Эмпузион - Ольга Токарчук

После Глицерии пришел Юзеф. Чаще всего он делал вареники и жарил купленную на базаре рыбу. По воскресеньям отец с сыном отправлялись в ресторан на Трыбунальской, где они потребляли праздничный обед, состоящий из супа, второго блюда и десерта – а для отца чего-нибудь покрепче и кофе; все для того, чтобы убедиться в том, что можно обойтись без женщин и неспособных поваров.

Когда Мечислав Войнич увидел мертвое тело на столе в салоне, Глицерия вернулась во всех тех формах и подробностях, которые и определяют суть женщины, таких как складки, сборочки, оборки, баски, кружавчики, вставочки на груди – все то язычество тканей, задача которых заключается в том, чтобы скрыть женское тело. В этом мертвом людском свертке, лежащем на столе, он распознал нечто вроде собственного детства и мать, но, прежде всего, свою Глицерию, хотя она давно уже ушла из их дома, заплаканная и обиженная на Януария Войнича за унижения или безосновательные обвинения.

Взволнованный и неспокойный, Войнич услышал какие-то шаркающие звуки и урчания, поэтому, несмотря ни на что, решил ускользнуть из дома, который сделался местом неожиданной смерти. Ему удалось незаметно пройти через салон, после чего он с облегчением отправился в длительную прогулку, лишь бы не возвращаться в пансионат слишком рано.

Правда, в самом Гёрберсдорфе не было много прогулочных трасс, за исключением проложенного пациентами пути по прогулочной тропе от санатория в верхнюю часть деревни. Идя по нему ты проходил мимо небольшого деревянного костёльчика, за ним были несколько возведенных вдоль главной улицы богатых зданий с собственными названиями, выписанными нарядными буквами над входами: Вилла Элиза, Вилла Швейцария, Вилла Аделаида и тому подобные.

У костёла дорога раздваивалась. Можно было повернуть направо и идти через парк мимо небольшого бювета вплоть до маленькой церквушки, выстроенной здесь недавно, явно для курортников православного вероисповедания, для русских, которых Войнич уже успел заметить, поскольку те отличались показным богатством и раздражающей шумливостью. За церковью находились два пруда, по которым лениво плавали лебеди, затем вновь несколько вилл при дороге и элегантный ресторан, куда бы он с охотой заскочил хотя бы на стакан лимонада, но увидав там чопорного Фроммера, быстро развернулся. За рестораном вздымался крутой, покрытый лесом склон, отбрасывающий на церквушку и пруды вечную, сырую и мясистую тень.

Если же выбор падал на дорогу, идущую прямиком – по которой, свернув, и шел теперь наш Войнич – тогда идти следовало все время под гору, переходя ручей по многочисленным мосткам и мостикам. Дома делались меньше, словно бы действовал закон "чем выше, тем меньше и скромнее". Последний домик был довольно-таки крупный домик лесничего из бревен, в котором проживало какое-то пожилое семейство. У них в садике был маленький ветряк и вырезанные из дерева домашние животные и птицы. Все гуляющие останавливались здесь ненадолго, чтобы отдохнуть и присмотреться к этому зоопарку, прежде чем по крутой тропе отправиться в темную лесную страну. Утоптанный тракт превращался здесь в каменистую узкую дорогу, по которой, время от времени, ездили деревянные повозки, запряженные в рогатую скотину, везущие с гор либо древесину, либо кучи древесного угля чудесного темно-коричневого цвета.

Войнич шел, приглядываясь к богатым фасадам элегантных домов, а когда познакомился со всеми ними, занялся сбором ранее всего опавших листьев. Первыми покраснели клены яворы, которых здесь росло много, и несколько лириодендронов. Войнича настолько поглотило выискивание наиболее красиво окрашенных листьев, что он совсем позабыл о случившемся в Пансионате для мужчин. Потому что мы еще ничего не сказали про гербарии, до сих пор лежавшем в его бауле, но который вскоре займет свое постоянное место на ночном столике и будет с тех пор частенько осматриваемым. Войнич сразу же решил, что станет собирать листья местных деревьев – их краски были столь ошеломительными, как случается только в горах. Понятное дело, что некоторые виды растений можно было бы найти и во Львове, например, клены (чемпионы хамелеонистой изменчивости листвы), или даже буки, граница распространения которого полностью покрывается с этим необычным пространством, которое прозывается Европой; возможно, ему даже следовало бы очутиться в ее возможном гербе. Другие растения уже вяли, отцветали, так что было ясно, гербарий Войнича пополнят только листья деревьев – начинался карнавал опадания, словно бы близость смерти запускала в этих деревьях запасы необычной энергии, которая, вместо того, чтобы идти на поддержание жизни, позволяла им праздновать умирание.

Ужин в тот день состоялся очень поздно.

Давным-давно уже стало темно. В столовой горит лишь электрическая лампа над столом, лампочка в прозрачном абажуре, на дне которого можно заметить тело насекомого. Ее желтый свет падает на столешницу, покрытую вышитой льняной скатертью. Вышивка старая и выцветшая, она изображает кисти зрелых ягод бузины. В свете лампочки сверкают белые тарелки, поблескивают вилки и ножи.

Только мы все время считаем, что самое интересное всегда остается в тени, в том, что невидимо.

К примеру, под столом пять пар ног, а через мгновение появится и шестая. Каждая из них обута. Первую обувку мы узнаем – это та самая поношенная пара, которая вчера появилась на вокзале, кожаные туфли на тоненькой подошве; сейчас они смирно стоят одна возле другой и не движутся. Слева от них, вовсе даже наоборот, две подвижные туфли, черные с белыми носами, совершенно неуместные в горах, потому что кажутся исключительно городскими, взятые исключительно из пассажей и бутиков; правда, их элегантность уже очень даже подорвана, но нам нравится движение, которые неустанно исполняют в них ступни, пятки попеременно поднимаются и опускаются. А уже дальше великолепно начищенные и зашнурованные выше щиколотки кожаные ботинки. Их безупречная поверхность отражает небольшими, размытыми пятнами свет из салона. Свет в изгнании. Носы ботинок по-детски смыкаются. На пустом месте дальше налево сейчас появятся сабо, ступни в толстых шерстяных носках выскользнут из них, отбрасывая обувь-гробики, чтобы играться одна с другой, потирать себя, топтаться. После этого мы видим туфлю без шнурков. В ней тонет худощавая щиколотка, обтянутая вязанным вручную носком. Второй туфель лежит на чьем-то колене, его поглаживает под столом худенькая ладонь с бледными ногтями, которые, кажется, фосфоресцируют в темноте. Жалко становится эту ладошку, тоненькие косточки и молочно-белые ногти. Следующая пара – это элегантные кожаные "оксфорды", в которых заключены крупные ступни в шерстяных носках. Одна их них неподвижно, вторая не ритмично, словно бы со злостью, бьет по полу.

Войнич кратко представляется всем присутствующим, потому что ему казалось, что серьезность минуты на большее и не позволяет. Он же старался не подавать совместно сидящим повод, чтобы к нему прицепились. Презентация была проведена перед тем, как занять места. Теперь же Раймунд подавал тарелки с