Книга счастья, Новый русский водевиль - Игорь Плотник

-- Типун тебе на язык. Ты злой человек, я всегда это говорил. Ни капли сострадания.

-- Если ты ищешь сострадания, иди в синагогу. Я врач, а врач не должен быть добрым. Врач должен быть лицемерным, пошлым и выносливым, но не добрым. Это я так, к слову. Продолжай, пожалуйста, даже заинтриговал. Чем дело кончилось? Нам ведь интересно?

Я неожиданно для самого себя утвердительно кивнул. Хотя, по совести говоря, мне вся эта пурга до одного места.

-- Вот видишь, нам интересно.

-- А кто помнит, с чего мы начали?

-- Да какая разница? -- сказал я, -- кто теперь помнит, с чего вы начали? Мне и так весело. Вы оба несете какую-то хуйню. Вы это хотя бы понимаете?

-- Что с ним? -- подскочил Фридман.

Максимовский пожал плечами.

-- Просветление сознания. Спонтанная вспышка. Лучше держись от него подальше. Впрочем, ты мне тоже не нравишься.

Я махнул на них рукой. А что оставалось делать? Когда Фридман и Максимовский собираются потолковать, они любую мысль сначала доводят до абсурда, потом быстро забывают, с чего начали, а ты сиди и думай, что они хотели сказать, и чувствуй себя виноватым.

-- Разумеется. Я ведь сирота, меня любой обидеть может. -- По щеке Ивана покатилась скупая мужская слеза. -- Короток век человека. Бабулька меня тоже сначала третировала, а потом вскарабкалась на табуретку, да и полезла в петлю. Ей люди говорят: "Куда ты, дура старая?" А она отвечает: "В петлю. Достал меня этот выродок!" Это я-то выродок?! Да, прямо скажем, я не подарок. Кстати, а где мои подарки?

-- Они там, -- уклончиво ответил Максимовский. -- Ты давай, Фридман, сырость не разводи, задержи дыхание и подумай о чем-нибудь приятном.

-- Все верно. Если глубоко вздохнуть и подумать о чем-нибудь приятном, сразу встанет шишка. Это и называется дыхательные упражнения для развития умственных способностей.

-- Главное -- держать себя в рамках.

-- Все правильно. Нравственные императивы разрушают мозг. Двадцать первый век на носу, а у меня нет елки! Вы два дурака, все равно от безделья маетесь, сбегали бы лучше в лес за елкой... Эврика! -- Фридман шлепнул себя по лбу. -- Вспомнил, наконец! При всем уважении, друзья, вы уже давно тут ошиваетесь без подарков, а поздороваться забыли. А вчера уехали и попрощаться забыли.

-- Тем более нет причин для беспокойства, -- вкрадчивым голосом успокоил Максимовский, тревожно поглядывая на Фридмана. -- Ты не волнуйся.

-- Некрасиво!

-- Вчера мы просто не успели, ты взял и отрубился. А сегодня сколько угодно: здравствуй и до свидания. И снова здравствуй. С пробуждением тебя. Как самочувствие?

-- Самочувствие характерное, предновогоднее, устал. А эта, про которую сказывали, хорошенькая?

-- Жена-то твоя? -- Максимовский усмехнулся. -- Глаз не оторвать. Красавица бесподобная. Блондинка.

-- Сирота.

-- Правда, сирота?

-- Такими вещами не шутят. Родители погибли в аварии.

-- Вот что я сделаю: пойду в ванную, найду ее и приведу сюда, заодно руки помою перед завтраком.

-- Что-то я ничего не понял. Перед каким еще завтраком? Ты на что намекаешь? Все. Дуэль! Немедленно драться на шпагах! Где мои шпаги? Побежали, побежали... -- Фридман провернул ногами в воздухе, но голову оторвать от подушки так и не сподобился. -- Не то. Где мои дуэльные пистолеты? Стреляться немедленно! С двух шагов. Лежа. К барьеру!

-- Хлопотливое это занятие -- стреляться на дуэли, -- сказал я умную мысль. -- Хлопотливое и малоэффективное. А эффективно стрелять из укрытия: расслабился, прицелился, без рывков, бумс - и делов. Враги посрамлены и деморализованы, ты в шоколаде.

На меня никто не обратил внимания.

-- Ты на чужой каравай рот не разевай, -- забеспокоился Фридман, внимательно следя за перемещениями Максимовского, -- и никуда не уходи, побудь со мной. Сама, небось, отыщется. Слышишь меня?

-- Каравай, каравай, кого хочешь, выбирай, -- ответил Максимовский и для наглядной демонстрации этого вечного постулата расстегнул часы.

Фридман почесал репу, подумал и жизнеутверждающе произнес:

-- Чем дальше в лес, тем больше дров!

-- Вот именно. Первая разумная мысль за все утро, да и то не твоя. Кстати, у тебя пожрать ничего нет?

-- Проголодались?

-- Да, -- ответили мы хором. -- Представь себе.

-- Представил. А у меня нет ничего. Взяли за моду. Я сам голодный.

