, понятия не имевшим, когда, где и при каких обстоятельствах был найден странный череп, не могли не изумить Федерико. Старательно пытаясь скрыть охватившее его любопытство, он как можно более будничным тоном ответил:

– Да, речь идет о пирате с Карибского моря. Вне всяких сомнений, такому человеку вряд ли свойственны глубокие чувства по отношению к своей родине. По крайней мере такова моя точка зрения. И все же – самоубийство? Тем более – повеситься… Это как-то странно, даже почти смешно. Прошу прощения, но разве мы собирались говорить не о Пиноккио?

В этот момент в зал снова вошла Андреа – на этот раз в костюме Коломбины: балетной пачке и блузке в черно-белую полоску. Она убрала волосы и прикрыла лицо маской неживого, глинистого цвета, что придавало ей несколько страшноватый, даже монструозный облик. Девушка нажала какую-то кнопку на полке книжного шкафа, и в зале зазвучала музыка – кажется, из фильма Феллини. Федерико непроизвольно встал со стула и почувствовал, что краснеет. У него мелькнула вполне естественная в такой ситуации мысль выбежать из зала, промчаться по коридору и поскорее покинуть этот странный дом с его более чем странными обитателями. И все же любопытство, более сильное, чем доводы разума и сила воли, а также еще не осознанная им самим привлекательность девушки удержали молодого преподавателя на месте. Андреа начала кружиться в такт музыке. Ее ноги в балетных туфельках казались гибкими и даже не стройными, а просто чересчур тонкими, словно принадлежали не ей, а какой-то другой женщине. Винченцо молча взирал на собственную дочь. Его манера держаться холодно и ничем не выдавать своих эмоций все больше сбивала Федерико с толку и даже начинала раздражать. В инфантильном, далеко не мастерском танце девушки было что-то гротескное и даже оскорбительное. В конце концов, подумал Федерико, я приехал сюда, чтобы узнать что-то новое о Пиноккио, а вовсе не дать посмеяться над собой двум страдающим от безделья самодеятельным актерам.

Импровизированное подобие Коломбины дважды кивнуло головой в разные стороны, и танец на этом завершился. Отец девушки, судя по всему, был впечатлен увиденным и разразился аплодисментами. Андреа церемонно поклонилась в знак благодарности. Федерико не знал, что делать, но твердо решил про себя так легко не сдаваться. Чтобы выиграть время, он поднял руки и тоже стал аплодировать – как в настоящем театре.

– Molto bene, mia сага figlia! [14] – продекламировал отец, явно цитируя реплику из какой-то неизвестной Федерико пьесы. – Что скажете? Уверен, вы не можете не согласиться, что она станцевала замечательно.

– Без сомнения. Танец – просто ее стихия, – поспешил согласиться Федерико.

Коломбина, легкая на подъем, как и подобает этому персонажу, изящно покинула сцену, не забыв при этом выключить музыку. Федерико подошел к Винченцо и, сняв маску, которая уже начала мешать ему, сказал:

– Я проехал много километров и очень устал. Не хотелось бы показаться неблагодарным, но, если вам нечего больше сказать мне, я, пожалуй, пойду.

Винченцо подошел к Федерико и каким-то особым доверительным тоном произнес:

– Друг мой, не воспринимайте все происходящее слишком всерьез. Кроме того, будьте снисходительны к нам, актерам: мы всегда любили добрую шутку; особенно она нам помогает в эти печальные дни, когда искусство написания сценариев для театра пантомимы утрачено, похоже, навеки. Моя дочь исполняет роль Коломбины с колыбели, и было бы странно предположить, что она не попытается заинтересовать вас, а может быть, и пробудить более глубокие чувства при помощи своего любимого танца.

Федерико оценил искренность синьора де Лукки, но все же продолжал настаивать, что ему пора уходить. Более того, внутренне он уже согласился с доводами разума относительно бессмысленности и даже комичности этой дурацкой встречи со старым актером. Поиски поисками, но общаться с синьором Винченцо, который сам походил на потрепанную марионетку, было попросту бессмысленно. В Федерико взыграло до сих пор всячески сдерживаемое и старательно попираемое чувство собственного достоинства.

– Приношу свои извинения. Все это, без сомнения, было ошибкой. Мне действительно не стоило сюда приезжать.

Винченцо положил руку на плечо Федерико и почти заставил его сесть обратно на стул. В ту же секунду, не дав гостю возможности хоть что-либо сказать, он снял с одного из стеллажей какой-то толстый том и открыл его, как показалось Федерико, наугад.

– Да успокойтесь же вы, молодой человек! Вы не уйдете отсюда, прежде чем я не расскажу вам все, что мне известно о Пиноккио. Уверяю вас, время, которое вы потратили на то, чтобы приехать в этот дом, не окажется для вас потерянным.

Глаза Федерико вновь загорелись, бесстрастие строгого преподавателя уступило место восторгу мальчишки, которому показалось, что он стоит на пороге великого открытия.

Выдержав небольшую паузу, Винченцо снова заговорил. При этом менторские нотки в его голосе сменились куда как более душевными интонациями.

– Друг мой, чтобы говорить о Пиноккио, мы должны для начала вернуться к тому, из чего он был сделан, к исходной материи – я имею в виду дерево. Когда этой страны еще не существовало, наш народ назывался buenos primos – «добрые братья». Мы действительно жили в настоящем братстве, одной из целей которого было истребление волков в наших лесах. Наши общие собрания проходили под знаком топора, мы встречались для того, чтобы говорить о деревьях и о свободе.