Темная сторона Швеции (сборник) - Рольф Бёрлинд

Мужчина ему помахал.

Он выпрямился и бросил взгляд на фасады домов. Никого не было видно.

Вода в кране была ледяной. Он всегда сразу по возвращении мыл руки. Держал под струей, пока те не теряли чувствительность от холода. Тогда можно было себя укусить и не чувствовать боли. Это давало успокоение. Вчера он повесил на стене над кроватью картину. Единственную в квартире. На ней юноша засовывал странный металлический предмет под юбку коленопреклоненной женщины. Оба были в средневековых одеждах. Сзади мужчины в ливреях ели дыню. Картина была цветная. Ему нравилось засыпать и просыпаться с нею. Но ей не хватало звука. Выглядело все так, словно мужчины в ливреях разговаривали. И ему хотелось бы знать о чем. О дыне? Или о странном предмете? Он лежал в постели и смотрел на картину. В комнате было темно. Он знал, что может заснуть. Но сначала надо было попытаться найти ответ на вечный вопрос. Почему никто не просит его о помощи? Он мог прятаться за кленом в парке и видеть людей, проходящих мимо с такими лицами, словно ничего не случилось.

Это странно.

Людям стоит быть осторожнее. Однажды он протянул руки к проходившему мимо мальчику. Хотел, чтобы тот рано узнал, что такое боль. Но мальчик убежал.

С тех пор он не пытался общаться.

Он чувствовал, как погружается в сон. Веки опустились. Он надеялся, что сможет проснуться.

Ему снится сон.

Он идет по светлому сосновому лесу по колено в траве. Перед ним виднеются дюны. Он идет к морю. Он слышал, что сегодня на берег вынесло много ракушек. Ему хочется это увидеть. Но дорогу преграждает большой темный автобус. Дверь открывается. Человек за рулем машет ему. Он не хочет в автобус, но рядом нет никого, кто мог бы ему помочь. Он разжимает руку с только что пойманной божьей коровкой и дует, пока та не улетает. Он не хочет, чтобы она тоже попала в автобус. Зайдя внутрь, он спешит на задние сиденья, чтобы спрятаться там. Автобус поднимается в воздух и парит над лесом. Он смотрит в окно и видит далеко внизу маленький домик. Позади домика в гамаке лежит женщина. Она машет ему. Он прижимает руку к стеклу. Автобус останавливается. На улице темно. Зеленый неоновый свет бьет в окна. Он видит каменные дома с темными окнами. Они в городе. Человек за рулем достает микрофон и начинает петь.

Он знает эту песню.

Он просыпается. Он жив.

Долго лежит в постели, проверяя, не остался ли он во сне. Сны были такими реальными, что порой ему казалось, что он в другом мире.

Но не на этот раз. Он запустил руки в волосы.

Это движение его успокоило.

Две ночи подряд он оставался в квартире. Не открывал окно, не трогал таблетки, не мерил комнату шагами. Это было странно. Может, у него пропала потребность выходить? Это стало бы облегчением. Ему не нравилось, что это длится так долго. Это не входило в его намерения. По крайней мере, вначале. Вначале ему просто нужна была женщина. Любая подходящего возраста.

Только одна.

Но этого оказалось мало. Он думал, что одной будет достаточно, чтобы подарить ему покой и темноту.

Но все оказалось не так просто.

Свет настиг его.

И теперь непонятно, когда все это кончится. Это сильно его беспокоило. В первый раз он испытывал волнение. Не из-за того, что собирался делать, а из-за возможности обрести темноту. Во второй раз волнения уже не было, только желание быстрее увидеть, как белая нитка застынет и все будет кончено.

Больше всего ему хотелось, чтобы темнота не кончалась.

Но это было невозможно.

Он открыл окно. Наступила ночь, на подоконнике было пусто – никаких обугленных рук. Дрозд молчал. Нет причин выходить.

Он сел рядом с миниатюрной моделью и задумался о других людях и других местах. О людях, которых никогда не встретит. Иногда он давал им имена, называя в честь животных или растений. Рисовал на стене королей с лицами как блюдца и обычных людей с длинными носами почти метр в длину. Видно было, что они суют свой нос в чужие дела. Это опасно. Еще в песочнице ему попадались дети с длинными носами. Он хорошо знал этот тип.