-- У-у, -- Максимовский облокотился на перекладину, -- Фридман, ты оборзел. У тебя скоро снега зимой не допросишься. Послушай, мой инфантильный ревнивец с лицом слабоумного негодяя, вот что я тебе скажу. Ты отказался разделить с нами -- твоими верными друзьями -- женщину. Нет, это я как раз понимаю, но ты решил заморить нас голодом, а это подло с твоей стороны. Мы молоды, нам нужен протеин.

Красноречие Максимовского подействовало, как гром среди ясного неба. Фридман посмотрел на сундук, притулившийся между занавеской и изголовьем его бескрайней кровати, и втянул голову в плечи. Подозрительный сундучок. Очень сильно он напоминает фрагмент янтарной комнаты, которую, если я не ошибаюсь, отступавшие под натиском красноармейцев нибелунги в панике затопили на дне Рижского залива в Балтийском море.

-- Протеин, никотин, -- губы его искривились, по лицу пробежала судорожная улыбка, -- воля ваша. Налетайте. Но предупреждаю: башку сносит только так.

Из-под кровати, как черт из табакерки, выпрыгнул чумазый, пыльный человек в затертой до дыр сутане, повертел головой и возмущенно возгласил:

-- Ну все, хватит с меня, я пошел!

Но он никуда не пошел, а только громко чихнул, пожелал сам себе: "Будь здоров, спасибо, да, ничего, ничего" и полез обратно под кровать.

-- Епифан, -- позвал пыльного человека Фридман, когда его возня затихла под кроватью, -- Епифан, ты давно там живешь?

-- Вторая неделя миновала, -- отозвался Епифан сдавленным голосом.

Сначала Катя, теперь Епифан. Настоящий дом с привидениями. Знаю, что поверить в это невозможно, но однажды у Фридмана, соблюдая все законы конспирации, пряталась целая семейка нелегальных эмигрантов.

-- А чем ты питаешься?

-- Кровью младенцев, -- ехидно ответил Епифан. -- Сухарями я питаюсь, которые принес с собой.

-- Мне, как хозяину, даже перед тобой неловко. Хочешь, я буду каждое утро бросать кусок ветчины под кровать?

-- Неловко быть евреем на левом берегу Иордана. Тесная обувь, вериги, черный хлеб и вода -- все, что нужно человеку для полноценного бытия. Не надо мне твоей ветчины, христопродавец, у меня пост.

-- А, гори все синим пламенем! -- Фридман чайной мельхиоровой лопаткой зачерпнул из банки кокаин и засунул в левую ноздрю. -- Тут спорить не о чем. -- Какое-то время он подождал, сосредоточившись на внутреннем ощущении, затем опрокинулся на спину и громко, с перекатами, захрапел. Один глаз его при этом не закрылся и теперь глядел в одну точку, чуть повыше плинтуса.

Прошла целая вечность, прежде чем Фридман снова открыл рот и произнес:

-- Максимовский, как на личном фронте?

-- Бурлит, -- емко ответил Максимовский.

-- Как Марина поживает?

Светская часть диалога явно затягивалась, и я понюхал щепотку кокаина.

-- Нормально поживает. Мы, некоторым образом, с ней в разлуке.

-- Как это в разлуке? С каких это пор?

-- Только что от нее.

-- Максимовский, ну почему ты не живешь как все нормальные люди? -застонал Фридман

-- Неужели? Разве я первый, кто убежал от сварливой беременной бабы?

-- Беременной? Это меняет дело. Тогда правильно. Тогда поздравляю. Ты, конечно, не первый. Очень кстати. Не ты первый и не ты последний, очень. Очень за вас рад. Только хочу отметить, мой, я просто счастлив, неутомимый, что счастье свалилось прямо мне на голову, сегодня, вот сюда на голову, маленькое отступление, взгляните, как следует, с минуты на минуту я с нетерпением ожидаю, источник наслаждения, с нетерпением, достойным всяческих похвал и поощрений, прямо на голову, именно сегодня, ни завтра и ни послезавтра, -- если Фридман начал вещать скороговоркой, значит дело труба, -- а сегодня, сейчас, беспредельно счастлив, ее папу. Кажется, вы с ним знакомы?

-- Знакомы? Да мы близнецы.

-- Папа будет не один.

-- Неужели с мамой?

-- Обосраться можно со смеху! Папа будет с тем, с кем надо. У папы есть покупатель! Дело государственной важности! Атташе по культуре то ли из Бухареста, то ли из Бейрута, никак не запомню...

-- Из Берлина, -- раздался из-под кровати загробный голос на удивление хорошо информированного Епифана.

-- Если есть покупатель, -- веско предположил Максимовский, -- значит что-то продается.

-- Совесть продается, -- доложил язвительный Епифан.

Фридман порылся под одеялом, достал и показал металлический предмет:

-- Вот.

Сразу оговорюсь, что ничего особенного распятье из себя не представляло. Золотой крест килограмм на десять, инкрустированный жемчугами, изумрудами и сапфирами величиной с грецкий орех.

-- Невероятной красоты вещь. Вы не находите, голодранцы? Фамильная, реликвия. Ностальгия, так сказать. Теперь расстаюсь. Товарно-денежные отношения, круговорот в природе, и ничего поделать нельзя. Жажда наживы. Да-с. Если вы понимаете, о чем я говорю.