Город на Ишиме - Андрей Дубицкий

Рапорт уездного начальника, несомненно, связан с событием, происшедшим за несколько дней до этого. 28 января 1907 года городская управа производила баллотировку выборщиков, которые должны были ехать в Омск для участия в голосовании по выборам депутатов Второй Государственной Думы. В ночь на 28-е акмолинский кружок разбросал перед управой, на церковной площади и центральных улицах четыре вида прокламаций омского комитета РСДРП — «К избирателям», «Для чего идет социал-демократия в Думу», «Черносотенная партия», «Самодержавие прежде и теперь», обличающие политику царизма и черносотенцев в предстоящих выборах[60]. Правда, повлиять на результаты голосования не удалось. Буржуазия одержала верх. Выборщиками от горожан прошли мещанский староста Суров и мулла Измаилов. Однако в станице картина получилась другой. Влияние социал-демократического кружка и лично Михаила Смокотина оказалось здесь куда сильнее. В наказ станичным выборщикам Кучковскому, Колмакову, Михееву, Кускову, Буторину, Боярскому и Воробьеву, направленным в Омск на Войсковой круг, казаки включили вопросы, по словам уездного начальника, «не имеющие ничего общего с жизнью сибирских казаков и являющиеся чисто политическими вопросами». Станичники требовали отмены смертных казней и закона о введении военного положения и усиленной охраны, категорического запрета использования казаков для несения полицейских обязанностей и подавления возникающих на политической основе беспорядков[61].

Губернатор распорядился вторично арестовать Смокотина и выслать за пределы Степного края.

Еще не улеглись страсти, не забылись выборы и листовки омского комитета РСДРП, как Акмолинск потрясло новым скандалом: 3 января 1908 года в коммерческом клубе на новогоднем бале-маскараде появились три маски политического содержания. Особенно бросилась всем в глаза маска «Крестьянский вопрос». Она изображала старого нищего крестьянина в кандалах, с тяжелой ношей на спине — вязанкой поленьев. Каждое полено в вязанке имело политическую надпись. Шляпу оборванца увенчивал большой вопросительный знак (земельный вопрос), а по сторонам от него написано «Давно стою на очереди» и «Еще не решен». Огромную кружку в руках крестьянина испещряли надписи: «Чаша человеческого терпения», «Переполнилась», «Какой мерой мерите вы, такой и вам отмерится», «Верю, что потомки не будут пить из этой чаши», «Давно говорят, что я — центр, я — соль земли, а у меня нет ни соли, ни земли». Были нарисованы цепи, штык, тюремная решетка, чаша, переполненная кровью, и паук, пьющий из кровавой лужи. Надписи по кольцам кандалов: «Голод», «Безземелье», «Строптивым», «Недовольным». Вдоль правого рукава: «Раззудись, плечо, размахнись, рука», вдоль левого: «Освежи, взволнуй степь привольную». На груди висело вырезанное из картона сердце с надписью: «Земля и воля»[62].

Уездный начальник в рапорте губернатору отметил, что маска «Крестьянский вопрос» произвела на публику сильное впечатление.

«Так как все перечисленные выше надписи, — докладывал он, — носили явно политический характер с возбуждающим против правительства содержанием, то пристав Соколов тотчас же предложил маске оставить маскарад, но таковая на предъявленные ей законные требования городского пристава исполнить их не пожелала и обратилась к присутствующей на маскараде публике с просьбой вступиться за нее, ссылаясь на то, что личность маски по общепринятым правилам должна считаться неприкосновенной. К означенному протесту маски присоединилась некоторая часть из бывшей на маскараде публики, в том числе начальник 9-го Переселенческого подрайона г. Бламберг, впрочем, скоро успокоившийся, и начальник Акмолинской почтово-телеграфной конторы г. Хныкин, дозволивший себе слишком громко и вполне некорректно критиковать действия городского пристава Соколова и возбуждать публику против полиции»[63].

Маска «Крестьянский вопрос» получила первый приз, о чем объявил дежурный старшина клуба купец Носов. Собравшиеся встретили сообщение Носова аплодисментами.

Пристав Соколов арестовал и опросил маску. Как докладывал губернатору уездный начальник Нехорошков, под ней «скрывался служащий в качестве конторщика при Акмолинском сельскохозяйственном складе Переселенческого управления, бывший волостной писарь, крестьянин Тверской губернии Весьегонского уезда Поповской волости деревни Вахтиц Павел Арсеньев Голубев»[64].

