Стеклянная рука - Эдуард Веркин

— Так вот, баллада про осиновую пулю, — стал рассказывать я. — В одном небольшом городке жили три брата. А отец у них был охотником, белку бил, бобра бил, по морде кому, если надо, бил… А матери у них вообще не было. И вот однажды отец пошел в лес по грибы, ну, и на охоту тоже. И не вернулся. Его искали-искали, но так и не смогли найти, решили, что в болоте утонул. А через год один охотник сказал, что видел отца в лесу. Что будто он шел, никого не замечая, по лесной тропинке. Тогда старший брат собрался и отправился в лес искать отца. И тоже пропал. И его тоже искали, но уже меньше. Все чего-то боялись, говорили, что в лесу поселилось какое-то чудище. Через год все повторилось. В лес теперь отправился средний брат. Конечно, он тоже не вернулся. Но в этот раз нашли его ружье. Оно было согнуто, руками так не согнуть. Последний брат хотел в лес пойти, но заболел. И через год он тоже не пошел, а пошел только через два года…

В глубине Дома культуры снова что-то свалилось. Тоска поежилась.

— Так вот, — продолжил я. — Третий брат отправился в лес. Шел-шел, целый день никого не встретил. Лег спать. И стали ему какие-то сны сниться, будто он не в лесу лежит, а на лугу. И через него ползут муравьи. Ползут, ползут, и каждый оставляет на нем песчинку. А муравьев так много, просто миллионы какие-то, и на нем постепенно растет гора этого самого песка. Гора все больше и больше, уже трудно дышать, а муравьи ползут и ползут. Он стал задыхаться и проснулся. Глядит по сторонам, а вокруг уже утро. И рядом сидит его отец. Молча сидит, только смотрит. А потом встает и уходит в лес. Ну, третий брат вскочил на ноги, глядь, а отца и нет. И тропинки нет, хотя вчера он точно возле тропинки ложился.

Ну, третий брат пожал плечами, не испугался, думает, по солнцу сориентируюсь, глядь в небо, а солнца-то и не видно. Нет солнца, облака низкие клубятся. И других примет тоже нет, по которым можно выбраться. Ну, он не расстроился, потопаю, думает, а там видно будет. И потопал. Идет-идет, а лес никак не меняется, все такой же. Долго брел, а потом бах, на тропинку выскочил. Даже не на тропинку, а на какую-то звериную тропу — сколько этот чувак на эту тропинку ни смотрел, каких-то следов найти не мог. Людских следов в смысле. Одни звериные. Ну, он подумал-подумал и решил все-таки по этой тропе двинуть, звериные тропы — они всегда к воде идут, а ему пить сильно хотелось. Вот он и двинул. Идет, стучит палкой по деревьям, это чтобы, значит, встречных животных отпугнуть.

Потом глядит — возле тропы на пеньке сидит старушка. Так, обычная старушка, ничего вроде особенного. Сидит себе, а рядом корзина стоит с земляникой. Причем земляника такая крупная, такая сочная, так пахнет здорово, что этому третьему брату жутко захотелось ее попробовать. «Дай, — говорит, — бабушка, мне землянички».

А старуха ему и отвечает: «Нельзя тебе, сынок, этой землянички, не та эта земляничка, которую есть можно. Ты посторожи ее немножко, а я отойду, мне на озеро надо сходить».

И старуха ушла. А парень остался сторожить. Сторожил-сторожил, не выдержал — потянулся к землянике, хотел попробовать, да не стал все-таки. То ли голос ему внутренний подсказал, то ли еще что, но он как будто услышал: «Не бери эту землянику, не бери!» Перетерпел парень, ягод не тронул. Тут и старуха эта, откуда ни возьмись, появилась. Говорит: «Молодец, что не взял землянику. Твой отец взял. И братья взяли».

Старуха расхохоталась, и этот чувак увидел, что все зубы у нее очень белые и очень молодые.

«Они взяли мою землянику, — сказала старуха, — и у них пропала память. Они ничего не помнят: ни себя, ни дороги домой. Поэтому будут они вечно ходить по лесу, и никто не сможет им помочь. А тебе за то, что ты не взял чужого, я подарок сделаю». И дает ему патрон для ружья. Только патрон этот не простой, а патрон с осиновой пулей.

«Если тебя когда-нибудь кто-нибудь очень сильно обидит, — старуха парню говорит, — ты потихоньку выстрели в него этим патроном. А теперь уходи, а то скоро по этой тропке пойдут». «Кто пойдет?» — удивился чувак. «Пойдут, знаю, — уверенно ответила старуха, — а кто пойдет, тебе лучше не видеть. Шагай справа от тропинки, скоро дома будешь».

Чувак глядит, а у бабки этой из-под юбки копыто выглядывает. Ну, тогда он все и понял. Взял парень этот патрон и пошел. Шел-шел, вышел в конце концов к своей деревне. И стал жить…

— А что же с братьями стало? — перебила меня Тоска. — Так и не вернулись?

