Чудо и чудовище - Наталья Резанова

Но она не сделала этого. Теперь она позволила ярости подчинить себя, и делала то, что ярость приказывала. А ярость приказывала не стрелять.

Промедлив всего лишь миг, Дарда, оттолкнувшись длинным посохом, взлетела на вершину ближайшей скалы. Чтобы перепрыгнуть на соседний валун, посох ей уже не понадобился. Подъем она одолела прежде, чем Закир успел добраться до середины тропы. Он остановился, удивленно моргая. Безобразная девчонка, оставленная им далеко позади, вдруг оказалась впереди него. Она стояла над обрывом, преграждая ему дорогу, сжимая в руке ремень с петлей. И повторила так же глухо:

– Пусти ягнят.

Решительно, смотреть на это чучело было невозможно. Особенно, когда она стала раскручивать над головой свой ремешок. Точно так же шуты размахивали на праздниках трещотками. Сейчас треска слышно не было, но все равно, ужасно смешной представлялась Дарда Закиру..

Галька из сумки Дарды годилась только на то, чтобы сбить человека с ног, для убийства она не была предназначена. Но Дарда не взяла в расчет того, что сбивает противника с ног на крутой тропинке, над рекой с каменистым руслом. Зато это взяла в расчет ее ярость.

Закир все еще смеялся, когда камень попал ему в лоб. Возможно, смеялся и когда летел вниз. Но когда упал, уж точно не смеялся.

Он лежал, сложившись пополам, растеряв в полете не только ягнят, но и силу свою, и грозный вид. Череп его при ударе о прибрежные камни раскололся, и кровь, смешанная с мозгами, расползалась в чистой воде священной Зифы.

Вечером на усадьбу к Офи пришел старейшина селения. Был он, вопреки званию, отнюдь не стар. Старейшинами избирались главы из наиболее почитаемых и состоятельных семейств, и были это, как правило, люди средних лет. так что посетитель был ровесником Офи, если не моложе. Шел он, однако, не торопясь, как степенный старец, не только потому, что так прилично было его званию, но и ради цели визита, не слишком приятной для хозяина. Старейшина явился сообщить о приговоре, вынесенном дочери Офи за совершенное ею преступление.

Не за убийство. Обычай дозволял защищать свое добро, и даже за убийство полноправного члена рода при определенных обстоятельствах не стали бы карать по всей строгости. Убийство изгоя, тем паче – грабителя, и вовсе не считалось преступлением. Однако труп Закира упал в реку, осквернив ее. Дарда совершила святотатство.

Если бы случившемуся не было свидетелей, дело можно было бы как-то замять. Сказать, что Закир упал не в воду, а на прибрежные камни. Но люди видели – труп лежал в воде, и умолчать об этом было невозможно… то есть возможно, убей Закира кто-нибудь другой. Кто угодно, кроме Дарды. Эти пастухи, взрослые сильные мужчины, покорно терпели выходки обнаглевшего грабителя, потому что боялись его. А сопливая девка не испугалась. И теперь им было стыдно. Впрочем, способ избавиться от этого тягостного чувства придуман давно, и действует одинаково что в больших городах, что в глухих селениях. Нужно найти виноватого. Он (или она) всегда находятся, особенно если это создание безобразное, злое и никем не любимое.

Дарда осквернила реку. Если не провести ритуал очищения, поля, на которые попадает вода из реки, не дадут урожая, а скот эту воду из реки пьющий, вымрет. А очищение требует затрат. Пусть платит та, кто виновна.

Никто, разумеется, не требовал от Дарды, чтобы она возмещала ущерб сама. За женщину отвечает муж, за девушку – отец, в крайнем случае мать. А Дарда к тому же еще не вошла в совершенные лета. Так что платить должен был Офи.

Это старейшину и смущало. Офи он знал хорошо, и был уверен, что тот не примет покорно решение совета. Может, даже собаку спустит…

Но брехливый пес сидел на привязи, и только для порядка вякнул, когда в ворота вошел чужой человек. Волновало же его совсем другое, и стоило лишь носом потянуть, дабы угадать, что. Для этого и собачье чутье не требовалось.

Во дворе располагалась большая открытая печь, сложенная из камней, обмазанных глиной. Усадьба Офи не составляла исключения – в большинстве селений хозяйки пекли хлебы, варили и жарили вне дома. И сегодня огонь в печи пылал особенно жарко, и на огне булькал котел с душистой похлебкой, и Самла следила за ним. Офи рубил мясо на плоском камне. Супруги не обменивались шутками относительно предстоящего пиршества, как делали бы многие другие. Виноват был не только мрачный нрав Офи. Пиршество было вынужденным. Несчастные ягнята, покраденные и утерянные грабителем, переломали себе ноги. Ничего не оставалось, кроме как их забить.

