Австрийские интерьеры - Вольфганг Фишер

Хотя у гимнастов из рабочей среды есть, как сказано, свои песни и они не стесняются их распевать, лучшие голоса вливаются, разумеется, в Певческий союз рабочих, тогда как самые лучшие, самые нежные и переливчатые оказываются включены в знаменитый на всю округу квартет Троя (по имени товарища Альфреда Троя, безвременно ушедшего от нас основателя квартета), и поет этот квартет на похоронах товарищей по борьбе у края раскрытой могилы.

— «Спи спокойно!» — Это звучит так тихо, так вкрадчиво, так душераздирающе, поэтому-то квартет и запомнился дочери Соседа прежде всего как похоронный, хотя есть у него, понятно, и другие функции: музыкальное оформление партийных мероприятий, воскресные послеполуденные концерты в театральном зале Новой Звезды, выступления на свадьбах и на певческих конкурсах, — и все это в плане приобретения славы для квартета Троя куда важнее, — однако для девочки с присущей раннему возрасту прямолинейностью четыре члена квартета — вестники скорби всего района. Но повстречай любого из четверки в течение рабочей недели и в отрыве от его певческой сути, повстречай совершенно случайно где-нибудь под каштанами Лаксенбургской аллеи, — не в черном костюме и даже не способный запеть (потому что троих остальных участников квартета с ним нет), он все равно выглядит горевестником, грустной большой птицей, способной в любое мгновение раскрыть клюв и произнести:

— Спи спокойно!

Чего только не делают тут, чтобы пламя не смело угаснуть: ставят муз на службу классовой борьбе, выводят их в лице участников Певческого союза и горевестников из прославленного квартета на передовую, да и известный в городе Народный театр ежедневно дает вечерний спектакль в театральном зале Новой Звезды. Но кто скажет «спасибо» директору театра за обширный и разнообразный репертуар? Его заветная мечта — стать директором придворного Бургтеатра, но придворного театра рабочих окраин; к осуществлению этой мечты он и прокладывает дорогу, возводя многоступенчатую пирамиду репертуара: от «Мельника и его сына» в основании пирамиды через «Бумагомарателя», «Крестьянина как миллионера» и «Альпийского короля» до «Гамлета», «Валленштейна» и «Фауста». В репертуаре должно быть все! Никаких ограничений, господин директор Народного театра! У него крашеные бакенбарды, он знает себе цену, а ограничений не признает. Правда, финансирование его театра и настоящего придворного Бургтеатра, императорского и королевского Бургтеатра, — да, такое сравнение явно хромает…

В народной пьесе «Мельник и его сын» на сцену выводят осла, самого настоящего живого осла, за кулисы его приходится доставлять по лестнице жилого дома. Правда, по ступенькам он подниматься не умеет, и для него их застилают досками, а дочь Соседа следит за тем, как актерствующий осел форсирует лестницу, как его силком тянут к настланным доскам; из кухонного окна, через двор, ей видно даже, как гримируются актеры, как они, — по мановению волшебной палочки! — преображаются то в королей, то в нищих бродяг. Она завидует своей однокласснице Польди, ведь той разрешили сыграть Фею, пусть и практически ничего за это не заплатив. Уже за неделю до премьеры Польди щеголяет локонами, завитыми с помощью сахарного сиропа. Сосед запрещает своим детям выступать статистами на сцене Народного театра, тут уж ничего не попишешь, он верит в то, что ранний отход ко сну человеку полезен, а уж маленькому человечку полезен вдвойне.

С одной стороны, это пуританские требования, а с другой… Сосед, как известно, и сам превосходный танцор. Он руководит танцевальным кружком для глухонемых, проводя занятия в садовой беседке общежития для рабочих. Он даже освоил для этого специальную азбуку. Своим детям он рассказывает, с каким восторгом занимаются танцами глухонемые, объясняет, как звуковые волны, испускаемые оркестром, резонируют на дощатом полу, и таким образом музыка, минуя барабанные перепонки, поступает танцующим прямо в пятки, и все пляшут как одержимые.

И вот все это: рыжебородый профессор Смола и его команда бескомпромиссных реформаторов одежды, античная манипула пролетарских гимнастов в красных трико, рабочие певцы со своим «Спи спокойно», Народный театр и поднимающийся по лестнице с дощатым настилом осел, вальсирующие глухонемые, — все это теперь, после провозглашения республики, следует раз и навсегда забыть. На смену Новой Звезде должна прийти Звезда Новейшая, — по меньшей мере, для Соседа с домочадцами, но и для Шмёльцера тоже. Лишь бы в этом межзвездном перелете не загасить священный огонь!