Голубева уволили с работы, предложив выехать из Степного края. Заведующий сельскохозяйственным складом Хитушко был понижен в должности, «как не донесший о поступке Голубева и тем обнаруживший неспособность стоять во главе учреждения»[65].

В дальнейшем П. А. Голубев переехал в Томск под негласный надзор полиции, учился на курсах, был счетоводом при Томском технологическом институте, служил в 1-м Сибирском запасном полку, расквартированном в Ташкенте. Революция 1917 года выдвинула Павла Арсеньевича в члены Совета рабочих и солдатских депутатов от Ташкентского гарнизона. После гражданской войны он работал в Томском губоно, был заведующим Вороновской школьной коммуны и детским домом в Уфимской области, воспитателем Московского детского дома, секретарем Московской губсовпартшколы. Им написаны повести для детей «Ефимка-партизан», «Буран», «Козявкин сын», выпущенные отдельными книгами Госиздатом. С 1930 года Голубев — педагог-внешкольник Московского ТЮЗа, сотрудник московской санитарно-эпидемиологической станции Кировского района. В 1957 году ушел на пенсию. Умер уже в семидесятые годы, когда ему было за девяносто.

МИРОВАЯ ВОЙНА И КАНУН РЕВОЛЮЦИИ

19 июля 1914 года Германия объявила войну России. Вспыхнула невиданная в истории человечества бойня, тайком подготовленная международным империализмом. Заблаговременно готовился к ней и российский самодержец Николай II. Правительство старалось поднять дух народа, всколыхнуть в нем казенно-патриотические чувства. С этой целью в 1914 году, перед самым началом войны, царь «осчастливил» Акмолинск своим «высоким вниманием» — пожертвовал для Александро-Невской церкви «в благословение Степному краю» икону «святителя и чудотворца Николая Мирликийского» в массивной дубовой раме. «Незабываемое» событие было обставлено пышными церемониями.

Молебны прошли, отзвучали проповеди и молитвы, но престиж самодержавия в глазах народа уже ничем нельзя было поднять.

На фронте гибли сотни тысяч рабочих и крестьян, защищая чуждые им интересы. Трудящиеся не хотели поддерживать империалистическую войну. Даже русское сибирское казачество, всегда отличавшееся верностью престолу, шло на фронт без особого подъема. Более того, некоторые казаки, находившиеся под влиянием революционных событий 1905 года и большевистской пропаганды, открыто высказывали недовольство, искали повода, чтобы уклониться от призыва в армию.

Примером тому служит бунт 31 июля 1914 года в 4-м и 7-м казачьих полках, стоявших лагерем в семи километрах от Кокчетава на реке Чаглинке[66]. В этих полках проходили службу казаки Первого военного отдела Сибирского казачьего войска, в том числе и Акмолинской станицы.

Поводом послужило то, что подъесаул Бородихин ударил по лицу казака Сандыктавской станицы Василия Данилова. Разъяренные казаки убили офицера, сожгли домик, где размещался штаб.

По усмирении бунта, зачинщики его — младший урядник Иосиф Булатов, трубачи Алексей Волгарев и Григорий Максимов, приказный Андрей Шаврин, рядовые Василий Данилов, Степан Богаев, Иван Духнов и Михаил Духнов были расстреляны, многие оказались в тюрьмах[67]. Взбунтовавшиеся полки были обезоружены и в спешном порядке отправлены на фронт.

Война тяжелым бременем давила на плечи трудящихся, ухудшала их материальное положение, разоряла хозяйство. Вековые устои армии и государства все более расшатывались. Повышение налогов и цен на товары первой необходимости, разруха, огромные потери, которые несла на фронте плохо вооруженная и обмундированная русская армия, — все это обостряло классовые противоречия, ускоряло процесс революционного формирования масс.

А фронт неумолимо поглощал людские резервы. Чтобы направить туда часть людей, занятых в тылу, 25 июня 1916 года Николай II подписал указ о мобилизации на тыловые работы 390 тысяч казахов в возрасте от 19 до 43 лет[68]. До этого ничего подобного не практиковалось.

Указ был встречен с возмущением, тем более, что от мобилизации освобождались муллы, баи и чиновники, состоявшие на гражданской службе. По этому поводу генерал-губернатор Степного края Сухомлинов сделал специальное разъяснение телеграммой. Одновременно с указом поступило распоряжение о проведении конской переписи.