Светоч - Лариса Шубникова

– Ты что, ополоумела? – рыжая всплеснула руками. – Так Чермный туда и идет! Из огня да в полымя?

– Тихо, – упредила взглядом Владка. – К волхву подадимся, его не тронут. Не посмеют. Я Скор, род их княжит, чай, оборонят. Пойдешь со мной?

Беляна похлопала ресницами, помолчала, но не подвела:

– Добро, идем. С тобой, хоть куда, Влада. Утресь выдвигаемся?

– Вторым днем. Нынче ты спи, сил набирайся, а я весь упрежу. Негоже людей бросать в неведении. Да и надобно сыскать с кем идти. Чай, одни мы далеко не уйдем. Схожу к Лесьяру, вызнаю, когда обоз пойдет в Новоград. Да, хоть в Вешень. Оттуда уж найдем подводь29 какую нето.

Не стала Влада слушать щебета подругиного, накинула охабень и двинулась к веси. Там на подворье Лесьяра Крутых выспросила про обозников, да велела разнести весть, чтоб схроны обновляли, на случай, если войско Чермных пойдет. С тем и ушла, будто совесть свою очистила, а у перелеска обернулась, оглядела места родные, поклонилась поясно и ушла в Черемысл. Знала откуда-то, что не вернется уж в Загорянку, с того и прощалась.

Утром второго дня Влада и Беляна заперли хоромы Добромилы, положили требу светлым богам на дальний путь и ушли. Обе в добрых сапогах, теплых охабенях. В крепких кожаных торбах несли с собой одежки, чуть снеди и тугие кошели с золотом.

На берегу Ловати нашли обоз купца Житяты, сговорились за малую мзду идти подводами до Вешени. Тот обещал свезти в целости, но просил накинуть две деньги, сулил сыскать место на насаде30 брата, что шел высокой водой по Волхову до Новограда. На том порешили и тронулись в путь.

Глава 5

– Глеб, а и дурной ты, – сивоусый мужик забрался на коня. – Ведь на рожон лезешь. Добро бы с ватагой своей, а так-то чего ж? Попадешься Завиду Скору на узкой тропке, он и глазом не моргнёт, смахнет косу твою вместе с головой. Что, что ты лыбишься, недоумок? Живи хочешь лишиться? Так иди, ломай хребет. Удалью хвастаешь? Один супротив всех прёшь? Тьфу, дурень!

– Вадим, а чего ж ты за мной увязался? – Глеб улыбку с лица смел, грозно свел брови к переносью. – Никак, сам дурень?

– А то нет? – ворчал поживший Вадим, крепкой рукой поглаживая бритый затылок. – Как есть дурень. Сидел бы дома с женой, внуков ждал. Жрал бы, да спал, – обернулся к десятку воев: – На конь! Тихим ходом, ступай! Оська, пёсий нос, костёр потуши! Займется, так лес вчистую выгорит!

Еще малое время были слышны шутейные перебранки меж воев, звон броней и лошадиной упряжи, а уж потом небольшой отрядец тронулся и вышел на большак. Шли ходко: весна выдалась холодная, не донимала зноем и пылью дорожной, бодрила прохладным ветерком бывалых мужей.

Глеб шел впереди всех, крепко держал поводья большого коня, по сторонам не глядел – раздумывал, прикидывал. В Новоград отправился, зная наперед, что может и живи лишиться, но разумел и иное – Завид Скор, новопосаженный князь, мог обернуться великой бедой для всего рода Чермных. А как иначе? Чермные издавна славились и мастерами, и воями, а промеж того торговыми мужами и жёнами. Род крепкий, большой – почитай на два десятка весей расселился. И в каждом дворе людей десятка три, иной раз и пять31. О том знали все, а вместе со всеми и Завид Скор, что сел так поспешно на княжение.

Глеб знал наверно, что отец его – глава рода Чермных – княжьего стола не желал: посадники за такую честь три шкуры драли. И дружину води, и споры ряди, и с соседями уговаривайся, иной раз и золота отсыпь, куда надобно. Но чуял беду близкую от Скоров, и не хотел утратить род, а вместе с ним и земли, что давали обильный урожай. Новый князь не желал упускать жирного куска из зубов, потому и любой крепкий род расшатывал: где дружину пускал веси пощипать-обездолить, где и клеветал, и навет творил. Уж не впервой Чермным обсказывали, какие они кровавые и лютые, во всем Глеба виноватили. Да и отец велел на подворье не показываться, мол, беда за тобой по пятам бродит. Изверг32 из рода и слезы отеческой не уронил по сыну.

Глеб, разумный не по годам, знал, что власти стяжать просто, а удержать ее – нелегко. Плата уж очень велика – живь ближних, кровь людская, мука и недоля, а уж после и голод; чай, мертвяки репищ не насадят, хлеба не взрастят. Шел в Новоград, чтобы выйти на вече, искать правды, себя виноватить, но род свой сохранить. Хотел обсказать, что княжьего стола Чермные не желают, тем и прекратить напасти от дружины Скора. Шёл на заклание, знал, что выйти живым сможет только по большой удаче. Но уповал на милость Перуна, чью печать носил на себе с младенчества, и на слёзы матушки, что убивалась о нем ежедённо: клала требы богам за сына-изверга, молила пресветлых не оставить милостью своей ее кровиночку, Глебушку.

– Нет, ты ответь мне, пёсий нос, с чего ты в Новоград лезешь? Ты ж дикий. Тебя на вече освистают, ты не снесешь и пойдешь резать. Тогда ко всем нам и придёт Карачун33. – Вадим удобно устроился в седле, рассупонил плотную шерстяную рубаху.

– Сделаю то, что должон, а там как будет, – Глеб и сам скинул меховой мятль34: солнце пригревало. – С меня голову смахнут, а от Чермных отстанут.

– Дурень, – Вадим аж брови возвел в изумлении. – Это ж верная смерть! Сам себе тропку в Навь справить хочешь? Батька твой на подмогу не притечёт, чай, сам разумеешь, – сказал сивоусый и головой поник, сокрушаясь.

– Живь моя – монетка мелкая. Кто я есть? Изверг, без жены и без детей. Да и дома-то нет. Усадской веси мне не простят, не забудут, – Глеб говорил, морщился.

– Тьфу, пёсий нос! В Усадах, чай, не молокососы ратились супротив тебя! Одних воев боле трёх десятков, да все мечные. Первые высвистали, веси наши шли вырезать. Ты ж всех и оборонил!

– А кто об том знает, если я их всех и порубил? Навет творить легко, отмываться от