Конечно, ни с того ни с сего вещи со своих мест не страгиваются. Это вам не «Ронахское варьете», в котором публика охвачена инфляционными ожиданиями и паникой перед концом света: на банкноту в тысячу крон можно купить разве что бутерброд, а за глоток шампанского выкладывай целый миллион; за длинные белые уши из лакированного цилиндра здесь извлекают красноглазого кролика; тело Хуаниты Гомес, в девичестве Хойбергер, распиливают пополам; канатоходец-индус, каскады бумажных цветов из рукава, бесконечно длинная сигарета, вытаскиваемая из уха у господина в первом ряду, — все это перемены и трансформации, которые можно наблюдать невооруженным глазом, быстрые, красочные и вызывающие восторг, — канатоходец-индус выступает сам по себе, а вовсе не против прежних порядков в многонациональной империи или, допустим, против нынешнего народовластия. Белоухие и красноглазые кролики живут в лакированных цилиндрах, и их вытягивают оттуда за уши, но вытягивают опять-таки не по приказу кардинала и императора или, напротив, нового президента страны, — их стремительные перемещения — чур меня, чур — не имеют никакой политической подоплеки.

На Новой Звезде, напротив, любая перемена места становится либо «вехой на пути к окончательной победе», либо «тактической уступкой», либо «временным вынужденным отступлением». Можно понять, что при наличии таких сопутствующих обстоятельств, как партийное сознание, взаимовыручка, пролетарское единство, даже перевозка мебели и прочего скарба не должна восприниматься легкомысленно, раз — и готово, как кролик в варьете, вынимаемый из цилиндра, нет, перевозку мебели и прочего Соседского скарба с Новой Звезды на Новейшую следует рассматривать как нечто одновременно принципиальное и фундаментальное (или даже сотрясающее фундамент).

Здесь должно быть нечто более действенное, чем, допустим, дух домовладения, сперва вселившийся в былого хозяина Новой Звезды господина Вустубаля (еще во времена Габсбургов), а затем и выселившийся из него. Вустубалю вменялось в обязанность вывешивать по любому мало-мальски серьезному поводу большое красное знамя на мощном древке — на майские праздники, по случаю предвыборного собрания, по прибытии представителей бастующих рабочих или руководителей демонстрации, — а ведь демонстранты по всем улочкам и проулкам района и даже из более отдаленных мест стекались, как по артериям, к сердцу, которое представляла собой Новая Звезда, — безупречно функционирующая система политического кровообращения, — и депутат от пролетарского округа, избранник народа, вечно был наготове. Так что Вустубалю приходилось уже заранее тащить каждый раз тяжеленную палку со знаменем на чердак, выволакивать через узкое слуховое окно наружу, закреплять древко в специальном гнезде, а затем вдобавок приматывать к здоровенному гвоздю, торчащему из крыши, шнурок, вшитый в нижний конец полотнища, ставя, так сказать, алый парус на сильном ветру, вечно дующем с Лаарберга по Лаксенбургской аллее и Фаворитенштрассе, вздымая в воздух пыль и окурки. Красное полотнище должно было развернуться вовремя, за это отвечал Вустубаль, никакие скидки на ветер в расчет не принимались, — любая неудача со знаменем приобрела бы символическое значение. И вот однажды, когда голова колонны уже показалась на улице, Вустубаль еще не исполнил свой священный долг и красный флаг революции не взвился, развеваясь на ветру. Депутат призвал к себе Вустубаля и обрушился на него с яростными упреками, но тот осмелился возразить:

— Думаете, если я вашу красную тряпку вывешу, революция произойдет быстрее?

Так что дух Вустубаля, выходит, не слишком могуч: двигать горы и прочий скарб он бессилен.

Радостный клич с кухонного подоконника «Да здравствует республика!» также бессилен сдвинуть с места пузатые диванные подушки, кухонные стулья, покрашенные белой масляной краской, тумбу, на которой спит дедушка, — даже голландские конькобежцы с занавески на посудной полке сами по себе с места не сдвинутся; вещи на такой компромисс с человеком отнюдь не настроены. И только решение воздвигнуть Новейшую Звезду, истинную цитадель рабочего класса на городской окраине, мало-помалу заставляет их изменить собственным правилам.

Там, неподалеку от водонапорной башни, — красно-кирпичного сооружения с остроконечными и округлыми армированными башенками, с круто вздымающейся кеглей крыши, на верхушке которой укреплен флюгер, — водонапорной башни, ставшей конечным пунктом системы обеспечения высокогорной водой при императоре Франце-Иосифе (вода поступает с Альп, высота подъема составляет 33 метра, машинное отделение состоит из двух котлов фирмы «Галловей» и двух труб с объемом нагрева в 52 кубометра каждая и с восемью атмосферами рабочего давления, а также из двух компаундных паровых машин мощностью в 45 лошадиных сил каждая и двух пар насосов, присоединенных к двум паровым поршневым штокам: разрастаясь к югу, район требует уже более сильного напора воды), — там и заложен фундамент Новейшей Звезды. Теперь уж никакому Шмёльцеру не придется сбивать в кровь ноги, собирая «кирпичные марки», никакому поощрительному союзу, связанному собственным уставом, не надо будет считать каждый геллер, каждый грош, собирая взносы на строительство, — ведь иначе в смете на строительство не свести дебет с кредитом. Новейшая Звезда возводится на деньги налогоплательщиков, — ради чего иного отправился бы Сосед Шмёльцера и других товарищей, будучи законно избран, заседать в парламенте, в этом воистину храмовом сооружении на Рингштрассе, бело-золотом, как в древних Афинах, — и народовластие смогло наконец провозгласить (не только устами Шмёльцера и его товарищей по борьбе):