Книга счастья, Новый русский водевиль - Игорь Плотник

-- Совесть продается, -- доложил язвительный Епифан.

Фридман порылся под одеялом, достал и показал металлический предмет:

-- Вот.

Сразу оговорюсь, что ничего особенного распятье из себя не представляло. Золотой крест килограмм на десять, инкрустированный жемчугами, изумрудами и сапфирами величиной с грецкий орех.

-- Невероятной красоты вещь. Вы не находите, голодранцы? Фамильная, реликвия. Ностальгия, так сказать. Теперь расстаюсь. Товарно-денежные отношения, круговорот в природе, и ничего поделать нельзя. Жажда наживы. Да-с. Если вы понимаете, о чем я говорю.

-- Забавная вещица. -- Максимовский взял распятие, поскреб ногтем и поставил на сундук между водкой и кокаином. -- Только спаситель какой-то перекаченный.

-- Забавная вещица, молодой человек, у вас на шее висит заместо галстука, а это Фаберже! Четырнадцатый век! Таких раритетов во всем мире раз-два и обчелся.

После этих слов нам снова посчастливилось лицезреть Епифана. Он вылез из-под кровати, перекрестился, сложил руки на груди и с нечеловеческим надрывом произнес:

-- Любопытный факт, господа! На ваших глазах совершается роковая ошибка истории! Величайшее святотатство и грехопадение! Здесь, -- Епифан топнул ногой, -- под сводами этого фешенебельного склепа, где похоронена вера в справедливость, вот этот толстый мудак, прости Господи, продает наследие седой старины! Продает родину! Память! -- Голос Епифана повысился до неприятного сопрано. -- Православная святыня! Совесть! И так далее! Все на распродажу! Иуда!

Столь наглого демарша со стороны Епифана Фридман не ожидал однозначно. Он подтянул одеяло к подбородку, распахнул безумные глаза, лицо его сделалось багровым и несчастным.

-- Только этого мне не хватало, -- его голос дрогнул. -- Потрудитесь объяснить, милостивый государь, что сие означает?

-- Моя мысль, между тем, простая, как ведро, и даже твои скромные мозги с ней легко управятся. -- Епифан схватил распятие двумя руками и занес над головой. Тяжелый крест повис над Фридманом, словно секира палача. -- Слушай сюда! Подобные предметы обладают исторической и культурной ценностью? Отвечай!

-- А черт их знает. В деньгах я примерно представляю, сколько это будет стоить.

-- Так. Так! Они обладают этими качествами для кого?

-- Наверное, для меня?

-- Не угадал. Они обладают этими качествами для того, кому принадлежат.

-- Но они принадлежат мне, -- резонно возразил Фридман. -- Потому что это так и есть.

-- В широком смысле они принадлежат народу, а значит, и государству. Я уже не упоминаю о православной церкви.

-- И поэтому?

-- Поэтому они не должны служить источником твоего личного обогащения! -- закончил Епифан.

-- Ой! Ой! -- Фридман, обычно склонный все на свете преувеличивать и драматизировать, театрально схватился за сердце. -- Держите меня кто-нибудь, я сейчас свалюсь с кровати. Епифан -- красный поп! Позовите доктора и нотариуса!

-- Перестань кривляться, я говорю серьезно.

-- Согласен, давай говорить серьезно. Религия -- опиум народа -- это раз. Государство твое -- бездонная бочка -- это два. Глазом не успеешь моргнуть, как распятие исчезнет. Кто у нас остался неохваченный, народ? Народ пьет не просыхая. Он ничего не заметит. Загнать распятие послу! Он сдует с него пыль, покроет лаком и повесит в своем народном молдавском музее на самое видное место. Все молдаване будут рады, вот увидишь! Три!

Фридман замолчал, наслаждаясь плодами своих сокрушительных аргументов.

-- Господи, прости раба твоего Фридмана. Распятие -- это ведь не просто ювелирная поделка или музейный экспонат. Это -- предмет культа, и относиться к нему нужно соответственно. Ему нечего делать в музее, тем более за тридевять земель. Его нужно отдать в хорошие руки.

-- Кому, например?

-- Например, мне.

-- Мне?! -- переспросил Фридман. -- Мне послышалось?

-- Мне, -- повторил Епифан.

-- Простите, товарищ, вас совсем не слышно. Вы что-то мямлите себе под нос. Сделайте выводы и начните все сначала. Только говорите внятно, чтобы товарищи на задних рядах тоже вас слышали.

Епифан вскинул голову, тряхнул жидкими волосенками и голосом декадентствующего интригана воскликнул:

-- Мне! А я тебе выпишу индульгенцию с открытой датой и автографом самого Папы Римского.

-- Вот куда ты клонишь, собака, -- вздохнул с облегчением Фридман. -Он мне тут клюкву на уши вешает, а я волнуюсь. Ему. Что ж ты, Епифан, две недели ползаешь тут на брюхе... Погоди, ты и позавчера здесь был?

-- Был.

-- И все видел?

-- Все видел.

-- Мама дорогая. Никому не говори. О чем я? Да. Что же ты, Епифан, за две недели распятие не стащил?

-- Э-эх, язычник. Все, я так больше не могу!

