Лунное молоко. Научно-мистический роман - Елена Фёдорова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
С визита в дом художника всё и началось. Юрген увидел девочку, сидящую у постели больного, и обомлел. Она показалась ему каким-то неземным созданием, случайно попавшим на землю. Услышав голоса, девочка повернула голову и вспорхнула, именно вспорхнула, со своего стула и полетела к ним навстречу со словами:
– Чудо какое – турнесол! Папа, папочка, взгляни на это чудо! Это то, о чём ты мне говорил. Это – знамение, подарок тебе. Это турнесол, тур-не-сол!!
Её голос был похож на музыку. Её движения были плавными, воздушными, ангельскими. Всё в ней было гармонично, полно изящества и теплоты. Юрген не смел пошевелиться. Стоял соляным столпом и смотрел на девочку во все глаза. Одно слово, одна мысль была чёткой и значимой: ЛЮБЛЮ!
Всё, что происходило потом, не имело значения, было смутным, не интересным. Запомнилось только имя Альбертина Альберено и радость от того, что синьор Турнесол принёс в дом художника надежду на исцеление.
Теперь Юрген каждое утро приходил в дом художника Альберено с букетом подсолнухов. Альбертина встречала его у ворот, провожала в комнату отца, а потом сопровождала к выходу. Заговорили они не сразу. Юрген никак не мог найти нужные слова. А потом понял, что важнее всего для Альбертины здоровье отца, которого она любит, поэтому ни о чём другом говорить не нужно.
– По-моему, сегодня синьор Альберено чувствует себя лучше, – сказал Юрген, остановившись у дверей.
– Да, ему лучше, – подтвердила Альбертина. – Завтра собирается консилиум докторов. Но папа не очень-то им верит. Он считает, что судьба человека в руках у Господа. Бог знает, сколько кому отмерено… Божью волю нужно принимать с радостью. Нужно всегда радоваться, Турнесол, и за всё благодарить. Даже за плохое…
– Меня зовут Юрген, – он почувствовал, как краска смущения заливает щёки. – Турнесол – наша фамилия.
– У вас прекрасная фамилия, Юрген, солнечно-подсолнечная, – сказала Альбертина. – Благодарю за всё, что вы для нас делаете. Мне было бы невыносимо трудно побороть уныние, если бы не ваши ежедневные дары, ваши подсолнечные букеты.
– Что вы, мы ничего такого не делаем, – воскликнул Юрген, краснея ещё сильнее. – Это вам спасибо, что так встречаете меня. Если синьору Альберено нужна будет помощь, мы сделаем всё, что в наших силах…
– Я передам ваши слова папе. Благодарю вас, Юрген, за добросердечие. Приходите завтра, – она протянула ему руку. Он неумело ткнулся в неё губами и убежал.
Потом он долго сидел на горбатом мостике, свесив ноги вниз и повторял:
– Тур-не-сол, тур-не-сол… под-сол-нух…
Якобело Альберено умер неожиданно. Казалось, болезнь отступила, уступив место жизненной силе и любви. Художник поднялся с постели, взялся за кисти. Написал несколько прекрасных картин с подсолнухами, получил заказ от знатного вельможи и даже сделал карандашные наброски для будущего семейного портрета, но закончить полотно в красках не успел. Остановилось сердце. Альберено умер за мольбертом с кистью в руке.
Похороны превратились в бесконечную траурную процессию, перетекающую с земли на воду и обратно. Большие желтые подсолнухи лежали поверх чёрной ткани, прикрывающей гроб художника. Альбертина, одетая в чёрное глухое платье, казалась траурной фигурой, выточенной на носу гондолы. Она впервые не улыбалась, не говорила, не шевелилась. Скорбь сделала её взрослой, придала лицу строгость и отрешенность. Огонёк радости, светящийся изнутри, погас, глаза потускнели, приобрели тёмно-зеленый оттенок, стали похожими на воду в Гранд Канале, по которому двигался траурный кортеж чёрных гондол. Юрген плакал и не стыдился своих слёз. Он не знал, как помочь Альбертине, и от этого скорбь умножилась…
После похорон Альбертина остановилась у ворот дома и, глядя мимо Юргена, сказала чужим, бесцветным голосом:
– Нам придётся покинуть Венецию, потому что теперь нам нечем будет платить за дом.
– Куда вы поедете? – спросил Юрген растерянно. Земля ушла у него из под ног.
– Не знаю… Мне всё равно, – ответила Альбертина, глядя мимо него. – Теперь всё в моей жизни потеряло смысл… Всё…
– Нет, Альбертина, нет! – он схватил её за руки, заговорил с жаром. – Так нельзя. Твой отец не одобрил бы твоего уныния. Он любил жизнь. Он воспевал её красоту. Он стремился показать нам в своих картинах, как прекрасен наш мир, как прекрасна Венеция… Тебе не следует терять свою солнечность и превращаться в чёрную фигуру скорби. Ты не смеешь так поступать. Господь не этого ждёт от тебя…
– Откуда ты знаешь, что от меня ждёт Господь? – спросила она.
