Взрослое лето - Владимир Голубев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
На следующий день, к обеду, Алёнка кралась по коридору замка Иф следом за бедным Дантесом. Вскоре их отвели в камеру с тяжёлыми засовами и решётками на окнах. И она осталась с ним, среди тишины и мрака подземелья, и вместе с арестантом почувствовала мертвящий холод и отчаянье.
Пребывание во французской тюрьме прервал знакомый звук скутера, доносящийся с улицы. Отложив книгу, девочка подбежала к окну на террасе – за стенами замка не плескалась неведомая морская вода, у калитки суетился вчерашний журналист, стараясь поставить на подножку своё жёлтое чудо. Сердечко Алёнки радостно забилось, и обычный скучный день расцвёл неожиданными красками. Тут же футболка отправилась за комод, а из ящика на белый свет явилась голубенькая, под цвет глаз, и ещё новая белая толстовка и шорты цвета хаки.
– Да, получилось не очень, – оглядев себя в тёмное зеркало, девочка сделала неутешительный вывод. Но по новой переодеваться некогда, в дверь уже робко постучали.
– Кто там? – как ни в чём не бывало спросила Алёнка.
– Журналист Хронов, – раздалось из-за двери, и, откашлявшись, Женя добавил: – Не мог вам дозвониться, Людмила Александровна, вот и приехал.
– Хорошо, что приехали, но Людмила Александровна на работе, а телефон давала вам её дочь – Елена Александровна.
– Ах, вчера переволновался и всё напутал!
– Заходить будете или продолжим любезничать через дверь, господин журналист?
Дверь задрожала.
– Если впустите, то, конечно, зайду.
– Ой, блин…
Алена сняла крючок и распахнула дверь.
– Алёна, во-первых, давайте перейдём на «ты» и, во-вторых, обсудим интересующие нас вопросы.
– Да, конечно, как будет вам угодно, сударь. Вот стул, присаживайтесь.
Женя прошёл по поскрипывающим половицам, окинул взором скромную терраску: белые занавески, белая скатерть, побеленные стены, и сел за стол.
– Ну, у меня бабушка была училка, и я тоже могу по-книжному лепить. Ну, так на «ты» или на «вы»?
– Да на «ты», на «ты»! Кстати, у меня один раз приключилось на втором курсе: иду после универа, а в подворотне, около общаги, меня один перец, быдлячей наружности, прижал к стенке, а я ему говорю: «Что случилось, сударь?». На него прямо напал столбняк, прикинь, молча отпустил меня и пошёл дальше. Я скорее оттуда делать ноги.
– Ну, у нас тут всё по-простому, мы ведь беднота.
– Ну, я тоже совсем не из графьёв, и с голубой кровью у меня проблемы, но буду искренне рад чашке чая. У меня самого батя работает на строительстве комбината, а до этого вообще несколько лет перебивался случайными заработками, у нас тут вообще проблема с устройством на работу. Хорошо мама трудится в детском саду, помнишь «Солнышко» на улице Строителей, на её деньги и жили, да на пенсии дедушки и бабушки.
– Помню этот садик, я там в прятки играла с друзьями, года три назад.
Девочка поставила чайник на плиту и достала две чашки.
– Сахар, варенье, карамельки?
– Сахар.
– А чё звонил-то, я ведь вчера объясняла, что здесь не берёт.
– Да забыл! Подумал с утра, что стоит попросить Людмилу Александровну, чтобы она поговорила со следователем, чтобы он дал мне эксклюзивное интервью по делу ваших родных.
– Ну, я тоже могу попросить Михаила Владимировича, меня тоже будут допрашивать, как и маму.
Девочка умолкла, потупила глаза на свои босые ноги, искусанные комарами, поправила шорты и со вздохом добавила:
– А потом у меня ещё есть интересные версии убийства.
– Какие версии?
– Да схожие с вашими, теми, что были в давней статье. Но по некоторым моё расследование продвинулось значительно вперёд, в отличие от тормозов из полиции.
– Твоё расследование? – недоуменно переспросил Женя, пока Алёнка наливала ему чай, и окинул взором девчонку. – Ты сама ведёшь расследование?
– Да, пытаюсь. Так вот, у меня есть основания предполагать, что к убийству причастен или даже его совершил местный охотник.
– Интересно… а кто?
– Я могу сказать, но при условии, что ты будешь нем как рыба.
– Обещаю, хочешь зуб дам?
– Верю, не надо мне твоего зуба. Так вот, это Пётр Петрович Аникин.
– Что-то слышал про него. Погоди, наш, с посёлка? А есть какие-нибудь доказательства?
– Да есть кое-что, он тут периодически появляется, вынюхивает, как мы живём. А потом дедушка ловил его много раз за браконьерство, да и он сам этого не отрицает. Возможно, в тот день дед его прищучил в очередной раз и ему пришлось применить оружие, вот как я думаю.
– Ну, в целом складно. Но браконьеров кроме Аникина у нас пруд пруди. Надо искать ещё доказательства. На голых предположениях в тюрьму не посадят.