-- А как ты можешь? Давай сделаем так: если ты при всем честном народе отвесишь пинка патриарху всея Руси и твой подвиг зафиксирует пресса, я, так и быть, подарю тебе крест, а в нагрузку личный баян Вани Охлобыстина с автографом Муслима Магомаева.

-- Не гневи Бога, насекомое. Говорят тебе, что я не могу. Попросту не умею. Стоял бы я сейчас перед вами. Да я бы давно в Монте-Карло свалил.

-- Тогда покончим с этим. Даю тебе минуту для заключительного слова.

Епифану хватило шести секунд.

-- В общем, так, -- сказал он, -- распятие никуда не поедет. Пределы квартиры оно покинет только через мой труп.

-- Это без вопросов, -- пообещал Фридман.

-- Отдай распятие, скотина! Христом Богом заклинаю. Ты же культурный человек.

-- Да разве ты христианин? Ты вроде дзен-буддист был. Что, Епифан, первый блин комом? В дзен-буддизме художественное оформление не то?

-- А что тут такого. Я впечатлительный азиатский исследователь. Я был в поиске.

-- А теперь, стало быть, нашел. Ты, дурачина, при какой церкви состоишь?

-- Я адепт Святой Церкви Воскресения Христова?

-- Что-то я про такую не слыхал.

-- Услышишь еще, -- недобро пообещал Епифан., -- какие твои годы. Передумал?

-- Не дождешься.

-- Одумайся, Фридман, ты деньги рано или поздно спустишь на блядей, а распятие -- наше с тобой культурное наследие, -- завел Епифан старую шарманку. -- Предание старины, достояние республики и все такое прочее. Подумай о душе, в конце концов.

-- Предание, говоришь, достояние, культурное наследие? Здесь ты прав, прав. Ты это верно подметил. Взял и процитировал меня самого. Предание, "Слово о полку Игореве", трали-вали. Предание -- фольклор, суеверие...

-- Суеверие?! -- взметнулся Епифан. -- Может, ты и в Бога не веришь?!

-- Я могу поверить во что угодно, дайте мне доказательства.

-- Доказательства?! Пожалуйста! Сколько угодно! Кто сотворил землю? Кто заставляет небесные тела обращаться вокруг нее? А кто, если не Бог, насылает на людей дизентерию, а на неверных жен порчу? И потом, почему одни люди родились швейцарскими банкирами, а другие советскими евреями?

-- Кто выпустил этого дебила из клетки? -- произнес Максимовский тихо свирепея. -- Дайте ему кто-нибудь кокаина, пусть он замолчит.

-- Да вы его не бойтесь, он поп-то не настоящий, -- успокоил Фридман, -- только видимость одна. Бога нет, Епифан, материя первична, смирись с этим и живи. А распятие -- вполне осязаемый объект, за который дают хорошую цену. Круговорот в природе. Хватит болтать. Сегодня же оно отправится с послом в эту... как ее... не важно, я получу комиссионные и мы поставим в этом деле точку. И это хорошо!

-- Ну и черт с вами, -- подвел итог окончательно сквашенный Епифан, исчезая под кроватью. -- Вы меня не знаете, но вы меня еще узнаете!

-- Максимовский, не спускай с него глаз. -- Бормоча, Фридман, перевернулся на бок и тоскливо взглянул на меня. -- Почему молчит интеллигенция?

Вместо ответа я спросил:

-- Разве Фаберже распятия делал?

-- Мудила, конечно же делал.

-- А что этот юродивый здесь наплел про седую старину?

-- Вы его не слушайте, он малость не в себе. -- Фридман встал на кровати в полный рост, словно Нерон, в поэтическом экстазе воздел вверх ладонь с растопыренными пальцами, и красный свет китайского фонаря осветил его скомканное лицо. -- Балаган окончен! Максимовский, прошу тебя: папе ни слова о Марине! Держи язык за зубами. Не надо расстраивать родителя, иначе он тебя грохнет. Прямо в присутствии посла. Вижу эту картину: международный скандал, суд, Сибирь. Я в Сибирь не поеду, мне деньги нужны. Надо всем платить: водителю, убирашке*, массажисту. Запомнил? Ты ведь не хочешь, чтобы на нас с тобой обиделся посол Молдавии и началась война?

* Очевидно, домработнице.

-- Нет, не хочу.

-- Смотри, не подведи. А еще лучше -- убирайся отсюда. Убирайтесь оба. И ты, инквизитор, тоже. Возвращайся к себе и молись за нас богу. Послезавтра конец света, а ты суетишься тут. Не ровен час, стукнешь ночью по башке в припадке патриотизма.

-- А что конкретно ему знать не следует, -- уточнил Максимовский, -что его дочь беременна, или что мы с ней расстались?

-- Думаю, и то, и другое.

ДЕТИ КАСТАНЕДЫ

Так повелось, что все мои друзья сидят на наркотиках. Одни часто и помногу пьют, другие курят траву, кто-то даже ширяется. Но, бог мой, все они дилетанты! Все они только бродят по берегам Великого Моря Наслаждений, предпочитая риску и романтике теплое место на пляже. Иван Аркадиевич Фридман плавает в этом море давно и знает там каждое течение.