– Я много читаю духовной литературы, хожу в Духовную семинарию, – соврал он. – Там нам говорят, что Бог любит всех нас, что у Него свой план для каждого из нас. Нам нужно принимать Божью волю и терпеливо ждать помощи от Бога.
– Ждать в терпении, – повторила Альбертина. Посмотрелп на Юргена. – Молись за меня, Турнесол.
– Хорошо, – он кивнул. – Но ты и сама можешь за себя молиться. Ты не должна умирать, Альбертина. Ты должна жить, чтобы сохранить память о своём любимом отце, чтобы передать своим детям всё, чему Якобело Альберено научил тебя…
– Он меня ничему не учил… – проговорила она отрешённо. Вздрогнула. – Нет, он научил меня главному – любви и вере в то, что всё в нашей жизни подчинено воле Творца. Но… – она уткнулась Юргену в грудь и разрыдалась. – Господи, почему всё так несправедливо? Почему? Я не хочу уезжать, не хочу прощаться с Венецией, с тобой, с Рио… Но я должна уехать… Должна, потому что так велит синьора Коронела Альберено – моя мать…
Юрген больше не находил слов для утешения. Горячие слёзы Альбертины проникали через одежду, жгли его сердце. Он плакал вместе с нею, оплакивал свою любовь к этой хрупкой девочке, этому неземному существу, на долю которого выпало столько страданий и мучений… Он не сомневался в том, что его влечение к Альбертине это – настоящая любовь на всю жизнь, и не понимал, как жить дальше без этой девочки, без этих чистых чувств так неожиданно возникших.
Юрген не знал насколько растянется их с Альбертиной разлука. Не ведал, что будет потом. Узнают ли они друг друга по прошествии нескольких разлучных лет? Смогут ли когда-нибудь быть вместе или всё закончится сейчас у дверей дома Альберено. Мысли сменяли одна другую, перемешивались, не позволяли сосредоточиться на главном:
– Не отпускать… Узнать, куда они едут… Помчаться следом… Стать её неотъемлемой частью… Неотъемлемой…
Уткнувшись в грудь Юргена, Альбертина оплакивала не только смерть отца, но и свои разбитые надежды, свою несостоявшуюся любовь к Марио – Рио. Она понимала, чувствовала, что между ними возникло нечто особенное, не поддающееся пока объяснению. Верила, что всё со временем станет понятным. Но выходило, что теперь поздно искать ответы. Остались только объятия, новые чувства и слова:
– Навеки твой…
– Твоя навеки…
– Только смерть разлучит нас…
– Только смерть…
И она их разлучает. На сколько? Возможно, навсегда. Узнают ли они друг друга после разлуки? Что с ними станет потом?
В сердце Альбертины чернота. Чернота сгущается вокруг неё, сжимает свои смертельные объятия. Покачивается чёрная гондола, покрытая чёрным бархатом… Внутри гроб, как чёрный постамент, а поверх него чёрная клякса на белом листе, превращённая ею в цветок подсолнуха… Турнесол лучиком солнца, лучиком надежды пробивается сквозь эту черноту… Но мутная вода Рио Гранде, Гранд Канала, по которому они плывут, поглощает свет и радость, затуманивает глаза Альбертины, лишает слуха и желания жить… Умереть… Пойти следом за отцом в склеп… Следом…
Альбертина каменеет от горя. Душевная боль делает её бесчувственной ко всему, происходящему снаружи. Она думает об отце. Вспоминает их разговоры о неизбежном финале всего живого. Восстанавливает в памяти разговор, состоявшийся за день до смерти отца.
– Милая моя девочка, я чувствую холод. Я знаю, что меня скоро не станет. Я тороплюсь. Не перебивай меня, слушай и запоминай. Я сделал всё, чтобы вы не испытывали нужды ни в чём, после моего ухода. Но, к сожалению, деньги быстро заканчиваются. Они утекают, как вода по каналу Гранде. Чем их больше, тем сильнее становится течение, уносящее их, парадокс, – усмехнулся. – Когда-то мы жили с Коронелой в маленьком домике на окраине города и были самыми счастливыми людьми. Нам всего хватало. А сейчас, увы… – покачал головой. – Наш особняк требует много денег. Слуги, кухарки, учителя, наряды, балы… Не буду перечислять всех наших трат, ты всё сама знаешь, дорогая. Мои картины пока ещё не считаются шедеврами. Есть много достойных художников в Венеции, которые по праву занимают главные места. Мне нужно ещё много трудиться, чтобы подняться на одну ступень с ними. Но… Боюсь, у меня нет на это времени. Я останусь на том уровне, которого достиг.