Подойдя к пальто, он вынул из кармана коричневую кожаную перчатку, вероятно принадлежавшую одной из женщин. Он нашел ее по дороге к дому Эстер. Ему часто случалось находить перчатки. Кожаные он подбирал и варил в кастрюле, пока они не скукоживались. Потом вешал их на веревку, протянутую через кухню. Там, подобно вымпелам, висело около сотни вареных перчаток, прикрепленных прищепками.

Он положил перчатку в кастрюлю.

Сварит потом.

И посмотрел на дверь.

Рано или поздно в нее постучат, в этом нет сомнений. Если он будет и дальше здесь оставаться. Дверь была деревянной, без звонка. Значит, они постучат. Он попробовал представить этот звук. Чья это рука? Кто желает ему зла? Кто сунул свой длинный нос в его дела?

Он откроет не сразу. Сначала снимет картину со стены и спрячет под подушкой. Потом опустит руки под холодную воду, чтобы те онемели.

Они снова постучат в дверь.

Он крикнет, что не может открыть дверь, потому что у него нет рук. Что произойдет дальше, он не знал. Может, они вызовут управдома с ключом, может, просто сломают. Он был готов к худшему.

Он снял пальто с вешалки. Скоро рассветет. Усталости он не чувствовал. Свет пришел слишком рано. Он часами мерил комнату шагами и все равно не устал.

Ему нужно поспать.

Ему нужно быть осторожнее.

Он вышел.

В свои 78 лет Гунвор Ларссон жила одна. Муж ее скончался от кровоизлияния в мозг четыре года назад. Она скучала по тому, кто столько времени был спутником ее жизни, но одной ей жить было легче. Последние годы омрачали сетования мужа на то, что жизнь прошла зря. Когда она робко намекала, что у них была любовь и что они всю жизнь прожили вместе, он только плакал.

Это было ужаснее всего.

Но теперь его не было. Гунвор чувствовала себя хорошо, несмотря на возраст. Только плохо спала. Она могла проснуться ночью и больше не заснуть. Она пробовала все – от лекарств с мутными названиями до аудиокниг с мутными рассказами. Внуки пытались научить ее медитации, даже посоветовали мантру, которая, если повторять ее долго, помогает расслабиться и заснуть. Она выбрала слово «море». Первые ночи она бормотала «море» минут двадцать, но потом отправлялась пить чай. Эта ночь не стала исключением. В два она проснулась, надела халат и вышла на кухню. Поставив чайник, она присела за стол, где с прошлой ночи были разложены фотоальбомы. Чтобы скоротать время, она разглядывала снимки детей и внуков, домашних животных и старых друзей, чьи имена стерлись из памяти. Гунвор раскрыла последний альбом – прошлогодний. Один из внуков специально распечатал цифровые фотографии и сделал альбом, чтобы подарить бабушке. Она успела долистать до фотографии правнука, когда в дверь позвонили.

«Ночью ты будешь танцевать».

Эта фраза из песни звучала у него в голове. «Ночью ты будешь танцевать». Люди пели ее в белые ночи, когда он стоял, привязанный, в теплице. Ему слышно было, как их пьяные голоса пытаются попасть в тон. Среди них было много детей. Они веселились. А потом пришли к нему. Им было плохо, многие плакали. Когда его отвязали, уже рассвело. Мама выставила на крыльцо простоквашу. Он так и не понял, для него это или для ежиков.

Дверь открылась.

Старушка смотрела на него в щель:

– Да?

– Вы Гунвор?

– Мне не нужно ничего покупать.

– Мне тоже.

Он бросил взгляд на открытый альбом на столе. Взял его в руки. Много фотографий детей. Взгляд остановился на мальчике в углу. Он несколько минут смотрел на ребенка с темными кудрявыми волосами и плотно сжатыми губами. Наконец развернул альбом к дрожащей женщине на стуле и спросил, тыкая в мальчика:

– Твой внук?

Женщина вся посинела. Глаза вылезли из орбит. Голова ее тряслась. Непонятно было, что она отвечает. Он перевернул страницу. Там тоже было много снимков с детьми. Они обнимали взрослых, играли, держали цветы. Все выглядели счастливыми. Никто никого не привязывал. Он сжал губы. У всех со временем вырастут длинные носы. Он вернулся к фотографии мальчика, который искал его взглядом и умолял. На глаза набежали слезы.

Внезапно он закрыл альбом и уставился на женщину перед собой. Все длилось слишком долго. У него кончилось терпение. Ему нужен результат. Он чуть не вскочил, но заставил себя сидеть. Наконец она обмякла. Он смотрел на женщину и ждал темноту.

Но темнота не наступала.

Его ничего не трогало.