— Не, — сказал я. — Пропали совсем. Лес — странная штука, ну, да ты ведь знаешь… Хотя потом, один раз, уже несколько лет прошло, третий брат их увидел. Ночью. Они стояли возле окна и скребли по стеклу пальцами. Но он их не пустил — понял, что они мертвые были. А сам он очень долго прожил. А потом сосед у него улей украл. Этот чувак разозлился очень, просто рассвирепел. Схватил патрон с осиновой пулей, зарядил ружье, подкараулил соседа и нажал на курок. Выстрела не последовало. То ли порох отсырел, то ли капсюль, то ли еще что. Но выстрела не было. Этот чувак в ярости разломал ружье и убежал, а на следующий день укравший улей сосед свалился в колодец и утонул. А потом и сам третий брат исчез. Не прошло и месяца, как он пошел в лес на охоту и больше никогда не возвращался.

Тоска выключила диктофон.

— А почему осиновая пуля? — спросила она. — При чем тут осина?

— Фольклор надо изучать, — сказал я. — Кругозор развивать, это полезно. Видишь ли, Тоска, у многих народов осина — дурное, черное дерево. Ничего из осины нельзя делать: ни дом рубить, ни печь топить. А если на кого-то хотели порчу навести, ему подмешивали толченую осиновую кору-пищу. Так что почему осиновая пуля, это понятно.

— Грустная история, — вздохнула Тоска.

— Нормальная, — сказал я. — К тому же все могло быть гораздо хуже, гораздо грустнее. Жизнь вообще печальна.

После чего я закончил со своим бутербродом, вытер руки о салфетку, а салфетку нагло бросил на пол.

— Чистота тут ни к чему, — сказал я. — Да и вообще, нам пора. Обед закончен, пора взять развитие событий в свои руки.

Мы стояли перед дверью комнаты, в которой когда-то жил и работал художник Паровозов.

— Ну? — спросила Тоска. — Будем заходить? Или в балду перекинемся…

— Будем.

Я шагнул к двери с ушастым художником Паровозовым, толкнул. Дверь была заперта. Тогда я вытащил из угла кресло. Старомодное такое кресло, тяжелое, с большими завитушками.

— Отдохнуть собрался? — спросила Тоска.

— Не…

Я поднял кресло, размахнулся и жахнул им по двери. Дверь раскололась. Я зажег фонарь и вошел в комнату Паровозова.

Тут было темно и пахло красками. Но не свежими, а давнишними. И шкурой какой-то еще пахло, причем так сильно, что мне сразу захотелось чихнуть. Я посветил фонариком, нашел шторы, отдернул.

Комната Паровозова была пуста. Ни картин, ни какой-то мебели. Несколько колченогих табуреток — и все. На стене огромная, от пола до потолка, карта мира.

— И где же альбом? — разочарованно спросила Тоска.

— Нету, — сказал я. — Нет альбома, утащил кто-то. До нас кто-то тут уже поработал. Я тебя сразу предупреждал, что мы ничего не найдем, такие вещицы долго не залеживаются на белом месте.

— Блин! — Тоска в ярости пнула стену. — Блин!

— Не переживай, — сказал я. — Повезло кому-то другому, на наш век еще хватит, первый блин всегда комом, еще двадцать пять пословиц и поговорок на тему, что не фиг расстраиваться…

Тоска пнула стену еще раз и успокоилась.

— Пойдем за Пашкой, — сказала она. — Надо его все-таки разыскать…

— Я бы его бросил, но из уважения к тебе я им займусь. Только сейчас вот картину сниму, тьфу ты, эту, карту. Таких карт сейчас не найдешь, только по Интернету можно заказать, а там она почти две тысячи стоит.

Я подошел к стене и стал снимать карту. Карта была хорошо закреплена, снималась плохо. Я разозлился, дернул, карта разорвалась по Латинской Америке. Под картой неровными черными буквами было написано: «УХОДИТЕ»

— Вот те на. — Я ободрал остатки бумаги. — Вот тебе и послание…

— Может, это здесь раньше было?

— Ага. — Я потрогал пальцем буквы. — Как Дом культуры построили, так сразу на всех стенах и начали писать! Нет, старушка, это сделано недавно. Может быть, даже сегодня…

Я продемонстрировал черный палец.

— Смотри, краска совсем свежая. Что ж, последуем совету и уйдем.

И, подхватив Тоску под локоть, я потащил ее в библиотеку. Там усадил на табуретку, сунул в руки «Здоровье», статью про лечение грибом чагой, и сказал:

— Погоди-ка! Посиди тут немножко, я кое-что забыл. Сейчас сбегаю…

Я вернулся в квартиру. Дверь в комнату Паровозова была заперта, и никаких следов недавнего взлома на ней не было. Кресло снова стояло в углу. Я прекрасно помнил, что не запирал дверь. Но на всякий случай пнул ее ногой. Действительно, закрыта.

Я прислушился. Там, за дверью, что-то двигалось. Шуршала бумага, скрипели половицы. Иногда посвистывало.