Завидев пришельца, Самла отложила ложку с длинной ручкой, которой мешала похлебку, и скромно отошла к дому. У входа на шесте висел лук – оружие, не подобающее честным пастухам. Старейшина огляделся не без опаски. Уродки нигде не было видно. Ее собаки – тоже. (Ему не сказали, что Джуху убили.)

– Зачем пришел? – грубо спросил Офи.

– Мир этому дому, – с нарочитой вежливостью ответил старейшина. А затем достаточно учтиво, многословно, с выражением глубочайшего почтения хозяину дома, сообщил, что старейшины селения, совместно со служительницей богини решили, что в возмещение убытков, причиненных как общине, так и ее божеству, Офи обязан выплатить штраф в размере пяти серебряных нирских маликов.

Офи принялся орать даже громче, чем старейшина от него ожидал. И его можно было понять – сумма была огромная, старейшина не припоминал, чтоб такое возмещение назначали за деяние подобного рода, да еще сотворенное несовершеннолетней. Офи рычал, шипел и плевался, заявляя, что не намерен отдавать то, что нажито таким трудом за много лет, ради прихоти бездельников, которые только и умеют, что сидеть на своих жирных задах и пережевывать сельские сплетни, точно глупые бабы, да еще эта старая дура туда же лезет со своими бреднями! Пять серебряных! Да у него отродясь столько не было, свихнулись вы там, в деревне, что ли! Он вообще никогда в руках серебра не держал!

Старейшина проглотил все оскорбления, и отвечал, что Офи неправильно его понял. Это так принято говорить, вынося приговор – столько-то серебряных маликов, столько-то золотых. Конечно же, деньги ходят в городах, а в деревнях их видят разве что в руках торговцев и купцов. И он, старейшина охотно верит, что почтеннейший Офи не только не владеет таким количеством серебра, но и не держал его не в кошеле или в руках. Однако совет имел в виду лишь, что стоимость выплаченного штрафа в переводе на денежное исчисление должна равняться пяти серебряным маликам. А уж в то, что стоимость имущества почтеннейшего Офи не дотягивает до названного, старейшина не поверит никогда. Оно стоит гораздо больше, в пять, а то и в десять раз (тут старейшина соврал). И уважаемый Офи ничуть не пострадает, если передаст общине четырех курдючных овец, два мешка шерсти, дюжину голов сыра, и две дюжины мер зерна. Недостачу можно восполнить за счет мелкой птицы и вязок сладкого лука.

Офи разразился еще более злобной бранью. Но сколько бы он ни ярился, платить придется, он это понимал, и старейшина тоже. В случае отказа он становился изгоем, таким же, как Закир, а для человека на возрасте, обремененного имуществом и семьей, это было никак не подобно.

Офи кричал, старейшина стоял на своем, похлебка в котле бурлила, и Самла, молчаливо проходя мимо мужчин, доливала туда воды, и снова скрывалась в доме. К тому времени, когда спорящие пришли к соглашению, мясо уже сварилось, и всякий хозяин обязан был пригласить гостя откушать, тем более, что гость – не босоногий мальчишка, а человек почтенный и обличенный определенной властью. Но только не Офи. И уяснив, что приглашения он в этом доме он не дождется, обиженный старейшина на прощанье сказал:

– А девку твою учить надо. Крепко учить! Сегодня она бродягу до смерти пришибла, завтра – кого-нибудь из нас, а после и до родителей доберется. Я бы на твоем месте ее продал, да только кто страшилище такое купит?

Когда старейшина ушел, Офи первым делом кинулся к висевшему на шесте луку и сорвал его оттуда. Самла тихо охнула. Но Офи вовсе не собирался целиться в спину обидчику, да и не умел он стрелять. Вместо этого он сломал лук об колено, зачем-то сосредоточенно растоптал обломки, а затем швырнул их в печь. После чего метнулся к загону для скота, и выволок оттуда Дарду, которая во время разговора там пряталась. Швырнул ее на землю посреди двора.

Дарда с самого возвращения ожидала, что отец будет ее бить, и успела к этому приготовится. Однако взамен ударов на нее обрушились слова:

– Убирайся! В пустыню, в горы, только вон отсюда!

Против обыкновения, Офи не орал, а почти сипел, голос его прерывался. Злоба душила его, как неопытный убийца.

Развернувшись сидя, и машинально цепляя рукой валявшийся рядом с ней посох (она все время таскала его за собой, и выпустила лишь, когда упала), Дарда таращилась на него во все глаза.

– Убирайся! – повторил Офи. – И не проси, чтоб я тебя простил, нечего мне тебя прощать, уродина, я тебе не отец!