Темная сторона Швеции (сборник) - Рольф Бёрлинд

У него еще было время. Он мерил шагами крохотную, скупо обставленную комнату, являвшуюся его домом. Впрочем, слово «дом» он никогда не использовал. Для него это была просто комната, пространство. Здесь были диван и стол. На подоконнике – миниатюрная модель Дакота-хаус[1]. Ковра в комнате не было. А зеркало у двери в кухню висело слишком низко. Но это не он его туда повесил. Поэтому приходилось нагибаться, чтобы увидеть в зеркале рот. Но все, что он видел, – это мертвую плоть. Он не испытывал никаких эмоций по отношению к своему лицу. Смотрясь в зеркало, он словно видел там незнакомца со странно изогнутым носом.

Единственное, что он считал своим, это волосы. Темные, вьющиеся, они напоминали ему о матери, женщине без рук. У нее тоже были темные вьющиеся волосы. Ее смех, когда она узнала новости, только его он и помнил. Воспоминания сокращали ожидание.

Воспоминания и шаги.

Судя по всему, он был ночным созданием. Его биологические часы подразумевали пик активности ночью. В темноте его никто не видел и он не видел никого. Ему не нужно было ни о ком и ни о чем думать, когда он перемещался по городу.

Этим он часто занимался по ночам – ходил из одной части города в другую и обратно – новым путем. Всегда с одной и той же целью. Хождение отнимало силы и время, позволяя забыться сном на рассвете.

Это было самое главное.

Днем он спал и просыпался только в сумерках. Но иногда вставал посреди дня и уже не мог заснуть из-за света.

Ему нужно было то, что вернуло бы его в темноту. То, что у него отняли. То, что надо вернуть.

Любой ценой.

Он начал мерить комнату шагами – от стены до стены и назад. Он не знал, сколько так проходил. Часов у него не было. Тело само подсказывало, когда можно было остановиться и лечь в кровать. В тот вечер потребовалось больше времени. Он присел на край постели, надеясь почувствовать в теле усталость. Но ее не было.

Он подошел к окну, выглянул. На улице никого не было. Все было нормально. Краем глаза он увидел две обугленные руки на подоконнике между стеклами. Они лежали там каждый раз, когда нужно было выходить, когда нужно было погружаться в темноту.

Они лежали там как напоминание.

Он открыл окно и посмотрел на руки. На улице было тихо. Порой ночью было слышно, как вдалеке поет дрозд. Он никогда его не видел, но знал, как выглядят дрозды. Клюв у них того же цвета, как у его мамы, когда ей сообщили новости.

И такие же черные глаза.

Закрыв окно, он подошел к полке над зеркалом. Бело-синяя коробка стояла там, куда он ее поставил четыре ночи назад. Он сунул ее в карман длинного темно-серого пальто и вышел из комнаты.

Выбора у него не было.

На улице моросил дождь.

Ему нравился дождь. Нравилось это легкое монотонное падение воды с неба. Ночь была самая подходящая. Адрес известен. Можно не спешить. Он шел по пустынным улицам, переходя на другую сторону, если кто-то двигался навстречу.

Он никогда не оборачивался.

Дойдя до нужного района, он остановился рядом с зеленым контейнером и долго стоял в темноте, думая о строках, которые где-то прочитал. В них мужчина стоял на мосту и бросал погасшие свечи в воду. Ему нравилась эта идея – носить с собой темноту и разбрасывать там, где слишком светло.

Может, это он и делает?

Гасит свет?

У него же в кармане коробка…

Он отошел поглубже в тень, потому что рядом с контейнером вдруг появилась женщина с пластиковым пакетом. Она бросила его в контейнер. Интересно, что в этом пакете, думал он, следя за ее усталыми движениями. Может, черный парик и блеск для губ? Женщина исчезла. Бывали ночи, когда он следовал за одинокими людьми, пока те не скрывались в подъезде или баре. Они становились его компанией.

Сегодня ночью ему нужна была компания.

Он обернулся.

Возле автобусной остановки выли собаки.

Иногда ему было одиноко в обществе теней, и он воображал, что собаки свистят. Бездомные собаки с их гибкими поджарыми телами возникали из ниоткуда, пересекали улицу и исчезали, чтобы внезапно тяжело задышать рядом с ним и потом снова исчезнуть. Он слышал, как они переговариваются с другими собаками. И знал, о чем идет речь.

О нем.