– Надо, но как? Мне четырнадцать лет! А здесь я практически как в заключении, нет даже сотовой связи, не говоря про интернет.
– Ну, а что телефон вообще не берёт?
– Вообще! Только, если на старую ель залезть, то берет, и смс-ку можно послать. Но я в том году грохнулась с неё и дала себе зарок, больше ни-ни. Вот видишь ссадину на лодыжке, от того полёта.
– Понятно.
– Но я скоро пойду на место, где погибли бабушка и дедушка, быть может, что-нибудь интересное найду.
– Меня позови, я тоже хочу посмотреть всё своими глазами. Такое серьёзное дело у меня первое, поэтому журналистское расследование надо начать с места происшествия. Вот однокурсники мои пашут на практике в «Московском комсомольце» и в «Московской правде», там какие хочешь расследования. Не то, что у нас: деревенская скука. Писать не о чем, сиди и высасывай из пальца информационный повод.
– Ага, тоска. Я тоже иногда придумываю всякие истории или переделываю сказки.
Они молча допивали чай, иногда журналист недоверчиво смотрел на девчонку, потом отворачивался и о чём-то размышлял, гоняя мысли. Когда подлетала муха, он начинал её старательно ловить, делая вид, что занят спасением человечества. А Алёнка спокойно смотрела по сторонам, при этом продолжая ломать голову, поведать ли Жене свои очередные предположения об убийстве. Решила, если журналист поймает муху – не скажет ни слова, а не поймает – тогда можно попробовать. Охотник из парня оказался никакой.
– Лицо, мне твоё знакомо, по школе помню, как же – старшеклассник, почти взрослый.
– Ну, а я тебя не помню, вы для меня были все на одно лицо, так, мелюзга-первоклашки.
– Только фамилия у тебя, кажись, была иная. Как там, сейчас вспомню… вроде бы Хрюнов, а?
Парень покраснел до ушей и, отвернувшись, уставился в занавеску. Помолчав пару минут, и не глядя в сторону Алёнки, недовольно пробурчал:
– Ну да, Хрюнов, но я взял солидный псевдоним «Хронов», от греческого «хронос», что значит «время», он лучше соответствует моей профессии. Ребята одиннадцать лет звали Хрюном, Хрюшей, думаешь, приятно? А тебя обзывают?
– Да, но так ерунда, в основном по фамилии – «Белкой», но мой дед всегда говаривал: «называй меня хоть горшком, только в печку не ставь»! Поэтому я не парюсь.
Журналист улыбнулся, вставая со стула:
– Мудрые слова! Но я, наверно, поеду в редакцию. Мне ещё заметку писать про открытие новой парикмахерской на улице Калинина. Знаешь, как называется этот храм-цирюльня?
– Как?
– «В раю у Раи»!
– Ничего себе!
– Вот так, они назовут, а ты теперь думай, как всю эту муть для нормальных людей в статье обыграть.
– Давай, я тебя провожу! Отправляйся в свой эдем.
– Скорее в ад.
– Вот то-то, пошли. Но ещё скажу пару слов об убийстве… У меня предчувствие, что в этом году тайна убийства раскроется, пришёл срок. Но надо это, как сказать-то… помочь полицейским и следователю.
– Конечно, но как помогать?
– Пока не знаю, но скоро переговорю со следователем. Может, последить надо за охотником и ещё одним человеком.
– Не пойму я тебя, Лена.
У девочки в ушах нежданно залились колокольчики, что дремали с момента её ухода на летние каникулы, нет школы – нет лжи. Захотелось промолчать и забыть о сегодняшней встрече и этом разговоре, но Женька не поймал мухи, и это был знак. Вздохнув, она сказала:
– Понимаешь ты всё, но почему-то не хочешь признаваться.
Журналист молчал, понимая всю абсурдность ситуации: взрослый парень, студент журфака, сто четыре публикации в разных изданиях и робеет как последний мальчишка перед какой-то девочкой-подростком. Но он в то же время ощущал какую-то непреодолимую силу, которая почему-то не давала вот так встать и просто уйти из сторожки с сиротливым портретом мужчины и женщины на стене. На миг у парня что-то дрогнуло в груди.
– Думаешь про меня, что я трус?
– Ты сам сказал это. Но я тоже боюсь. Да ещё как, и мама дрожит как осиновый лист.
– Послушай, кто я? Мне всего-то двадцать лет! Отец работяга! У меня нет знакомых ментов или прокуроров, которые защитят меня! Да, я, так сказать, – опасаюсь. Но хочешь верь, а хочешь нет: я не сойду с выбранного пути. Наталья Николаевна первая поверила в мой талант журналиста, рассказала родителям и всем в школе, мол, я талантливый ребёнок и мне надо помогать, тогда меня ожидает хорошее будущее. Она от всей души пожаловала мне крылья для моей мечты, поэтому я никогда не предам память о ней, чего бы мне это ни стоило.