Это все из-за третьего щенка. Утопленного. Он утопил его в ведре, прижимая сапогом, много лет назад. Щенок так боролся за свою недавно обретенную жизнь… Вся его вина была в том, что он родился третьим и оказался уродцем. У него что-то было с позвоночником. Иногда он думал об этом. Об уродстве. Щенок все равно умер бы. Он сделал то, что нужно было сделать, – избавил его от страданий. Но этот поступок оставил в нем глубокие следы. Слишком долго щенок цеплялся за жизнь. Он думал, все пройдет быстро.

Но он ошибся.

И пока щенок боролся под подошвой сапога, он думал. Это нехорошо. Он стоял и думал о том, что у него под ногой. Попытка избавить мир от страдания превратилась в нечто другое. В попытку убийства. Он мог убрать ногу и отдать щенка владельцам, сказав, что ничего не вышло. Но он так не сделал. Именно об этом он сейчас думал, стоя под дождем. Он оказался заложником ситуации, вынудившей его или убить, или признаться в собственной слабости.

Он убил щенка.

Об этом собаки говорили друг с другом, когда он гулял по ночам в компании теней. И он снова чувствовал себя заложником, вынужденным убивать.

Или признаваться.

Он подождал, пока свет в доме погаснет и станет совсем тихо. Потом надел резиновые перчатки, поднялся на второй этаж и позвонил в заранее намеченную квартиру. Пришлось ждать, пока пожилая женщина откроет.

– Да? – спросила она. – В чем дело?

– Мне нужна Эстер.

– Это я.

– Простите…

Позже, сидя в кухне и разглядывая тонкую белую веревочку, свисавшую из ее рта, он размышлял, почему сказал «простите». Это вырвалось нечаянно, словно он хотел попросить прощения за то, что случится. Такого раньше не было.

Первое, что он сделал, оказавшись в прихожей, это заклеил скотчем рот женщине. Потом отнес ее в кухню. Она весила не больше огородного пугала, которое он однажды набил. Свое следующее пугало он назовет Эстер.

Руки и ноги он привязал к стулу синей изолентой. Из шкафа над плитой достал стакан и наполнил водой из-под крана. Женщина с расширенными зрачками следила за его движениями. Наверное, думает, кто он. Или что собирается делать. Он поставил стакан в центр стола и достал коробку из кармана. Прежде чем открыть ее, помедлил, глядя на лампочку в простеньком старом абажуре на потолке. Она излучала мягкий свет. Этот свет был ему по вкусу. Мягкий, искусственный, который можно потушить в любой момент. Он достал из коробки тампон. Обертку сунул в карман, чтобы не оставлять следов. Левой рукой сдернул с лица женщины скотч. Она попыталась было закричать, но он сунул тампон ей прямо в горло, затыкая крик. Теперь она молчала. Придерживая одной рукой челюсти, он влил ей в рот стакан воды и закрыл его.

Все было готово.

Он сел на стул напротив пожилой женщины. Тампон разбухал в горле. Надо было только ждать. Он бросил взгляд на деревянный стул, на котором сидел. Ему нравилась простая функциональная мебель. У его мамы было пять таких стульев. Но в семье их было четверо. Он никогда не задумывался над тем, для кого предназначался пятый стул.

Тогда.

Но сейчас задумался. Для кого был пятый стул? Он перевел взгляд на женщину перед собой. Колени ее тряслись. Глаза вылезли из орбит. Она задыхалась. Может, пятый стул был для гостей? Но гости к ним никогда не заходили. Наверное, это был один из маминых секретов. Стул для неожиданного гостя. Он улыбнулся. Женщина уронила голову на грудь и перестала дрожать. Он нагнулся, чтобы проверить веревочку, свисавшую изо рта. Скоро все кончится. Интересно, о чем она думает…

Мы так мало знаем о смерти, сказал он про себя.

Скоро пора уходить.

Он вернулся обратно в квартиру пешком. На улицах было пусто. Он шел вдоль дорожного стока, опустив взгляд. В этой части города в такое время все вымирало. Пару часов назад ему попались на глаза бомж с пакетами пустых банок, пьяные подростки, рыскавшие в поисках наркотиков, одинокая шлюха, пытавшаяся заманить его дешевизной. Он видел подобные картины тысячу раз.

Но теперь было пусто.

Только чайки клевали блевотину, и сирены выли вдалеке. Никто его не видел. Разве что издалека. Может, какой-то старичок, страдающий бессонницей, видел его из окна. Может, тот мужчина в темно-зеленом плаще с черной сигарой во рту? Может, он тоже слушает Венский хор мальчиков. Его слушал мужчина, навещавший маму. Однажды ночью он завязал бант ей на шее. Мама не знала, что он болен. Она слушала «О, ёлочка!» и позволяла ему заговаривать себе уши.